В то утро меня разбудило пищание модема, пытающегося неизвестно с кем и зачем сконнектиться. Я дотянулась до телефона, включила его и сняла трубку.
На меня обрушился словесный понос высокохудожественной матерщины.
— Влад, — я осторожно отстранила трубку от уха, — я всё помню. Сейчас сделаю. Пожалуйста, не ори.
Главный редактор “Рупора Метрополии” помянул ещё разок мою загадочную матушку и отключился.
Я села за компьютер и отправила готовую статью в редакцию. Почувствовав голод, я сообразила себе завтрак в виде пары бутербродов и стакана сока, забралась с едой в постель и набрала рабочий телефон Аси.
— Привет, котёнок! Как смотришь на то, чтобы навестить больную подругу?
— Тебя, что ли? — поинтересовалась моя красавица. — А чем это ты вдруг заболела?
— Помрачением рассудка, — брякнула я, — и тоской любовной.
— Так я тебе и поверила! — фыркнула Аська.— Вообще-то, Мори, я сегодня занята…
— Со своим идиотом-женишком встречаешься, верно?
— Вовсе он не идиот!
— Ладно-ладно, — легко согласилась я, — не идиот. Урод.
— Морена, я предупреждаю, — в голосе собеседницы появились напряженные нотки.
— Всё-всё, капитулирую! — за время знакомства с Асей я выучила, когда ещё можно насмешничать, а когда уже не стоит. — Приезжай, солнышко, я тебя очень прошу!
— Ну, я не знаю…
Мне пришлось подпустить в голос мольбы и пересыпать разумные слова комплиментами. Аська сдалась: истинные дочери Евы любят получать доказательства своей значимости.
…Наверное, я неправильная женщина: любая, даже дружеская, похвала пробуждает во мне подозрительность, а уж если меня начинают упрашивать что-то сделать — я уверяюсь в том, что собеседник меня абсолютно не уважает, иначе вместо занудного повторения своего требования, он привел бы аргументацию в его пользу…
Ася обещала приехать сразу по окончании рабочего дня. Собираясь скоротать время до её прихода, я села за компьютер. Играть мне что-то не хотелось, и я пошла в сеть.
Если я собираюсь писать статьи по “чёрным культам”, с чего-то надо начинать. Поисковик выдал мне ссылки на сайты сатанинской тематики, и я с головой нырнула в их изучение. Кроули и Лавей, “Каббала” и “Космогоническая концепция розенкрейцеров”, тамплиеры и теория Скрытого Бога, работы Блаватской и “Некрономикон”, неканонические тексты Библии и письма Елены Рерих...
В целом ничего нового или интересного я не нашла, однако время от времени мне попадались неплохие стихи, новеллы или скрытые под псевдонимами размышления. На страничке “Купол Преисподней” я наткнулась на короткий рассказ, озаглавленный “День Гнева” и углубилась в текст:
“Небо наливалось алым. Моря кипели. Люди искали убежища в домах, но те падали им на головы; пещеры, в которых они стремились найти спасение, смыкались за ними. С неба лил огненный дождь, причиняющий страшные ожоги. Извергались вулканы, тряслась земля. По облакам к земле мчались четыре всадника на белом, алом, чёрном и бледном конях…
Люцифер смотрел на гибнущую землю. В испачканных грязью и кровью плащах стояли за его спиной молчаливые друзья и соратники. Астарот, закрыв глаза, судорожно сжимал рукоять меча. Асмодей часто проводил рукой по лицу, чтобы никто не видел его слёз…
— Нам пора уходить, — хрипло уронил Аддранелех, — или мы погибнем.
— Да, — не оборачиваясь, отозвался Люцифер.
Мост, уводящий в никуда, начинался у ног одетой в чёрное группы. Астарот и Бельфегор ступили на него, отворачиваясь от умирающей Земли. Велиал, Морхозий, Баал, Моар, Лилит… Один за другим Демоны покидали Землю. На фоне алого неба четко выделялась фигура Люцифера, стоявшего на месте.
