<...>
- Я знаю, на чем мы можем сговориться, - улыбнулся Эонвэ, и на мгновение черты его лица заострило какое-то хищное, плотоядное выражение.
Гортхаур коротко взглянул на него, отсек эту перемену, и линия его губ исказилась в ответ – понимающе и чуть горько.
Эонвэ ждал реплики для продолжения своей речи, но Темный Майа не собирался подавать ее. Испытывая легкую досаду и одновременно радость предвкушения: «Тем будет интереснее!», Эонвэ продолжил:
- Все эти слухи про нравы прихвостней Моргота… Все эти сплетни про тебя и него… Поверишь ли? Они меня очень забавляли, - тень усмешки, еще кривившая пухлые губы Эонвэ, наконец, исчезла, и главнокомандующий армии Валинора взглянул на Гортхаура серьезно. – Я пущу тебя повидаться с твоим хозяином, подстилка Моргота, если прежде ты покажешь мне, чем же так притягательно это искажение, коли даже Перворожденные шепчутся о нем, понимая постыдность подобных разговоров, но вовсе их не вести не имея мочи…
Фраза была лихо закручена, и, учитывая тот факт, насколько быстро, глотая слова, произнес ее Эонвэ, не каждому бы удалось понять, о чем, собственно говоря, идет речь. Но Гортхауру не нужно было разбирать конкретных слов. Разговор между двумя Младшими Айнур велся не только вслух, но и безмолвно, на предначальном языке плетения образов.
Темный Майа на мгновение прикрыл глаза, и глубокие тени от длинных ресниц выглядели на его бледной коже синяками. Нельзя было понять, просто ли Гортхаур моргнул, или мимика его невольно выдала тщательно скрываемые эмоции.
- Чего конкретно ты хочешь? – спросил он вслух.
И получил безмолвный ответ, адекватно перевести который на любой из языков сотворенных являлось немыслимо сложной задачей, тем более что Эонвэ, ведя речь о вещах, о которых имел весьма скудное представление, прибегнул к иносказательной форме. В обесцвеченном и весьма-весьма приближенном варианте его длинную тираду можно было озвучить, как: «Хочу познать это явление во всей полноте, распробовать все его грани, и вкушать его до тех пор, пока хватит сил у фана.»
Гортхаур коротко безэмоционально кивнул, запрятав в глубину души горький смешок: «Если мне хватит умения, тебе не захочется возвращаться из-за моря в Валмар!» В безмолвном же диалоге Стихий Темный Майа ответил другое: он показал себя – измотанного месяцами войны, неоднократно раненого в последних для него особенно жестоких боях у границ земель Ангбанда, измученного страхом за своего Валу, раздираемого надвое желанием остаться с Владыкой до конца, каким бы он не был, и преданностью, веками воспитанной привычкой подчиняться беспрекословно, которые диктовали ему: «Ты должен выполнять приказ – ты должен уйти!», придавленного, словно гранитной плитой поражением Темных, которое он, даже будучи вдалеке, слышал и слушал, истерзанного физически и морально долгими одинокими блужданиями по землям, прежде бывшим родными и знакомыми, а ныне – неузнаваемыми, разоренными войной; показал себя таким, каким он выглядел сейчас на взгляд сотворенных, а не других Майяр, привыкших смотреть не на внешность, а в душу – себя в рваном плаще, больше похожем на лохмотья, чем на приличную одежду, в стоптанных сапогах, в рубашке и брюках, местами рваных, а местами задубевших от крови – своей и чужой; а затем он показал рядом с нынешним собой самого Эонвэ – такого, каким сам видел его сейчас <описание>, и таким, каким видели его сотворенные: <описание>. А потом он задал вопрос.
Золотоволосый Майа в ответ усмехнулся с ноткой злорадства, даже не пытаясь скрыть, что был разгадан.
- Все верно, - ответил он вслух. – Я почти ничем не рискую. Но это твой единственный шанс увидеть Моргота, сильнейший из собратьев моих!
Интонации Эонвэ, когда он воспользовался этим обращением применительно к Гортхауру, были прямо-таки напоены ехидством.
- Ах, вот оно что! – понимающе отозвался Темный Майа, и в голосе его было слышно презрение. – До сих пор не можешь простить мне то, что не ты был прозван сильнейшим из Майяр, знаменосец Манвэ Сулимо?
Эонвэ не сделал ни одной попытки скрыть эмоции, написанные у него на лице.
- Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы продемонстрировать вражьей шавке, коей ты являешься, то место, которого она заслуживает! – вызывающе отозвался он. – Ну, так что? Цена устраивает тебя?
Гортхаур, ни слова не говоря в ответ, выпростал из-под полы плаща руки и принялся развязывать его тесемки у горла.
<...>