Кто я такая? Всё, что я точно знаю о себе — это дата и место рождения. Подозреваю, что для моего появления на свет должны были существовать папа и мама, но я ничего не знаю о них и никогда их не видела. Воспитали меня чужие люди, не обделявшие лаской, но в минуты раздражения на их лицах читался немой укор.
Первые годы своей жизни я помню плохо: отдельные события возникают в моей памяти яркими вспышками — объемные, рельефные, полные мелких очаровательных деталей — а, может быть, и состоящие только из них?.. Вот приёмная мама гладит меня по головке, отблеск света на обручальном кольце слепит мне глаза: кольцо у мамы традиционное, золотое с бриллиантовой крошкой. Мама наклоняется и целует меня, её распущенные волосы цвета мёда щекочут мне щёки… Вот папа прилаживает новые погремушки на моей кроватке, старые я совсем изгрызла. Лицо у отца осунувшееся и раздраженное, но он через силу шепчет мне какую-то чепуху, стараясь, чтобы голос не звучал нервно и глухо… Вот старший брат Серёжка пытается отобрать у меня шоколадную конфетку, пока мама отвернулась, и я начинаю вопить во всю силу младенческих легких… Вот мы гуляем всей семьей в городском парке, и я, засунув палец в рот, наблюдаю, как по побеленному до середины стволу старого тополя бежит муравей… Множество мелких разрозненных воспоминаний, ценных для меня и незначительных для постороннего.
Я взрослела в обеспеченной, но не богатой семье, принадлежавшей к общественной страте мелких рантье и ремесленников умственного труда. Отец — известный в нашей провинции театральный критик, мать — модельер губернского масштаба.
Серёжа, родной сын моих приёмных родителей, был на два года старше меня. С шести лет он был отдан учиться в платный колледж при семинарии. Когда я подросла, меня определили в гимназию для девочек, состоявшую на государственном обеспечении. Родители надеялись, что я смогу окончить учёбу с золотой медалью, и меня заберут в Смольный институт, пользовавшийся в Российской Империи начала двадцать первого века от Рождества Христова не меньшей славой, чем в веке восемнадцатом. Окончи я Смольный, могла бы попасть ко двору или хотя бы выгодно выйти замуж…
В центре губернского города, где мы жили, родители держали двухэтажный особняк с садом, конюшнями, гаражом и флигелем для прислуги.
Дом наш стоял напротив церкви Благовещенья, и колокольный звон, будивший меня по утрам, раздражал меня сильнее трелей будильника, которым мы пользовались летом на волжской даче. Как прилежная прихожанка, я не раз каялась в этом священнику, и он отпускал мне грех лености, но я перед сном затыкала уши ватой, чтобы хоть как-то заглушить утренний шум.
Родителям нравилась близость церкви, и папа любил рассказывать, как его пра-прадед выторговал у помещика-миллионера место для постройки дома. Сережка, которому родители прочили духовную карьеру, был доволен тем более, что школа при семинарии находилась в соседстве с храмом, прямо через площадь.
…Отрочество моё проходило не менее заурядно, чем у большинства провинциальных подростков: пробуждение, завтрак, занятия в гимназии, возвращение домой и обед, прогулка с подругами или чтение приключенческой книжки, корпение над домашними заданиями, ужин, посиделки с семьёй у телевизора, сон — это будни, а в воскресенья и праздники — посещение церкви и какое-нибудь культурное мероприятие, типа похода в театр или верховой прогулки за город. Летом наша семья выезжала на дачу, расположенную в небольшой деревеньке под Самарой, или изредка в пансионат на Чёрное море.
Я росла замкнутым, мечтательным и углублённым в себя ребёнком, чей характер заключал в себе гремучую смесь гордости со стеснительностью. Интересную книгу я предпочитала болтовне с подругами. Когда мальчишки дёргали меня за косы, я паниковала, считая, что меня третируют и намеренно обижают. Я смотрела сложные взрослые фильмы, даже не задаваясь вопросом, откуда берутся дети. Я хотела быть похожей на мальчишку и увлекалась идеями феминизма, но почему-то в глазах учителей была самой “приличной”, а в глазах сверстников самой “несовременной” девочкой в классе.
