…Полночи Саурон и первый из его слуг, Король-Чародей, провели перед Палантиром, строя планы будущей военной компании, прикидывая их на местности. Так же речь шла об обороноспособности трех основных замков Темного Властелина - Барад-Дура, Минас-Моргула и Дол-Гулдура. Обсудить надо было многое, а лорд Моргул редко наведывался к своему Повелителю, держа оборону рубежей. Он и на этот раз приехал не просто так: Палантир Итиля тревожил Первого Кольценосца, за последние недели ему казалось не раз, что кто-то за ним тайно подглядывает, и однажды Назгул даже обнаружил некий чужеродный голос, вещавший в его мозгу…
Свечи уже оплавились в штандартах, и догорающие фитильки их плавали в восковых озерцах, подмигивая последними язычками синего пламени, когда Владыка Мордора подобрал с края широкого стола лоскут темной ткани и прикрыл им Видящий Камень. Он потянулся в кресле, разминая затекшие после долгого сидения мышцы, и Моргул отвел от этого движения взгляд.
…Первый Кольценосец никогда не знал точно, чего хочет в данный момент Господин: просто ли и естественно его движение, или Саурон подразумевает, что Назгулу медлить не стоит и пора бы уже переходить к активным действиям. Для Моргула, в отличие от остальных восьми Улаири, разум Повелителя редко бывал открыт, и это мучило. Король-Чародей постоянно ходил по скользкой грани, выбирая между "и" и "или", почти никогда не зная точно, кем желает его видеть Властелин в данный момент - покорным и верным слугой или властным и страстным любовником; а может быть, и тем и другим одновременно?.. Последнее было самым сложным делом, ведь Моргулу надо было выверять каждое свое слово, каждый взгляд, не говоря уж о действиях. Насколько проще было Лингулу, от которого Повелитель никогда не требовал ведущей роли... Моргул же постоянно мучался сомнениями, с кем он имеет дело сейчас: с Владыкой Мордора, Властелином Колец, который способен раскрошить его феа в окровавленные пылинки боли, окажись он недоволен или сочти, что слуга позволил себе лишнее, или с юным, нежным и трепетным Артано Мельколэндилом, который в силу страстности своей натуры был склонен путать боль с наслаждением и насилие с лаской…
Моргул искренне любил своего Господина, и не хотел причинять ему боли ни физической, ни душевной, однако Саурон сам порой заставлял вытворять с собой такие вещи, которые Первый Назгул не позволил бы себе даже с давним и ненавидимым врагом, ставшим вдруг беспомощным пленником. Издевательства над телом пленника или раба казались Первому делом грязным, мерзким и постыдным, недостойным чести воина - ловя себя на подобных мыслях, Король-Чарадей часто сам посмеивался над собственной костной сентиментальностью, но глубинной убежденности своей отменить не мог - вдолбленные в его голову с детских лет постулаты морали не смогли сломать ни Кольцо, ни многовековое служение Повелителю. Понять же, зачем нужно издеваться над телом возлюбленного, Моргул не мог в принципе.
Назгул боготворил совершенную красоту своего Господина и хотел бы удостаиваться лишь трепетных и нежных прикосновений к ней, приличествующих более жрецу, нежели любовнику. Но Властелину нужно было вовсе не это. Он с самого начала объяснил Моргулу, тогда еще обыкновенному смертному, не принявшему Кольцо, чего он хочет, и показал феа нуменорца несколько жутковатых картин из своих воспоминаний - картин, в которых секс был больше похож на пытку. Моргул отказался - тогда он еще имел право отказываться - и сказал, что никогда не сможет вести себя так... Оказалось, может. Смог в первый раз, когда Темный Майа пробудил его ярость, заставив человека забыть о том, что он имеет дело с воплощенным Айну, и видеть в нем только умопомрачительно красивого юного сорванца, издевающегося надо всем святым и прямо-таки напрашивающимся на то, чтобы его отодрали, как следует - заставив человека взять себя грубо и жестоко, заламывая ему руки, уткнув его носом в сырую, влажную после дождя землю, когда человек этот не ощущал в себе ничего, кроме бесконтрольного гнева, каким-то странным образом разбудившего животную похоть... И так продолжалось раз за разом - Майа пробуждал в нуменорце неведомую тому самому темную сторону его души, он насиловал его феа видениями сладострастной жестокости, вынуждая нуменорца насиловать свое тело - так продолжалось, пока Моргул не уяснил, чего именно желает от него Владыка - и покорился.
Вообще-то, еще в бытность свою человеком, Моргул предпочитал женщин и до сих пор не мог уяснить причин, побуждающих мужчин ложиться друг с другом. Но все умозрительные рассуждения Короля-Чародея ни в коей мере не касались Владыки Мордора. На Саурона не возможно было смотреть и не желать его. Те же, кому удавалось подобное чудо, вызывали у Моргула жалостливые подозрения в несостоятельности. В бытность свою до принятия Кольца Моргул был серьезным юношей и редко шутил, но однажды он сказал, что "на Аннатара встало бы и у мертвого". Как будто напророчил свою судьбу... Впрочем, тот образ Саурона, который имел в виду юный нуменорец, за две эпохи не довелось увидеть, кроме него, пожалуй, никому…
Моргул в неполные двадцать лет - к моменту первой встречи с Повелителем - был высок, широк в плечах и мускулист, хотя и строен - мощь его тела скрадывалась высоким ростом. Темный Майа был все же повыше его, но не настолько, чтобы приходилось смотреть снизу вверх. Из-за узкой кости и худобы Гортхаур казался намного более хрупким, нежели был на самом деле. Его большие глаза и тонко очертанное остроскулое лицо без труда вызывали в наблюдателе ощущение юношеской незавершенности черт, если сам Саурон хотел этого. И Моргул не раз попадал в иллюзорные тенета этой обманки даже тогда, когда уже знал, кто перед ним. Темный Майа умел сбросить куда-то с плеч, или просто спрятать в глубине души до поры, груз минувших веков и память о тысячах смертей, и казаться юным и неиспорченным, наивным и мальчишески ребячливым человеческим детенышем. Будучи в этой ипостаси Гортхаур не требовал от любовника особой жестокости, только выражения силы и демонстрации власти. Ему хватало малого, он не сдерживал крик в голос, когда становилось больно, мог даже попросить быть чуть поласковее, если Моргул совсем зарывался, и никогда не оборачивался без предупреждения нынешним собой - Черным Врагом, чье имя боялись произносить в Средиземье. Моргул эту ипостась Властелина любил нежно и трепетно, до дрожи в коленках. Она пробуждала всю нерастраченную нежность, желание защищать и оберегать, таившиеся где-то на самом дне души черного нуменорца.