— Люцифер, — с болью в голосе позвал Астарот.— Люцифер, идём, или будет поздно!
— Идите, — Люцифер так и не обернулся. — Идите. Я остаюсь. Я не могу уйти.
Бельфегор сделал несколько шагов по Пути.
— Смотри! — Асмодей схватил Аддрамелеха за руку. — Смотри!
К Люциферу направлялись рои Ангелов, недвусмысленно воздевающих мечи.
— Уходите! — ещё раз произнёс в голос Люцифер. — Им нужен я. Не вы.
— В Бездну всё! — заорал Асмодей. — Я его не брошу!
Астарот молча последовал за товарищем. Абаддон тяжело вздохнул и спрыгнул на землю следующим. Один за другим одетые в чёрное сходили с моста и вставали рядом с Люцифером. Теперь это была их земля. Земля, которую они берегли, которую не смогли сберечь. Оставить её значило предать себя. И Демоны обнажили клинки. Не было боевых кличей — они стояли и ждали приближения светлого воинства.
На какой-то миг глаза Светлых и Тёмных встретились, а клинки обоих взметнулись в салюте.
А потом всё скрыла налетевшая белая волна.” *
Читая, я поймала себя на странном ощущении, и некоторое время пыталась его идентифицировать. Просеяв ассоциации, которые вызвал во мне этот отрывок текста, я рассмеялась. Больше всего испытанное мною при чтении напоминало де-жа-вю: словно события эти проходили перед моими глазами где-то когда-то — сходные по сути, но отличающиеся в деталях; словно я сама стояла там, среди Демонов, перед наступающим Воинством Света и смотрела с болью и тоской на не желавшего уходить Люцифера; словно всё это когда-то уже было…
Оставив в стороне абсурдное предположение, что я могу такое помнить, я задумалась, почему мне кажется, что это было. Ведь, День Гнева — это последняя битва сил Света с силами Тьмы, это Армагеддон. Такое помнить невозможно, просто потому, что этого ещё не происходило…
Звонок в дверь отвлёк меня от размышлений.
Только тут обнаружив, что с утра мотаюсь по квартире в трусах и лифчике, я завернулась в первую попавшуюся тряпку (этой тряпкой оказалось покрывало с дивана) и бросилась открывать.
— Даже встретить меня не можешь в приличном виде, — откомментировала гостья, сбрасывая с себя бежевую кожаную куртку и осенние туфли в цвет с меховой опушкой, а затем извлекая из полиэтиленового пакета полуторолитровую бутылку “Каберне”.
Ася — девушка роста ниже среднего, щупленькая, натурально рыжеволосая, и миниатюрность её пленяет мужчин, как я замечала, безотказно, в отличие от пышных форм. Губы у Аси пухлые и яркие даже без помады, и сейчас она обиженно поджала их в своей очаровательной манере. Я чмокнула её в этот алый бантик.
— Учти, Мори, у меня не больше двух часов, — деловито сообщила она, чуть от меня отдвигаясь, — Андрей ждёт.
Эти фокусы были мне хорошо известны: Ася всегда, приходя ко мне, твердила, что она на минутку, и ждала, когда я словом и делом буду уговаривать её остаться подольше. Не знаю уж, как мне удалось заполучить Аську в любовницы, вообще-то, она предпочитает мужчин, потому и от меня вечно требует разыгрывать мужские роли…
Я перестала придерживать покрывало над грудью, и оно упало к моим ногам. Потом я, примерившись, подхватила подругу за талию и под коленки и подняла на руки. Спортом я никогда не увлекалась, но Ася легкая, как ребёнок, и донести её от входной двери в комнату до дивана мне вполне по силам. Ей нравится, когда я таскаю её на руках, сказываются стереотипы нашего патриархального общества. Я не желаю понимать, почему должна играть с нею не свою роль, однако прихоти её исполняю — время от времени.
