Финрод Фелагунд, король Нолдор, государь Нарготронда понял мгновенно, что миссия отряда, который повел он за Береном, сыном Барахира, провалена и утаить свою истинную природу под иллюзией орочих морд не удастся. Для понимания хватило одного взгляда.
Пока задержавший путников орочий разъезд провожал их к Тол-ин-Гаурхоту – замку, который Финрод некогда построил и по праву называл своим, князь Нолдор слышал неоднократные высказывания орков о том, что уж «Гортаур-то разберется», кто такие эти необычные пленники: вправду ли они дикие орки, отправленные своим племенем на поиски места для нового стойбища, или что-то иное. Тоскливая безнадежность норовила закрасться в душу, так как Элда подозревал, что его магия не способна будет обмануть Первого-из-Слуг-Врага — сильнейшего из Майар. Он подозревал, но окончательно понял, что шансов на спасение нет, только взглянув Саурону в лицо, только узнав эти застывшие в холодном совершенстве черты. И Эстель покинула его, испуганная безмолвным воплем фэа.
Высокая поджарая фигура воина, показавшаяся бы хрупкой и эфемерной, если бы не стать и рельефы мышц, обтянутые штанами из крашенной кожи и узкой шелковой рубашкой, распахнутой у горла. Огромные бездонно-черные глаза в обрамлении длинных ресниц были все-таки непропорционально велики для остроскулого лица, но, как не странно, это не портило общего впечатления совершенства. Губы казались, пожалуй, чересчур тонкими, но их выверено правильное очертание компенсировало этот недостаток, пусть и делая лицо Темного Майа более строгим, но не отнимая у него соблазнительности. Черные, словно воронье крыло, волосы шелковистым плащом лежали за его плечами, и лишь порой в них играли разноцветные отблески. Длинные тонкие пальцы узкой ладони вертели писчие перо, пока Майя с нескрываемым интересом разглядывал приведенных к нему пленников.
Финролд Фелагунд с безмолвным стоном проклял свою недогадливость, закрывшую ему глаза на то, что темный воин, некогда бывший его пленником в стенах этой самой крепости, тогда еще звавшейся Минас-Тиритом, и Первый-из-Слуг-Врага — это одно и тоже существо. А ведь, пожелай Нолдо задуматься — и отгадка была на поверхности. Неопределенность расы и возраста, отнюдь не показное бесстрашие пленника, шит от осанвэ, оборотничество, имя, которым он назвался — в конце концов!..
Взгляд Саурона безошибочно нашел среди замаскированных под орков Элдар глаза Финрода.
- Как забавно изменились наши роли со времени прошлой встречи, князь! - Майя улыбался уголками губ; похоже, что ситуация его крайне забавляла.
Финрод невольно проследил за направлением взгляда Гортхаура Жестокого и понял, на что тот смотрит. Пленников привели в ту самую залу, где некогда сам Финрод допрашивал пленного Темного. И стоял сейчас Элда лишь на полшага вправо от того куска геометрической мозаики пола, где некогда перетаптывался с ноги на ногу, ожидая окончания затянувшегося допроса, сотник Черной Цитадели.
Финрод прикрыл глаза, собирая резервные силы духа. Он собирался сражаться, хотя и не верил, что способен победить. Но, по крайней мере, он должен был попытаться: возможно, его попытка дала бы шанс Берену… Шанс на что? Эльф не хотел рассуждать: слабый отблеск Эстель вернулся к нему, и он не хотел душить надежду доводами разума.
Когда он запел, всю силу фэа вкладывая в мистерию звука, иллюзорные маски, скрывавшие его лицо и лица его спутников, рассеялись. Но это уже не имело значения. Нолдо и сам не мог дать себе ответ, зачем он затеял этот поединок — бессмысленный поединок, в котором у него самого не было практически никаких шансов на победу, но он знал одно: смысл существования его сейчас сузился до единственной цели — чтобы Саурон принял вызов, чтобы только он не проигнорировал его!..