Но была в любовных играх у Властелина и другая ипостась - та, которую Король-Чародей, успевший за века почти позабыть, что такое страх, боялся до немоты. Прежде всего, потому что она была ему совершенно не понятна. В этой ипостаси своей Властелин желал не просто секса (для этого у него были Лингул и Гхаш), не просто грубого секса, которого требовал он всегда от Моргула, а каких-то извращенно-садистских манипуляций со своим телом, какие человека, эльфа или гнома давно бы довели до серьезных увечий. Моргулу это казалось кощунством, но противиться он не мог, потому что эта ипостась Владыки была очень близка к его нынешнему духу, и Темный Майа очень легко переходил от роли насилуемого и истязаемого к роли палача: стоило Назгулу проявить малейшую мягкость, и наказание следовало незамедлительно. Это и была та скользкая грань, на которой не первый век с таким трудом балансировал Король-Чародей, желая утишить страсти Повелителя, не причиняя его телу реального вреда и не будучи, одновременно, наказанным за послабление. В этой ипостаси своей Майа никогда не кричал - ни от страсти, ни от боли; дышал тяжело - бывало, и очень редко стонал - когда уж, видимо, совсем сил держаться не было, и от того сложно было понять, в каком он на самом деле находится состоянии. В такие минуты Первый Кольценосец больше всего боялся причинить своему Господину такой вред, от которого не сможет оправиться тело Майа, пусть даже его возможности во много раз превышали силы сотворенных. Моргулу не раз приходилось видеть кровь Майа, заливавшую белые простыни, и еще до первого развоплощения Саурона Моргул не верил в его неуязвимость...
К счастью вторая ипостась Гортхаура проявлялась не часто - не чаще одного раза в полгода, но Королю-Чародею и этого хватало. Он мучил себя бессильными вопросами: "Почему я?!", и понимал - это тоже своего рода честь, пусть честь несладкая и мучительная. Властелин доверял ему то, чего не открывал более никому - свою боль, терзавшую его век за веком. Иногда Моргулу казалось, что Владыка таким образом за что-то наказывает себя, иногда он думал, что Саурон находит болезненную сладость в воспоминаниях событий, которые он не ценил в момент свершения. Всегда в подобные минуты между ними вставало имя того, кого один звал учителем, а другой - богом. Непроизнесенное имя. Моргул, во всяком случае, не решился его выговорить вслух ни разу...
Сейчас глаза Саурона искрились, багряный отсвет почти потух на дне зрачков, и Назгул, решившийся неуверенно, искоса взглянуть на своего Господина, облегченно понял: сегодня здесь, с ним будет мальчик-Майа, юный Артано, и пытка убиения вины и тоски Гортхаура Жестокого ему не грозит.
Саурон быстро и легко поднялся на ноги и, перегнувшись через письменный стол, протянул Моргулу руку.
- Пойдем, король, - позвал он, мягко улыбаясь.
От этой улыбки у Первого Назгула томительно заныло в животе. Он тоже встал из кресла и вложил свою руку в ладонь Повелителя.
...Мгновения тьмы. Ощущение такое, как будто земля уходит из-под ног. Гул нарастает в ушах, и вскоре уже можно различить, что гул этот - шум ветра, или скорее, урагана, а в нем - шуршание щебня, скрип ветвей иссохших остовов деревьев, скрежет валуна, вдруг сдвинутого с кручи ближайшей горной гряды особенно сильным порывом воздуха, и... И все, пожалуй. Некрос - прослойка Арды, выделенная из окружающих слоев бытия силой Единого Кольца - был местом пустынным, и легко потягался бы в мрачности ландшафта с долиной Анфауглит, образы которой Улаири не раз видел в сознании Гортхаура, или с теми же склонами современного Удуна, где черная с красными прожилками почва была лишь слегка припорошена серым пеплом дремлющего вулкана, и ветры равнины взметали эту пыль дымными столбами, скручивали в спиральный вихри, то стелившиеся по земле, то устремлявшиеся к небесам.
Гул ветра оглушал, скрежещущие звуки терзали нервы. Моргулу захотелось зажать руками уши, как и всегда, когда он попадал в это странное место после долгого перерыва. Яркий пульсирующий свет, исходивший от оранжевого неба, на котором не было ни солнца, ни луны, ни звезд, резал глаза, и Назгулу, прекрасно видевшему в темноте и предпочитавшему полумрак дневному свету, захотелось зажмуриться. Но он не сделал ни того, ни другого. Он постоял на месте некоторое время, привыкая к свисту ветра в ушах, к шуму и свету. Потом отыскал глазами Повелителя.
Саурон стоял в нескольких шагах от него и ждал, давая Моргулу возможность освоиться в обстановке - стоял в расслабленной позе, с опущенными вдоль тела руками, чуть склонив голову к левому плечу. Тяжелые пряди его густых черных волос, отливавших рыжиной под этим небом, трепал ветер.
Встретив взгляд Моргула, Майа чуть кивнул и, развернувшись, зашагал в сторону ближайшей горной гряды. Назгул без слов последовал за ним, стараясь не смотреть на стремительную стройную фигуру идущего впереди, потому что знал - можно не только завестись, но и кончить, просто рассматривая Господина, потому что боялся растратить азарт еще в процессе прелюдии. Однако совсем не смотреть было невозможно: надо же было хотя бы видеть, куда идет Саурон! И Улаири поглядывал время от времени, чувствуя, как от этих коротких взглядов его мужское достоинство наливается силой, и скоро начнет распирать ткань узких брюк.