Уложив Асеньку на диван, я скинула с себя остатки одежды, забралась рядом с ней под одеяло и занялась её разоблачением.
…Сегодня Ася была капризной и какой-то отстранённой, но под конец мне всё-таки удалось её растормошить. Я не альтруистка, хочу, чтобы и мне постельные игры приносили удовольствие.
Позднее мы лежали и пили вино. За окнами вечерело. Аська пару раз порывалась уйти, но я намешала ей коктейль из каберне с коньяком, она нырнула с головой под одеяло и принялась кусаться.
Не умеет Аська пить!..
Уже через полчаса я грозилась выпроводить гостью под дождь, а она убеждала меня, что хочет остаться.
— Аминь! — согласилась я.
Ася потребовала ещё вина и умастила голову у меня на плече.
— Держи, — я вручила ей очередной бокал и потянулась за пачкой с сигаретами.
— Мори, – прошептала она с поволокой ностальгии в голосе, — а ты помнишь, как мы встретились?
Конечно, я помнила.
… Больше года назад, в августе, кажется, я пришла на день варенья бывшей свой однокурсницы (но не соседки по комнате, прошу учитывать) Ольги Малышевой. Эта девочка была коренной петербуржанкой и никогда не участвовала в развлечениях студенческой общаги, но я с ней дружила, потому что на лекциях мы сидели рядом. На тех именинах Асю я впервые и увидела.
…Когда я пришла, вся приглашённая компания была уже в сборе. В уголке дивана, у окна, за столом, уставленным вкусностями, сидела экстравагантно одетая девушка, возраст которой я с первого взгляда определила не правильно: младше меня лет на пять (позднее я узнала, что Ася старше меня аж на восемь лет).
— Это Ася Черкесова, — представила Ольга, — она с моим братом училась на одном факультете.
Я машинально улыбнулась и кивнула, не отводя от Аси взгляда. Внешность у неё была самая что ни на есть инфантильная, и всё же было в ней нечто загадочное, ведьминское. Я села на диван рядом с Асей и принялась рассматривать её, даже не скрывая своего интереса.
Мы много ели и пили в тот вечер, мало танцевали: мне не нравилась музыка, которую любила Ольга; а Ася всё поглядывала на меня искоса, с непонятным мне выражением тёмно-синих глаз.
Мы покончили с салатами и приступили ко второму, когда я почувствовала тёплую ладонь у себя на колене.
— Мора, с тебя тост! — потребовала в этот момент Ольга.
Я что-то говорила и чего-то желала ей, обдумывая между тем, что может означать прикосновение Аси. Первой я бы ни за что к девушке не обратилась, наученная горьким опытом общественного отношения к лесбиянкам. Может ли быть так, что Ася сама меня провоцирует?..
Закончив говорить и выпив, я сообщила, что иду в туалет. Туда и направилась.
Короткий коридор от комнаты, где мы сидели, до уборной вдруг показался мне нескончаемо длинным. Я нервно щелкала выключателями света туалета, ванной и кухни на косяке, когда почувствовала прижавшееся ко мне сзади хрупкое тело, обнявшие меня маленькие руки.
— Всегда хотела знать, как это, с себе подобной, — прошептала Ася.
— Ты очень проницательна, — ответила я, оборачиваясь к ней.
Когда несколько минут спустя Ольга шла на кухню за добавкой курицы для гостей, мы целовались, непотребно оголив друг друга до талии…
Я увлеклась воспоминаниями и только сейчас обратила внимание на то, что Ася говорит, а я не слушаю.
— …Ты была такая красивая, я просто отпала! Глаза чернющие — в пол-лица, волосы прямые длинные… Я так намучалась со своими кудряшками!
“Просто в тот день мне было их лень завивать,” — подумала я.
— А грудь такая большая, высокая! Я сначала подумала силикон… Я всегда такую мечтала иметь!