Темный Майя слушал пение Финрода, оставаясь в неподвижности в кресле за письменным столом, а в глазах его затаилась блеклая тень грусти. Когда отзвучали слова, превозносившие величие и красу Валимара, он поднялся на ноги, и темные своды замка на Волчьем острове услышали пленительное очарование и предвечную мощь голоса Младшего Айну.
Финрод слегка удивился, что ведут его не в парадные залы крепости, которые сейчас, похоже, как и в те времена, когда Нолдо был здесь хозяином, использовались для официальных встреч и приемов, а в жилое крыло замка, где некогда располагались личные покои Финрода и его брата Ородрета.
Эльф почувствовал себя смущенно и неуютно, обнаружив, что охрана привела его к дверям его собственной бывшей спальни. Тягостные предчувствия, не оставлявшие Финрода с того момента, как он узнал в новом хозяине Минас-Тирита своего давешнего пленника, кажется, начало подтверждаться.
Казалось бы, чего было опасаться Элда сейчас, когда худшее, чего можно было ожидать от самоубийственного похода за Сильмариллами, уже свершилось?.. И все же Финрода мучили затаетнные страхи. Ему вспоминались совершенные черты лица Жестокого не в леденом недвижном спокойствии, какими видил их эльф меньше суток назад, а искаженные огненной страстью и желанием, больше похожим на ненасытный голод…
Финрод в который раз вопрошал себя: как можно было так обмануться? Как он, прозванный Мудрым, не смог разглядеть истинную сущность своего пленника? Как можно было притять Майя за полуэльфа? И почему, во имя Великих Валар, он не задумался тогда над именем, которым назвался пленник? Почему не соотнес имя Горт с прозвищем Первого-из-Слуг-Врага на Синдарине? Все было настолько очевидно! Видимо, наказанием за невнимательность стал для него теперешний плен…
Жестокое наказание – слишком безжалостное! Ведь Берен и остальные спутники эльфийского короля не были виноваты в его давней ошибке. «Хоть их помилуй, Эру!» мысленно взмолился Нолдо, подозревавший в глубине души, что собственное наказание им заслужено. Некогда, находясь в этих же самых стенах он едва не приступил норм морали и обычаев рода… Да что там! Не «чуть было», а – преступил. Он поддался соблазну Искажения, переступил через собственное естество, и одно только спаслдо его от окончательного падения во Тьму – он во время сумел взять себя в руки, он во время успел остановиться. Нет, все-таки не совсем во время… Немного запоздал. За это и карает его нынче судьба, и знаки ее настолько явны, что игнорировать их невозможно. История вернулась на круги своя, поменяв пленника и пленителя местами, и каждая деталь нынешней ситуации казалась насмешкой судьбы. Некогда отряд Гортхаура попал в засаду Нолдор, и Темного Майя пленником привезли к Финроду на Тол-Сирион. Так и ныне: орочий разъезд задерожал отряд короля Нолдор и доставил на Волчий остров, к крепости, не звавшейся больше Минас-Тиритом. Некогда Гортхаур предстал перед Финродом Фелагундом под видом полуэльфа, и Нолдо обманулся, поверив в эту легенду. Ныне же магия Финрода и вся его мудрость не помогли ему утаить от Темного Майя правду о себе и своих спутниках… Одна деталь оставалась неизменной в обеих ситуациях - Элда проигрывал: тогда он проиграл Саурону в поединке воль, на этот раз – в песенной магии. И Финрод не сомневался, что проигранный поединок – это только начало, а в переди его ожидает нечто намного худшее…
Командир стражи постучал в дверь и через мгновение исчез за ней. Пленнику не пришлось ждать долго. Вскоре дверь снова отворилась, Финрода ввели в комнату и оставили одного… точнее наедине с тем, о чьем присутствии невозможно было не догадаться, не смотря на то, что в комнате царил полумрак, рассеиваемый лишь светом единственной свечи в канделябре, стоявшем на маленьком круглом столике возле зашторенного окна.