Узких... Таких же узких кожаных черных брюк, как те, что надеты на Властелине. Темный Майа одевался обычно просто и безыскусно, побивая все рекорды скромности. Хотя какая уж тут скромность! Он в своих неизменных штанах из крашенной кожи, обтягивавших его поджарые ягодицы, худые, но мускулистые бедра, икры - вовсе не плоские, а имевшие правильную форму рюмочки, сужающейся к тонкой щиколотке, однако не такие плавно округлые, как бывает у женщин с аппетитными ножками, а более пологого изгиба; он в своих неизменных штанах, скорее декорированных, чем перехваченных по необходимости чуть ниже узкой талии, у косточек таза, широким серебряным с чернью поясом из вертикально расположенных и соединенных серебряной же цепочкой пластин - это было единственное украшение, которое Майа носил постоянно; он в своей черной льняной рубашке, похожей, как две капли воды, на еще два десятка таких же, хранившихся в кладовой или уже побывавших в прачечной после носки - в рубашке более свободной, чем вся его остальная одежда - рубашке без вышивки и аппликации, с рукавами, не имевшими манжет у запястий, и с распахнутым воротом - в рубашке, которую он носил чаще навыпуск, и тогда было видно, что длина ее где-то до середины бедра, но иногда, как сейчас, например, подзаправ, и тогда часть материи складкой набегала на пояс; он в своих черных, доходивших до середины голени, полусапожках на тонкой подошве без каблука, и иногда перчатках из мягкой кожи, сидящих на руке так плотно, что вовсе не стесняли движений пальцев - он в этой простой одежде, которая могла бы показаться невзрачной на ком-нибудь другом, даже в толпе разнаряженных в пух и прах сотворенных, смотрелся тем, кем он собственно и был - могущественным властителем и близким к смертным богом. Иногда к этому костюму Майа добавлялся длинный широкополый плащ с рукавами и глубоким капюшоном. И уж совсем изредка, во время каких-нибудь особо торжественных мероприятий, проводимых в Тронном Зале или на главной площади Барад-Дура, он надевал поверх рубашки черный бархатный камзол, расшитый по обшлагам рукавов, горловине и стыкам швов серебряной нитью - бархатный камзол, скорее напоминавший охотничью курточку, потому что по длине своей он не прикрывал даже зада. И еще в такие дни Майа надевал корону. Впрочем, Моргул назвал бы этот предмет скорее венцом, ведь при желании его можно было надеть даже поверх шлема. Это был серебряный обруч толщиной с палец и шириной в три. По внешней части его были вытравлены письмена: сверху на Черном Наречии, снизу - на языке, которого никто не помнил, между ними был нанесен странный орнамент, вроде бы ничего конкретного не изображавший, но стоило слишком задержать на нем взгляд, и мозг твой начинали переполнять видения замков и крепостей, фантастических ландшафтов, каких-то давних, а, может быть, и вовсе не происходивших битв, леса, неба, моря, десятков и сотен лиц сотворенных; и вскоре смотрящий начинал казаться самому себе песчинкой, затерянной между прошлым и будущим, ломкой веточкой, влекомой неведомо куда бурными водами, пылинкой в центре бушующего урагана. Моргул не любил смотреть на этот орнамент и знал, что близнецы разделяют его чувства. А вот Еретик обычно не мог оторвать от венца взгляд, и на лице его при этом читались одновременно счастье и мука...
Саурон резко остановился, и Первый Кольценосец нагнал его в пару шагов.
Они оказались в маленькой лощинке, между двух выступавших из горной гряды скал, высотой не меньших, чем в два человеческих роста. Здесь было значительно тише, чем на открытой равнине, и ветер сюда почти не задувал.
Моргул глянул себе под ноги. Ну, конечно! Нечего было и надеяться найти там зеленую травку или хотя бы клочок ровной земли, не покрытый вездесущем для этого места острым каменным крошевом.
"Ну вот, опять он в кровь себе всю кожу издерет!.. - тоскливо подумал Назгул. - Да и я... По крайней мере, колени."
Саурон стоял молча и ждал, когда Улаири посмотрит на него. Моргул судорожно сглотнул, ощутив насколько ему стали тесны узкие брюки под этим взглядом, и от одной лишь мысли о том, что должно сейчас начаться.
"Никогда я не смогу привыкнуть к этому!" - тоскливо подумал он и поднял глаза на Властелина.
- Я весь твой, - ласково сказал Гортхаур, и после этого сам уже опустил взгляд.
Господин и слуга, которым предстояло сейчас на несколько часов поменяться местами - они стояли близко друг от друга, на расстоянии вытянутой руки. Моргулу захотелось сократить это расстояние, протянуть руку, трепетно и нежно - очень нежно коснуться кончиками пальцев бледной щеки Повелителя и того места под полуприкрытыми веками глазами, где лежали тени от длинных ресниц, ему захотелось поцеловать Владыку своего в губы - ведь тот не позволил ему этого ни разу - и стереть с них эту горькую ироничную полуулыбку. Но он знал - от него требуется совсем не это. И он не сделал движения, только коротко шумно втянул в себя воздух через нос, его тонкоочертаные ноздри затрепетали.
Пора было входить в роль.
- Ты заставил меня ждать! - обвинил он резким неприятным голосом, в котором звучали раздраженные ноты, не раз заставлявшие трепетать тех живых, которым их доводилось слышать. - Но у тебя есть еще шанс исправиться... Быстро!
Назгул увидел, как вздрогнул Повелитель, как вскинул голову, и как удивленно расширились его из без того огромные глаза.
"Что?.. Разве я делаю что-то не так?" - взволновался Моргул, отлично знавший, что грубость от него требуется не только на деле, но и на словах.
Пауза затягивалась.
- Я долго буду ждать?! - спросил он вслух, нагнетая эмоцию гнева в голосе.
Саурон тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и на его обычно холодном, непроницаемо спокойном лице отразилась целая гамма чувств - недоумение, смятение, щемящая боль пополам со... страхом? Но через секунду все пропало, а на лицо вернулась стандартная для таких моментов, как нынешний, маска испуганного мальчишки, который очень хочет угодить взрослому и сильному дяде.
И Майа оказался на коленях перед своим Назгулом. Он скорее рухнул в эту позу, чем опустился, и у Моргула мелькнула еще одна мысль об ощущениях своего Господина: "Коленки же разбил, наверное... Ну, что ему себя совсем не жалко?!" - последняя мысль на подобную тему. Сознание уже застилала янтарная с кровавой поволокой пелена иступленной собственнической страсти от одного вида этого гибкого совершенного тела, склонившегося в униженной позе. Моргулу показалось, что он изольется сейчас же, и у него не хватит сил дождаться продолжения.