А ещё — мне снились странные сны: красочные, подробные, порой напоминавшие реальность, порой интересное кино (в первом случае я бывала участником событий, во втором — наблюдателем). Сны уводили меня в иную, но, несомненно, существующую реальность. Я всегда чётко осознавала, что я сплю, отчётливо помнила события прошедшего дня и все сны, что приходили ко мне раньше. Дважды попав во сне в одно и тоже место, я узнавала его и могла сказать, что изменилось вокруг, а что осталось прежним.
Чаще прочих, меня посещал сон о чёрном замке, которого я хочу и боюсь достичь. Детали и протяжённость сна менялись, но сюжет его и концовка оставались неизменными.
…Я бреду по тёмному лесу. Тяжёлые кроны деревьев нависают надо мной, смыкаясь над головой чёрным, шепчущимся на разные голоса сводом. Корка льда на жухлой траве. Она хрустит у меня под ногами.
Я знаю, что я сплю. Я помню, что уже не раз бывала в холодном сумрачном лесу и шла дальше. Дальше — но куда? Непривычное сознание неопределённости, не явности цели смущает меня...
Перспектива стремительно меняется. Теперь я уже не в лесу, я иду по ледяной пустыне: трава, таинственный шелест деревьев — всё исчезло. Со всех сторон только тьма и ветер, пронизывающий и леденящий кости мои так, словно не одеты они в мясо и кожу...
Скалы, гигантскими клыками, искрошенными зубьями, встающие из земли.
Колючее крошево снега бьёт мне в лицо, и я чувствую струйки крови, бегущие из многочисленных ранок на лбу, висках, щеках, и они, схваченные морозом, застывают грязными каплями-сгустками.
Шквальный порыв ветра ударом в спину валит меня на колени. Тёплая плоть тут же вмерзает в корку льда. Холод щупальцами пронизывает всё тело, как паразит, врастающий в овощ, опутывает его своими нитями... Я рвусь, пытаюсь подняться и кричу от боли, чувствуя, как оставляю вмерзшими в лёд куски своей плоти.
Сил подняться на ноги мне всё-таки не хватает. Кому это угораздило изречь, что во сне мы не чувствуем боли?!
Я хочу оттолкнуться руками, чтобы выпрямиться, но едва мои ладони касаются льда, как мгновенно вмерзают в него. Стоя на четвереньках, я скрючиваюсь, пытаясь удержать внутри себя остатки тепла...
Я слышу шум прибоя и напрягаю зрение, интуитивно догадываясь, что близка к окончанию своего пути.
Море! Впереди — море.
…Там, среди бушующих волн, видимый с берега есть остров-скала, а на нём — башня из чёрного камня, дымчато-призрачный силуэт, кажущийся темнее окутывающего его мрака настолько, что выглядит светом во тьме.
…Мрак может ослеплять, как и свет — до рези в глазах, до слёз…
Башня влечет меня. Теперь я знаю: она — цель моего пути.
Я ползу к воде, выдираясь изо льда и снега, оставляя за собой кровавый след, приподнимаясь и снова падая.
Я добираюсь до берега и замираю на прибрежной гальке. Здесь чуточку теплее. Море источает тепло.
Прибой брызгами взлетает от валунов, набегает на крупную гальку, отступает, оставляя хлопья серой пены.
Тяжело дыша, я лежу на берегу и отдыхаю. Камни прямо у меня перед глазами — крупная галька. Серая галька…
Нет! Это не камни… Что-то хрустит подо мной, и в глаза мне смотрит оскаленный череп.
С невнятным вскриком я вскакиваю на ноги и тут… слышу голос. Голос в моём сознании — он зовёт меня и чего-то требует, но я не могу разобрать слова.
Я смотрю на чёрную башню. Она, по-прежнему, притягивает меня, но желание идти вперёд смешано в моём сознании со страхом.
Я иду. Я вхожу в холодную воду — по щиколотку, по колена, по пояс, по грудь… Я плыву. Страх и влечение сводят судорогой мою душу. Я плыву, и остров всё ближе…
Я просыпаюсь.
…В тринадцать лет я неожиданно влюбилась, и всё бы ничего, но объектом моего внимания оказалась девочка, моя одноклассница.