Нолдо не узнавал своей спальни; почти ничего здесь не осталось прежним. Комната та же, но абсолютно иное убранство. Все выдержано в темных тонах и строгом, мрачноватом стиле.
Саурон, опершись локтем на высоко взбитые подушки, как был в сапогах и той же одежде, в которой Финрод видел его сутки назад, лежал на широкой кровати прямо поверх темно-бордового бархатного покрывала, богато расшитого золотой нитью. Он бросил на Финрода только один взгляд и улыбнулся ему так искренне, что у Элда, предпочетшего бы сейчас увидеть на лице Майя глумливую радость врага, все похолодело внутри. Эта искренняя улыбка предрекала ему игру, которой Нолдо боялся больше, чем пыток.
- Ну, здравствуй, князь! – весело произнес Темный Майя тем слогом и с теми же грубоватыми интонациями, которыми отличался пленный сотник Горт. – Вот мы и снова встретились.
Финрод промолчал и ни одним движением не подтвердил, что слышал произнесенное.
Саурон некоторое время подождал ответа, с интересом разглядывая пленного Элда и время от времени раздумчиво покусывая кончик прядки собственных длинных волос, которую он вертел в тонких пальцах.
- Не будешь со мной разговаривать?.. Жаль, - Саурон покачал головой, словно сокрушаясь неразумностью пленника. – Я ведь не для допроса велел тебя сюда привести. Ты, сын Финарфина, даже если бы захотел, то не смог бы рассказать мне ничего такого, чего я не знаю сам. Ваш поход глуп и заранее обречен на провал, как и надежды на новую войну с моим Владыкой. Пытать вас – пустая трата времени… разве что, для того, чтобы орков развлечь, а то заскучали они у меня что-то без дела… Видишь, Элда, я с тобой откровенен. Пожалуй, только одна твоя тайна, до сих пор остающаяся тайной, может оказаться интересной для меня. Местонахождение Нарготронда. Но тебе повезло, Нолдо, - Майя улыбнулся уголками губ, - в данный момент она мне не нужна, так что ты можешь безо всяких опасений поддержать беседу со мной…
Финрод молчал.
- Не хочешь? Зря, - с очень натуральным огорчением вздохнул Саурон. – А я было начал подумывать о том, чтобы отпустить на все четыре стороны одного из твоих спутников, если ты вспомнишь, что такое хорошие манеры…
Финрод велел себе не поддаваться на столь очевидную уловку и продолжил молчать.
Темный Майя снова некоторое время ждал ответа, потом на лице его появилось недовольство, а брови нахмурились.
- Ну вот, надо же! – произнес он с досадой. – Сидишь год за годом в этой глуши, где, кроме как с орками, и поговорить не с кем, вдруг подворачивается тебе собеседник, способный построить предложение длиннее, чем в три слова, и - на тебе! То он в самоубийственную драку бросается, явно надеясь до пыточных не дожить, то молчит, словно ему уже язык отрезали… А ведь на этом сумасшедшем лежит ответственность не только за свою жизнь, но и за жизни тех, кто шел за ним!.. Предположим, он считает, что я обманываю его, когда говорю, что его беседа со мной спасет жизнь одному из его спутников. Но он мог бы попытаться проверить, лгу я или нет… Давай сделаем так, Нолдо, я кого-нибудь из них отпущу, ты посмотришь, как он уходит с острова, а потом начнешь разговаривать со мной, а?
- Конечно! И едва он только скроется от моих глаз за деревьями, как арбалетный болт найдет его спину!
Финрод и сам не понял, как у него вырвался это возмущенный протест – почему, вообще, он заговорил с Майя, не смотря на принятое решение молчать. На мгновение эльфа охватил подлинный ужас: «Если я не способен даже свой язык сдерживать перед этим чудовищем, то что же дальше-то будет?»