Быстрые тонкие пальцы расстегнули на Назгуле пояс из набранных пластин с мечами, металл звякнул о камень, а пальцы уже расплетали шнуровку брюк. С левой стороны они сделали это почти мгновенно, а вот с правой что-то не заладилось. Моргул изнемогал, чувствуя, как пальцы эти тянут и дергают запутавшиеся шнурки. Натяжение материи, трущейся о его естество, лишало Кольценосца последнего разумения.
Он запустил ладонь в растрепанные темные волосы Майа и резко дернул их вниз, заставляя Саурона поднять лицо.
- Скорей же, щенок! - прошипел Назгул яростно, сквозь плотно сжатые зубы.
Моргул был слишком занят собой, чтобы заметить, что маска на лице Майа дала трещину, что прикушенные губы его дрожат уже не от наигранного испуга, а в черных глазах плескаются недоумение и настоящий ужас. Назгулу было не до того, чтобы задумываться, отчего это обычную игру Повелитель его вдруг воспринял так эмоционально. Моргул знал, что делает все правильно. Он знал, что делает все также, как и всегда.
Впрочем, Саурон быстро опустил лицо, не дав толком Кольценосцу шанса разглядеть свое смятение. Он сразу же вернулся к делу, и, действуя обеими руками, просто разорвал неподатливые шнуры. Схватившись сначала за одну штанину, потом за другую стянул с Назгула узкие брюки, выпуская на свободу его член.
Моргул тяжело выдохнул через рот, и, надавив рукой на затылок Майа, прижал его лицо к своей промежности. Кровь стучала в ушах, пульсацией крови биение сердца отдавалось в члене. Кожа Саурона была прохладной, но прикосновение к ней не остудило Моргула.
- Ну, давай же! - велел он. - Что ты сегодня, будто вареный?!
Прохладные мягкие губы послушно начали ласкать его член. Осторожные поцелуи, прикосновение шершавого влажного языка, покусывание - надолго это не затянулось. Было лишь несколько быстрых легких прикосновений. Майа отлично знал, что его партнер не просто возбужден, а возбужден уже давно и близок к экстазу, а потому забрал в рот почти сразу. Он прижался всем телом к ногам Моргула, его руки обняли бедра мужчины, а ладони поглаживали напряженные ягодицы, то поднимаясь выше и скользя вдоль позвоночника так, словно пересчитывали косточки, то спускаясь ниже и слегка, еле-еле шевеля волоски на бедрах. Пальцы его никогда не тискали плоть, в ход не шли ногти, и даже прикосновения к ложбинке между ягодиц Моргула Майа не позволял себе, тем более - не забирался глубже.
...Будучи с Моргулом Саурон никогда не делал резких движений, в его ласках не было ни толики агрессивности, он был нежен, словно ребенок, надеющийся ласками умолить взрослого не быть жестоким с ним. От таких прикосновений у Моргула все таяло внутри, и по жилам его, казалось, растекался спелый весенний мед. Моргулу и в голову бы не пришло быть жестоким с тем, кто будил в нем эту сладкую истому, но он был вынужден, на первых порах этой странной связи нередко наказываемый за то, что пытался ответить на ласку лаской. "Неужели ТОТ мог быть жестоким, когда ему так трепетно выражали любовь?" - спрашивал себя порой Назгул, вспоминая мягкие поглаживания чутких рук своего Повелителя и все те удары и унижения, которыми он должен был отвечать ему на это. Постепенно Моргул привык к этой игре, и даже научился находить в ней свое удовольствие, однако смысла ее не понимал до сих пор. Если бы у него был выбор, он с радостью ответил бы на ласку Владыки иначе...
Едва Майа взял в рот, и Моргул почувствовал теплую влажность его десен, он резко дернул рукой, намереваясь переложить ее так, чтобы управлять движениями Майа было сподручней. С начала процесса Назгул наматывал часть пышной гривы Майа себе на кулак, начисто забыв о том, что так и не успел снять перчаток, обшитых металлическими пластинками для обезопашивая пальцев в бою. И сейчас, когда он дернул рукой, одна прядь, зацепившаяся за пластинку у сгиба безымянного пальца, натянулась, и несколько волосков были выдраны с корнем.
Голова Саурона непроизвольно дернулась назад, сам он издал какой-то приглушенный звук - наверное, это был вскрик, приглушенный оттого, что рот его был занят. Майа попытался отстраниться, но Моргул уже обхватил его голову обеими ладонями, а пальцы его сжали виски Майа, не позволяя сделать ни одного движения, кроме тех, которые будут позволены. Впрочем, и эти движения Улаири контролировал.
Майа открыл рот пошире, не дожидаясь приказа, и уронил руки вдоль тела. Никаких больше ласк, просто отверстие, в котором наслаждению партнера могут помешать зубы. Саурон сам вывел правила этой игры, а потому никогда не сбивался со своей роли. Теперь не он берет в рот, а его берут через рот – и это была большая разница. Его берут… Именно то, что и требовалось от Моргула.
Моргул сам задвигался быстро и сильно, вгоняя прямо до горла. Майа испытал рвотный рефлекс, ему захотелось закашляться, но возможности не было, а от невозможности совершить желаемое начало сводить скулы. К счастью, Моргулу, и без того долго сдерживавшему оргазм, хватило нескольких движений, чтобы кончить.
Выпустив голову Майа, Назгул оттолкнул его от себя.
Гортхаур качнулся корпусом назад, и сел на землю, взметнув ступнями гравий.
…Ступни у него, кстати сказать, были узкие, миниатюрные – слишком маленькие для смертного мужчины, но вполне пропорциональные по канонам эльфов…
Не больше пары минут блаженного покоя и умиротворенности, пары минут эстетских наблюдений – пары минут почти что счастья – это была короткая передышка, которую мог позволить себе Кольценосец.
…Саурон не терпел, когда подобные паузы затягивались, а потому одной из первых вещей, которым он обучил юного еще тогда нуменорца, было умение контролировать свое возбуждение и вызывать эрекцию усилием воли. Впрочем, последнее Моргулу почти никогда не требовалось: до тех пор, пока между Майа и его Назгулом продолжалась сексуальная игра, до тех пор, пока Гортхаур не произносил какую-нибудь фразу на Квэнья – это был особый знак, установленный их давним договором, знак, что пора заканчивать – до тех самых пор Моргул ярко ощущал мир вокруг себя, даже мельчайшие детали казались ему поразительно красочными, мыслительные процессы были словно бы притуплены, зато все органы чувств реагировали на малейшее раздражение так быстро и одновременно так естественно, что постфактум это казалось Улаири почти животным примитивизмом. Иногда Моргул сам себе казался мухой, влипшей в прочную, но невидимую паутину – мухой, которая движется и жужжит, только повинуясь натяжению ниточек в лапах паука – мухой, которая так очарована сладким мучением своего плена, что нисколько не сопротивляется ему, а, напротив даже, с охотой помогает пленителю тянуть из себя соки чувств и желаний…
На этот раз, как и всегда, даже кончив, Моргул не почувствовал полного удовлетворения. Ему было мало, ему хотелось еще.