Гортхаур обижено надул губы, отчего вдруг на несколько мгновений начал напоминать капризного мальчишку-подростка.
- Ну, вот! – возмутился он с видом оскорбленной невинности. – И как мне жить прикажете, если все без разбора меня в дурных намерениях подозревают даже тогда, когда они у меня наичистейшие?..
Финроду тошно было смотреть на эту лживую маску – восхитительное, утонченное фана, которое почему-то не отражало мрак и душевное уродство Гортхаура Жестокого. Не отражало – а должно было. Странно…
<...>
- Понимаешь, Нолдо, у наслаждения есть две стороны. И даже мне, князь, - тут Майя усмехнулся, отводя глаза, но Финрод успел заметить мелькнувшую в них беззащитность и почти детскую тоску по ласке, - даже мне порой приедается вторая форма любви, и я готов променять огонь на воду… пусть и не надолго… Подчинись мне, будь со мной по своей воле, и жизни твоих спутников ничего не будет угрожать, и я… я способен выполнить огромное количество таких твоих желаний, Элда, которые тебе казались мечтами!
Финрод молчал – на этот раз потрясенно. Он не знрал, можно ли верить сказанному, и если да – то насколько. Но он твердо знал одно: по своей воле он больше никогда не примет Искажение.
- Что ж, ты не оставляешь мне выбора, - в очередной раз не дождавшись ответа, вздохнул Саурон.
Майя поднялся на ноги и прошелся по комнате из угла в угол. Финрод невольно следовал за ним взглядом.
<...>
<...>
Более суток прошло с тех пор, как он вернулся в Ангбанд. И до сих пор он не мог решиться пойти и поговорить с Учителем. Ждал вызова, приказа прийти и отчитаться – ждал и боялся его. Мысли пусто, безвыходно бились о стены его сознания, оседали на них серой грязной пеной, оставляя на сердце глухую тоску и тупую щемящую боль, сосущую под ложечкой в фана. Он и сам не знал, чего он хочет больше – чего больше боится: того, что Тано узнает о происшедшем под тяжелыми каменными сводами замка на Волчье Острове и накажет его, или того, что не захочет наказывать… или того, что вовсе не узнает о случившемся.
Майя во многом судил своего Валу по себе самому, а потому никак не мог подобрать к своим вопросам достойных ответов. Он пытался представить Мелькора на своем месте там, рядом с Финродом, но это не удавалось сделать достаточно достоверно. Как вел бы себя Тано на его месте?.. Гортхаур ответа не знал. Как не мог и понять того, какие чувства должен был бы испытывать сам, оказавшись на месте Темного Валы в нынешней ситуации. Должен ли он был ревновать?.. И да, и нет. Ответ сложно выбрать. С одной стороны – да, ведь эльф пробудил в том, кто дороже был собственного воплощения, чувства, прежде неизведанные, и потому манящие своей новизной. С другой стороны – нет, потому что эльф был всего лишь очередным пленником, врагом, опущенным до рабского положения, минутным развлечением – вещью, а ревновать к вещи – себя не уважать…
Точно знал Темный Майя только одно: Тано любил его столь же (…), если не более страстно, чем Гортхаур любил своего Валу. Только вот что из этого следовало?.. Где лежала та грань чувства собственничества Темного Валы, которую нельзя было преступать, потому что за ней лежала ревность? Гортхаур пытался поставить себя на место Владыки. Ревновал бы он на месте Мелькора, поменяйся они вдруг местами в ситуации с Финродом? И если бы ревновал, то смог ли бы простить?
<...>
- Да какая разница: Финрод или кто-то еще? – яростно вскрикнул Майя. – Да чем он отличается от других нолодорских пленников, в конце концов?!
- Я вижу разницу, потому что она есть для тебя, - не менее яростно отозвался Мелькор.
- Для меня нет никакой разницы! – Майя почти взвыл.
- Да?.. А что же ты тогда его не отдал оркам, как всех остальных, а? Каких барлогов ждал?!