…К слову сказать, до того момента, как начались совместные эскапады юного нуменорца и того, кого в побережных колониях Нуменора смертные знали, как Аннатара из Гвайт-и-Мирдайн, Моргул не замечал за собой такой сексуальной ненасытности. Ему хватало трех раз с лихвой, и между актами должны были следовать перерывы хотя бы в четверть часа. Однажды случилось и пять раз кряду, но та пленная южаночка была чудо, как хороша!.. Однако даже с ней после четвертого раза пришлось ждать почти час, прежде чем возобновилось желание… Сейчас Моргул, оглядываясь на тогдашнего себя - наивного юношу - с высоты нынешнего своего многовекового опыта, считал, что причиной вялости его желаний была нетренированность организма, однако нет-нет да задумывался: «А что если не только это?» Моргул четко различал эрекцию, вызываемую усилием воли, и эрекцию, пробужденную подлинным вожделением. Первая была явлением сугубо искусственным, она не только к чувствам, но и к эмоциям его не имела почти никакого отношения; однако Властелину, например, она нравилась больше, чем настоящая, так как Моргулу в этих случаях не удавалось кончить очень долго. Сам Моргул, напротив, такого насилия над своей природой не любил. В последствии от таких эпизодов у него на душе оставался какой-то гадливый склизкий осадок. Это было просто… неправильно! На первых порах нуменорец очень смущался, когда ему приходилось приводить в боевое состояние свое естество без желания – а по началу ему так поступать приходилось часто; но вскоре он заметил, что если думать не о том, что приходится делать, а о том, что происходило недавно, о теле Властелина, о его руках, о его губах, то тогда желание вернется само, только, возможно, придется совсем чуть-чуть помочь разнежившемуся после оргазма телу пробудиться вновь… Такая половинчатая искусственность процесса устраивала Назгула гораздо больше, чем эрекция, лживая в самой своей основе…
Вот и сейчас все шло по множество раз апробированному плану.
Моргул взглянул на Саурона. Тот сидел на пятках, поджав под себя ноги, а ладони зажав между коленей. Прямые длинные волосы окутывали его фигуру до пояса легким плащом. Он смотрел в землю и, казалось, был отрешен от всего окружающего его мира. Но Назгул знал, что это не так. Повелитель ждал.
Моргул переглотнул, чувствуя, как возбуждение, опережая приказ его разума, дыбит уже его естество.
- Раздевайся, - велел он хрипло, не справившись с голосом.
…И все-таки что-то сегодня было не так!.. Темные глаза Владыки странно сверкнули в сгущающемся сумраке, когда он бросил один короткий быстрый взгляд на Назгула.
- Нет, - тихо, но четко ответил он.
Моргул внутренне подобрался: только этого еще ему не хватало! Да что ему нужно сегодня?.. Неужели – опять?! Прошлый раз ведь был меньше трех месяцев назад… Неужели?!.. От такого предположения даже желание пошло на убыль, но Назгул удержал спад эрекции. Если он не ошибся, то во всех следующих своих словах и действиях, он должен быть осторожен вдвойне. Грань, по которой следовало идти вперед, стала очень узкой.
…На Майа-мальчишку еще действовали слова, на Майа в образе жертвы – нет…
- Неважно! В таком случае я сам раздену тебя.
Шаг - и Моргул оказался рядом с Сауроном. Движение – и, подхватив за плечи, вздернул его на ноги. Рывок – и затрещала, распускаясь на нити, льняная ткань. Шнуровку на брюках постигла та же участь, а металлические пластинки, которыми были обшиты перчатки, прочертили царапины на бедре Майа – царапины, мгновенно набухшие кровью. Гортхаур даже не вздрогнул, застывшее в ледяном совершенстве лицо не выражало никаких эмоций.
Моргул развернул Майа спиной к себе и толкнул. Тот упал вперед с упором на руки и на колени. Острый гравий ссадил чувствительную кожу.
Назгул опустился сзади, поставив свои колени по бокам от колен Майа. Так будет плотнее, а, значит, больнее… Он ведь этого хочет, не так ли?..
…Никакой смазки. С ипостасью мальчишки можно использовать слюну, с ипостасью жертвы – нет. Ничего нельзя…
Входить было трудно, и Моргул в напряжении кусал губы, заталкивая в узенькое отверстие свой вовсе не маленький инструмент. Когда проникнуть, наконец, удалось, он засадил на всю длину, и почувствовал легкую дрожь тела, бывшего под ним. Единственная реакция, едва ли какие-нибудь еще последуют.
…Мальчишка-Майа иногда вырывался, но не всерьез, а словно бы поддерживая образ испуганного ребенка, которому больно, и он совсем – ну, совсем ничего не понимает. Майа в ипостаси жертвы не вырывался никогда, он вообще не двигался. Могло показаться, что ему не только абсолютно безразлично, что там делают с его телом, но что он к тому же ничего не чувствует. Только такая вот легкая, еле уловимая дрожь, как та, что появилась сейчас на секунду, указывала на то, что тело, которое терзает Моргул – живое…
Улаири двигался резко, но размеренно, даже с некоторым оттенком монотонности.
…Одно время Моргул проводил опыты на пленных эльфах и дунаданах, пытаясь выяснить, какой из ритмов сексуального истязания доставляет им наибольшие неудобства. Он понял, что быстрые и сильные толчки, сопровождаемые для многих острой, но кратковременной болью, пленные переносят легче, чем размеренность глубоких, но медленных проникновений, вызывавших длительную боль - тупую и тягучую, от которой некуда спрятаться. После минут пяти-десяти такого ритма пленники начинали подвывать и вертеться, пытаясь получить от своего мучителя хотя бы острую боль, если не было возможности вовсе прекратить пытку. Некоторым удавалось при таком подходе даже удовлетвориться самим, и это больше всего забавляло Моргула. В такие минуты Назгулу очень хотелось знать, а что испытывает Властелин в подобных же ситуациях, почему он никогда не двигается также, пытаясь сбить любовника с ритма, и испытывает ли он вообще боль? А если не боль, то что он испытывает?…
Возбуждение Моргула росло, и вскоре душа и тело его пришли в согласие. Он убыстрил движение, чувствуя приближение горячей волны. И вдруг…
Назгулу послышался звук, похожий на стон. И через мгновение гибкое тело Майа устремилось ему навстречу, меняя ритм и подчиняя его своим желаниям. От неожиданности, от необычности того, что произошло, от восхитительной странности того факта, что Властелин впервые – впервые! – ответил на его старания, Моргул кончил.
В мгновение после вспышки, Назгул почувствовал, как сжалось кольцо мышц, обхватывая плотнее его расслабившуюся было плоть, а Майа глянул в лицо Кольценосца через плечо и коротко яростно прошептал:
- Рано!
Плохо понимая, что именно происходит, но видя, что Владыка недоволен и даже открыто демонстрирует это, что редко случалось во время их игр, Моргул вызвал у себя эрекцию и поспешно продолжил движение, предчувствуя, что и новый позыв страсти не заставит себя долго ждать у порога души.
Дюжина движений… Тело Майа двигалось навстречу Моргулу, и оба они вошли в единый ритм. Еще с полдужины… И Назгул снова услышал стон. Высокий, чистый голос – сейчас чуть хрипловатый… Моргул мог поклясться, что стон этот не был стоном боли.
Цветные пятна запрыгали перед глазами Кольценосца. Мысли прыснули в стороны, заметались и переплелись в путаницу нитей, словно пряжа на сломанном ткацком станке. Уже ничего не соображая от страсти, и понимая только одно: «Владыке нравится! Он доволен, и он не просто доволен, он… счастлив?! И это сделал я?.. Я!», Назгул, прижавшись всем телом к телу Майа, и ощущая жар его кожи даже сквозь свою так и не снятую рубашку, обхватил его руками подмышки, приподнял и всем корпусом подтолкнул к покатому темному валуну, находившемуся от них в полушаге слева. Моргула вновь, в который раз затопила неизбывная нежность, а в голове крутилась какая-то чушь, вроде: «У него наверное руки устали… Надо было там… сразу…»
Как не странно, Саурон послушался. Если бы Моргул рассуждал в этот момент более здраво, он понял бы, что своей заботой нарушил те правила игры, которые были между ними приняты, и конечно бы он удивился: «А почему Господин на этот раз не разгневался, как всегда бывало раньше?» Но Назгул сейчас не думал, он действовал по наитию.
И Майа послушался. Оба переместились к камню, так и не разъединив сваренных страстью тел. Гортхаур грудью упал на холодный камень, и раскинул руки так, словно обнимал его. Моргул задвигался снова, набирая темп, и встречное движение Повелителя показалось ему почему-то в этот момент восхитительно беззащитным, трогательным, а перед глазами начало мутиться – то накатывала, то отступала темнота.
Страсть Моргула напоминала сейчас ярость – и ярость отнюдь не разыгрываемую, не призванную из потусторонних сфер, как неизменно бывало раньше. Стремясь погрузиться во тьму полнее, стремясь достигнуть пика наслаждения, Моргул навалился на Майа, притискивая его к камню…
Услышал болезненный вскрик. Прижал сильнее, не сбавляя темпа и чувствуя близость освобождения. Крик прозвучал снова, теперь в нем были слова – кажется, что-то из того, что кричат порой пленные Нолдор, когда уже не помнят себя. Странно… Нолдор в Средеземье осталось не так много, и пленников всех Король-Чародей помнил наперечет… Но размышлять было некогда, Тьма и вселенская тишь были так близко!.. Блекли оранжевые сполохи неба, гул ветра больше не звучал в ушах. Моргулу казалось, что он тонет во Тьме – ласковой, теплой, звездносияющей…
А потом его тело приподняла в воздух незримая сила, оторвала его от Майа, скрадывая ураганный шквал ощущений последнего мгновения, и швырнула о землю, почти выбив дух.
…Моргул не сразу пришел в себя. Сел, медленно огляделся.
Гортхаур остался возле валуна и сидел сейчас, привалившись к нему спиной и откинув голову к холодному камню. Дышал он тяжело, с потерянным, удивленным выражением на лице разглядывая сквозную рваную рану в бедре, из которой хлестала кровь.
- Что..? – Моргул подобрался, вскочил на ноги, подбежал к Властелину.
Он не понимал, хотя и очень старался понять. Откуда кровь, рана? Может быть, он, сам того не ведая, забыл часть событий, произошедших только что?..
Бездумно шарящие в округе глаза Назгула сами нашли ответ. В нижней части валуна, на расстоянии ладони в высоту от земли, торчал из пологого, отшлифованного ветром края острый камень, напоминавший то ли бивень мумака, то ли трехгранный кинжал с зазубренным лезвием.
Моргул похолодел от ужаса и понимания того, что произошло. Сердце заколотилось сначала в горле, а потом упало в самые пятки. Назгул помнил, как притиснул Владыку к валуну, и вот тогда то и раздался первый вскрик… Вот, значит, в чем было дело!
Майа обеими руками, сверху и снизу, зажал сквозную рану, но кровь никак не хотела сворачиваться и продолжала сочиться между его пальцев.
- Я же сказал тебе остановиться, - тихо, очень тихо произнес Саурон, не глядя на Назгула; в голосе его не было упрека – простая констатация факта.
Моргулу захотелось, подняв лицо к оранжевому небосводу, завыть в голос, как делают варги.
Ну, конечно! Те слова, которые вызвали в его затуманенном рассудке ассоциацию с пленными Нолдор, это был Квэнья – знак, что следует остановиться. И он пропустил этот знак…
- Я… господин мой, я… - он дважды попытался объяснить и дважды сбился. – Я не расслышал…
Это было жалкое оправдание, и Моргул сам это знал.
- Сказал бы лучше, что не понял, чего именно я хочу, а потому и перестарался, - все так же тихо продолжил Саурон.
Моргулу было страшно – так страшно, как, пожалуй, еще никогда не было в его долгой жизни и растянувшемся на века существовании Не-Мертвого. Он – он сам – без приказа причинил Властелину вред!.. Душа заходилась безмолвным плачем от ужаса, от предчувствия кары.