Темный Майя насупившись смотрел на своего Валу. Молчание – мгновения тишины, последовавшие за этой перебранкой, тяготили обоих. В конце концов, Гортхаур отвел взгляд и тихо ответил на последний из заданных Мелькором вопросов:
- Я не ждал долго. Немного подождал, а потом взял то, чего хотел. Силой, - губы Майя скривились, и в этой усмешке было больше презрения к себе самому и своему господину, чем подлинной горечи. – Как ты учил меня, Тано!
При этих словах совершенные черты лица Мелькора дрогнули, и в выражении светлых глаз появилась неподдельная обида.
- Я учил тебя брать силой? Я?
…Гортхаур знал, что так задело Темного Валу – тот всерьез считал, что ни единого раза от Начала Времен не свершал сексуального насилия, поскольку все, кто бывал под ним, получали удовлетворение, подвывали от страсти и молили «Еще!», даже если роа их уже были изувечены так, что жить им оставалось не больше часа. Майя же считал, что насилие не перестает быть насилием оттого, что палачу удается заставить свою жертву наслаждаться мучением. Гортхаур знал по себе, что Темный Вала не брезгует сексуальным насилием, но в отличие от случайных любовников и любовниц Мелькора, которые долго не жили, он имел возможность постфактум тщательно осмыслить то насилие, которому его подвергали. И Майя вспоминал, как Владыка брал его против желания, не спрашивая согласия, не взирая на протесты и просьбы – и Майя считал это насилием над собой, хотя и помнил, что каждый подобный раз сопротивление его бывало недолгим и непременно сменялось желанием – помнил и все же не мог простить унизительных, болезненных, страшных минут, предварявших наслаждение…
Саурон нарочито картинно пожал плечами.
- Нет, наверное, это был не ты, Тано… наверное, это был Аулэ!
Несколько мгновений Темный Вала стоял неподвижно. Создавалось впечатление, что он плохо понимает, что происходит вокруг. Потом был шаг вперед – или скорее, яростный бросок, напоминающий стремительностью прыжок большой дикой кошки. Узкая ладонь в неизменной перчатке из черной кожи хлестнула Майя сначала тыльной стороной по правой щеке, а затем на возвратном движении – по левой. Пусть это были всего лишь оплеухи, однако рука у Темного Валы всегда была тяжелой, а уж когда он не сдерживал свой гнев, то и подавно. Гортхаур не удержался на ногах. Первый же удар оглушил его, в глазах потемнело. От возвратного удара левую сторону лица обожгло огнем.
Не слыша ничего, кроме шума в ушах, пытаясь сфокусировать взгляд и остановить вращение залы, от которого к горлу подкатывала тошнота, Майя попытался встать на ноги. Почувствовал ткнувшийся в бок узкий нос сапога из мягкой кожи. В следующее мгновение рука Валы была уже в его волосах, вздергивая тело Майя на колени и запрокидывая ему голову так, чтобы Мелькору было видно лицо Первого Ученика. От боли – скорее от неожиданности ее, чем от интенсивности – в уголках глаз Гортхаура выступили слезы, которые он поспешил сморгнуть.
- Совсем страх потерял?! – голос Черного Валы сейчас был низким, изобилуя шипящими и свистящими, словно в противовес его обычному напевному чистому и ласкающему слух высокому звучанию. – Похоже, я слишком много дал тебе воли, фаэрни!
Гортхаур прикрыл глаза. Он не пытался скрыть от самого себя, что почти парализован страхом: Майя не первый век знал Темного Валу, и при этом не больше десятка раз сталкивался с подобной силы вспышками гнева у Мелькора. Судорогой скрутило внутренности от надвигающегося ужаса. Гортхаур знал, что может умолять о прощении и валяться в ногах – когда Мелькор в таком состоянии, как сейчас, это ничем не поможет. Владыку удовлетворит лишь собственноручная расправа с виновником его ярости.