- Это была бы не правда, - блекло отозвался Кольценосец, знавший, что лгать Владыке бесполезно, и считавший, что не стоит унижать самого себя враньем даже в том случае, когда ложь может принести пользу. Лгать можно было только врагам, считал он, но не Владыке, не братьям и сестре - только врагам, потому что в случае общения с ними ложь превращалась в высокое искусство.
Кровь все не останавливалась. Саурон молчал, прикрыв глаза и вслушиваясь в свое фана. Моргул знал, что высокие регенеративные способности, присущие всем воплощенным Айнур, позволяют Майа более легко, чем сотворенным, переносить большинство травм. И все же… Все же Моргул не мог простить себе этой раны, причиной которой стала его невнимательность к ощущениям своего Властелина. Ведь такого никогда не происходило раньше: во время даже самых жестоких игр Назгул чутко следил за состоянием Повелителя… А здесь вдруг сорвался. Отчего?.. Моргулу показалось внезапно, что он знает ответ: дело было в той тьме, что заволокла его сознание, когда экстаз был близок; дело было в том, что Властелин впервые ответил на действия Моргула по ходу, а не так, как обычно – постфактум, ответил телом, а не только пустой похвалой: «Ты сделал все правильно», и этот ответ превратил обязанность в нечто большее – в то, что не хотелось прекращать ни по приказу, ни без него…
Моргул не замечал, что стоит на коленях рядом с Повелителем, чуть покачиваясь и не зная, куда деть ставшие вдруг совершенно неуместными на виду руки – руки, оставившие следы на этой бледной, благоухающей… да не понять никогда, чем она пахнет!.. коже. Моргул не замечал, что его тело бьет крупная дрожь, что он часто сглатывает и отводит глаза, терзая зубами губы. Но Саурон заметил все это.
Кровь остановилась, и Майа убрал зажимавшие рану ладони.
- Нужно чем-нибудь перевязать… Эй, король!
Моргул сильно вздрогнул, поспешно закивал и непослушными пальцами принялся отрывать лоскут от полы своего плаща.
Перевязкой занимались долго. Моргул, терзаемый страхом и чувством вины, периодически застывал в прострации, и только окрики Властелина, то велевшего: «Прижми здесь!», то требовавшего еще лоскут, приводили его в себя ненадолго. Наконец, дело было сделано.
Опершись рукой о валун, Саурон поднялся на ноги, выпрямился. Немного постоял так, потом перенес вес тела на раненую ногу. Скривился от боли, но нечего не сказал, и сделал несколько осторожных шагов по лощине. Довольный проверкой, остановился и обернулся к Первому Кольценосцу, так и оставшемуся сидеть возле валуна.
- Ну, ничего страшного! Жить можно, - губы его дрогнули в улыбке.
Моргул не посмел улыбнуться в ответ, только глаза его тоскливо шарили вокруг, не решаясь встретиться взглядом с Властелином.
Майа убрал улыбку и нахмурился.
- Король! – еще раз окликнул он.
А Моргул вдруг отчетливо вспомнил, что Повелитель с некоторых пор называет его так каждодневно, всегда, когда они видятся – но только не здесь и только не в моменты секса. Сегодня здесь он назвал его так уже дважды… Что ж, значит, игры закончились!
С удивившей его самого решимостью Моргул поднял глаза и встретил взгляд своего Повелителя.
- Накажи меня, Властелин, - он почти просил. – Твоя снисходительность ранит меня сильнее гнева… Я ведь заслужил наказание.
Майа покачал головой.
- Нет.
Аристократические черты лица Первого Кольценосца исказились, словно из-за глубокой внутренней боли, которую так долго приходилось прятать.
- Если я доставил тебя удовольствие, Повелитель мой, - вскрикнул он отчаянно, - то это еще не повод прощать мне проступок!
На мгновение лицо Саурона стало холодным и отчужденным:
- Я никому не прощаю проступков. Даже Гхаш.
Моргул до крови закусил губы. Это было своевременное напоминание, очень своевременное! Близнецы, а особенно Гхаш… Порой Моргулу казалось, что к ним, и только к ним, из всех остальных членов Черной Девятки Повелитель испытывает настоящую привязанность.
Но потом на лицо Саурона вернулось выражение нежной ласки и участия:
- Король, я действительно не сержусь на тебя. В том, что случилось, виноват только я сам. Наказания не будет, потому что оно не заслужено.
Моргул вслушивался в этот голос, смотрел в эти глаза – и все равно не верил.
Саурон, коротко вздохнув, подошел, осторожно ступая, и присел рядом с Назгулом. Взял его правую руку в свои, снял с его кисти перчатку, отбросил ее куда-то в сторону, и ладонями, еще перемазанными в крови, сжал пальцы Моргула.
Рука Назгула лежала теперь между ладоней Повелителя – почти так же он давеча зажимал рану, но тут Майа покачивал руку Кольценосца в плену своих ладоней мягко и ласково, словно убаюкивая младенца.
- Сегодня все было по-другому, король, разве ты этого не понял?.. Произошедшее сегодня было уроком и тебе, и мне… Мы слишком заигрались в старую игру… Я – заигрался. А игра требовала обновления, - Моргул молчал, а Майа ласкал его руку своими пальцами. – Я понял, что что-то идет не так еще в самом начале, но прогнал это чувство… Ты говорил фразами… Тано, - Моргул вздрогнул, осознав, что прямое, не косвенное, упоминание Того-кто-за-Гранью случилось между ними впервые, - ты живо напомнил мне давний-давний эпизод. Ты… даже немного напугал меня поначалу. Но я сказал себе, что это просто случайность, и мы продолжили игру… Я ошибся. Ничто не бывает случайным. Ты взял на себя его образ не только на словах, но и в действиях, и порой мне начинало казаться, что мы оживляем с тобой один из бесконечных снов моей памяти… Ты продержал этот образ до конца… почти до конца. И я благодарен тебе за это… хотя надеюсь, что никогда больше подобного не повториться.
Слушая голос своего Господина, вдумываясь в его слова, Моргул сам распустил узел затянутой на собственной шее удавки страха. Когда Майа замолчал, Назгул передвинулся, садясь к нему вполоборота и неуверенно, но уже без прежней дрожи спросил:
- Владыка, прости, если я спрашиваю недозволенное, но… Чем все закончилось тогда?
Саурон на мгновение прикрыл глаза, и на его бледных щеках внезапно вспыхнул румянец. Румянец не смущения, а внутреннего жара.
Майа открыл глаза и криво усмехнулся.
- Все закончилось почти также, как и сейчас. Я же говорю: мы повторили тот эпизод в деталях… Он слишком увлекся и не заметил, что один из моих мечей, где-то по ходу нашей возни потерявший ножны, затерялся в ворохе подушек… Когда он притиснул меня к спинке кровати, острие уткнулось мне в бедро…
- Это? – дрогнувшим голосом переспросил Моргул, чуть коснувшись кончиками пальцев повязки на ноге Майа.
- Нет, - Майа рассмеялся. – К счастью, в другое!.. И ты знаешь… Тогда, в тот момент, я даже не заметил этого…
У Моргула вдруг болезненно заныло в животе, а все внутренности сжались в тугой комок от нахлынувшей внезапно ярости – и зависти: «Почему с ним, не со мной?!»
- А он? – задать короткий вопрос удалось с трудом; казалось, что сводит горло.
- Он тоже не заметил… Пока не закончил…
У Моргула были серьезные подозрения, что двое Айнур могут не заканчивать любовную возню сутками.
- Ты прав, - ответил Саурон на это не высказанное подозрение. – Это произошло не скоро. Сначала я сам почувствовал странную слабость, потом закружилась голова… А он всегда чувствовал, что происходит со мной, если только не закрывался… В тот раз мы не были в ссоре, и поняв, что со мной что-то не так, он заставил себя остановиться…
Майа долго молчал, а Моргул ждал продолжения. Наконец, не выдержал, поторопил:
- И чем же все закончилось?
- Ну, чем могло закончиться? – Гортхаур снова усмехнулся. – Мы начали различать предметы вокруг себя, окружающую реальность… Мне не объяснить на словах всего тебе, король, но мы не видели того, что окружает нас, когда духи наши сливались в единении Тьмы… А тут вернулись… Подушки намокли от крови… Я сразу почувствовал боль, но не сразу понял, откуда она и почему… А он… перепугался страшно. Сам вытащил эту железку, сам вливал в меня силу, перевязывал, просил не падать в обморок и клялся, что мы никогда больше не будем занимать таким сексом, потому что от него у меня одни беды…
- Но он не сдержал свое слово, не так ли? – уточнил Моргул, понимая, что еще минута и он начнет скрипеть зубами от злости.
Тонкие брови Майа удивленно взметнулись.
- Нет, конечно, нет! Я и сам не хотел, чтобы что-то менялось. А та рана… это была просто случайность, король. Случайность, в которой никто не виноват. Неужели ты думаешь, что я мог винить его за это?
Моргул уже понял: «Нет, ТОГО Властелин не винит ни за что». От ревности было трудно дышать.
- Но ведь это был не единственный инцидент, Повелитель, так? Иначе зачем бы ты заставлял меня быть жестоким с тобой? Ведь это тоже все твои воспоминания, верно?!
Саурон выпустил ладонь Моргула и, откинувшись к валуну, стал смотреть в расцвеченное яркими бликами небо.
- Ты становишься похожим на Гхаш, - тихо сказал он. – Назойливым.
«Да я просто люблю тебя, как и она!» - разум Назгула завопил это мысленно раньше, чем Моргул сумел обуздать порыв. Единственное, на что сил хватило вполне – не произнести признания вслух, но, задушив этот всплеск, Моргул прокусил себе губу.
«Я знаю,» - мысленно же отозвался Майа, не пошевелившись и не изменив позы.
Поворачивать назад было поздно, и Моргул решил сделать еще один шаг.
- Но тебе это безразлично, Повелитель, - констатировал он.
- Нет, почему же! – Майа переменил позу и взглянул на своего Назгула с легкой тревогой. – Ты говоришь чушь, король. Вы, все девять, дороги мне… Ну, подумай! Кто у меня есть, кроме вас?
- Он, - глухо, через силу отозвался Моргул.
Гортхаур покачал головой.
- Его у меня нет. Только вы.
Моргулу захотелось заплакать, но, еще будучи человеком, он не очень-то это умел. Не мужское это дело. И не приучен он был к нежностям с детства.
Майа потянулся и снова взял его обнаженную ладонь в свои.
-Успокойся, мальчик мой… Ты что же, ревнуешь к моей тоске и памяти? Не глупо ли?
Моргулу хотелось ответить: «Нет, не глупо. Ты, Господин мой, тоскуешь о желанном и недостижимом, а меня, пусть и века мне было доступно твое тело, ты даже не вспомнишь, если ОН вернется к тебе…» Назгул хотел сформулировать эту мысль помягче и высказать вслух, когда услышал ответ:
- Вспомнил бы. И тебя, и Лингула, и Гхаш… И всех остальных, которых я никогда не приводил в Некрос с известными тебе целями. Я люблю вас всех, король. Но... по-другому.
«Как?!?» - хотелось кричать Моргулу, но он и в этот раз промолчал, только уткнулся лицом в шелковистые пряди волос, лежавшие густым покровом на плечах Майа, вдохнул их аромат, почувствовал прохладу нежной кожи под ними.
Некоторое время оба молчали. Потом Назгул ощутил руку Повелителя у себя в волосах – она мягко гладила его, расплетая пряди, словно лаская испуганного потерявшегося ребенка.
«Вот так все и должно быть, - подумал Моргул, - сейчас все стало на свои места. Это я - испуганное дитя – не он, и чужая роль для меня слишком велика, я боюсь самого себя в ней…»
- Чего ты хочешь, король? – спросил мягкий голос возле его уха.
«Ласкать… Ласкать, хотя и одно это уже кощунство! Ласкать так, чтобы ты не отталкивал меня…»
- Вслух, - настаивал голос.
- Тебя, - удалось выговорить Моргулу, и он потянулся губами куда-то сквозь завесу волос.
Внезапно волосы были убраны, и там, где Моргул ожидал найти… ну, максимум ухо, его встретили горячие губы. В первый момент Назгул смутился, но, поняв, что губы были подставлены ему не случайно, жадно припал к ним.
«Ты можешь попробовать, - нашептывал пленяющий голос, сопротивляться которому не было ни желания, ни мочи. – Мы можем попробовать… Почему бы и нет? Вдруг это окажется интереснее старой игры?..»
<...>