Факелы на стенах плевались синими искрами и гасли, будто прогорев разом. Сгустившаяся плотная тьма была вполне осязаемой. Воздух стал недвижим и холоден, словно стоял мороз середины зимы. Ресницы Гортхаура отяжелели, покрывшись инеем; губы стянула невидимая пленка, и Майя знал, что через пару минут они треснут до крови; каждый вдох обжигал легкие. Даже сквозь толстую кожу брюк Гортхаур чувствовал, как сильно охладился за несколько мгновений мрамор пола под ним — каким он стал ледяным. И Майя понимал, что все эти признаки отпущенной на волю разрушительной силы Мелькора – только начало.
Тонкие пальцы Темного Валы, казалось уже окончательно запутавшиеся в роскошной гриве Саурона, неожиданно легко выскользнули из волос Майя, дав тому мгновение передышки. Зато голос Мелькора, вновь вернувший себе чарующие ласковые интонации, зазвучал сразу вслед за тем, как Гортхаур перестал ощущать его руку.
- Раздевайся, фаэрни… Надеюсь, у тебя еще осталась хоть капля разума для того, чтобы проявить послушание?
Гортхаур только стиснул зубы, бездумно уставившись взглядом в сомкнувшуюся вокруг него тьму. Майя хорошо видел даже в полном мраке, однако сейчас ему не нужно было зрение для того, чтобы чувствовать близость Мелькора.
- Какая разница, Тано, буду я послушен или нет? – тихо спросил он, и в душе была глухая пустота, изгнавшая даже на время всегдашний страх перед Владыкой. – Ведь это не изменит меры твоей снисходительности…
Длинные пальцы цепко схватили Майя за подбородок и подняли его лицо вверх. Глаза Гортхаура встретили пасмурный неподвижный взгляд Мелькора.
- Пререкаешься? – спокойно поинтересовался тот.
Не став дожидаться ответа, он убрал руку и отошел. Майя понял, что ему дан шанс – вероятно, последний шанс – добиться для себя смягчения наказания. Гортхаур был очень горд и крайне упрям, но он никогда не был глуп, и его разум был способен обуздать его собственные упрямство и гордость.
Саурон поднялся на ноги, испытывая легкое головокружение, и начал быстро раздеваться: расстегнул и снял куртку, стянул через голову шелковую рубашку, за ней последовали пояс и сапоги; когда Майя приступил к расшнуровыванию брюк, его тело уже била крупная дрожь – было не просто холодно, царивший в тронной зале лед вымораживал внутренности, казалось, что мышцы и сухожилия становятся хрупкими, как сосульки. Когда он закончил и выпрямился в полный рост, обнаженный, с трудом сохраняя внешнее спокойствие, мороз пробрал его уже до костей, обожженное горло горело, грудь разрывалась от боли, и он не чувствовал ног.
Свистящие плети полуматериальных ледяных бичей ударили с нескольких сторон. Словно живя собственной жизнью, они льнули к телу Майя, рассекая его гладкую кожу до крови, оставляя в ранах осколки… нет, к счастью, не стекла – всего лишь льда, но Гортхаур не ощущал разницы, ведь в Тронном Зале Ангбанда не было сейчас ни ручейка тепла, которое могло бы растопить этот лед.
Дюжина ледяных плетей била одновременно, и Гортхаур не устоял на ногах долго. Сознательным ли было решение упасть на колени, или тело действовало, не дожидаясь приказов разума, или все его фана совокупно и неожиданно подкосила боль, но в этой позе хотя бы некоторые участки тела можно было защитить. Из многочисленных порезов сочилась кровь, а бичи все продолжали хлестать. Майя сидел на коленях, сжавшись, не шевелясь и принимая основную часть ударов на спину и руки.
Внезапно избиение прекратилось.
В зале воцарилась мертвая тишина. Майя слышал только собственное сбитое дыхание да размеренный звук крови, лениво капающей из глубоко рассеченного плеча на каменные плиты пола.
<...>