Я скептически скосила на Асю глаза. Другая на её месте радовалась бы своим формам, а не завидовала, а она — в какую степь? Я с детства была крупной девочкой: широкая кость, а на костях слишком много мяса. Впрочем, мы, женщины, почему-то склонны выбирать идеалом внешние черты, нам не присущие…
Аська раскинулась рядом со мной. Мечтательное выражение лица. Взгляд в потолок. Я проследила направление её руки — кроха моя возбуждала себя не только ментально, но и физически.
В половине одиннадцатого ночи Ася позвонила своему Андрею и предупредила его, что крайне устала после напряжённого рабочего дня (ей, оказывается, пришлось задержаться на службе!) и об отмене их сегодняшнего свидания.
Не понимаю я подобной лжи: если любишь человека, так уважь его своим доверием; если он любит тебя, то пусть принимает такой, какая ты есть.
Я ушла за комп: разложу пасьянс, пока они треплются.
— Всё, чижик, целую! — пропела Ася и положила трубку.
Она вылезла из постели и, прокравшись мне за спину, уставилась в дисплей.
Мой пасьянс висел поверх “окна” с текстом, что я читала до её прихода.
— В Люцифера влюбилась? — спросила Ася.
Пасьянс не сходился, и я закрыла “окно”.
— И да, и нет.
Ася переспросила, что я подразумеваю.
— То, что говорю, — отозвалась я, пытаясь вспомнить, замечала ли я в ней особую религиозность. — Читать читала, а при чем тут твое ехидство, не понимаю!
— Тогда могу вытащить тебе один текст. Очень занятный. Созвучное теме продолжение, так сказать…
— Давай.
Пальцы её замелькали над клавиатурой. Запищал, пробудившись, модем.
— Называется “Апокалипсис”, — пояснила она, — ты читала “Книгу ошибок сознания”? — я мотнула головой. — Классная вещь! Ее стоит прочитать. Там, например, говорится, что некоторые медиумы умеют слышать Астрал (ты знаешь, что такое «астрал»?) сами того не подозревая. На творчество их вдохновляет некая... внешняя сила. Тексты, написанные в состоянии инсайта, никогда и ни с чем не спутаешь, даже если порой они бывают кривоваты по форме. Но к данному стиху это не относится.... Читай, давай. Я пойду сделаю кофе.
Из последнего боя никто не уйдет живым. Кровь у Света и Тьмы одна, и она красна. Станет братской единой могилой земля им. Станет тленом их плоть, и забудутся имена. Это право богов — судить, а людской удел — Возносить хвалу тому, кто придет с мечом. Занесен над миром жезл, чтоб смертный не смел Ни поднять главы, ни спрашивать ни о чем. Только тот, кто понял значение слова "смерть", Кто посмел отстоять свое право видеть и знать, Тот не станет просто так стоять и смотреть, Не преклонит колени и не сумеет смолчать. Если крылья оборваны — время на ноги встать, Если дверь заперта, значит — пора в путь, Если цепь и железный свод — я выучусь ждать, Пусть огонь — это боль, зато память не сможет уснуть. Сколько горя ты видел, прекраснейший из миров! Сколько раз тебя топили в крови и жгли, Странный мир, где Знание — зло, где проклятье — Любовь, Где нечисто все, рожденное от земли, Мир, где зрячим глаза завязаны, только вот Вряд ли могут слепые ведать то, что творят; Мир, где святы пытки, костры и крестовый поход, Где учили сначала — мстить, а после — прощать. ...И падут на Землю голод, огонь и яд. Захлебнется мир в крови и слезах людских... Почему ж эти смертные каяться не хотят Перед Тем, кто так зло и жестоко карает их?! Но терпению есть предел. Иди и смотри: Там сквозь гнев и слезы крылья вновь проросли. И взовьются они цветом крови и цветом зари, Цветом боли в агонии мечущейся Земли! Под копытами белых коней — клочья травы. Поседеет от пепла земля, реки в кровь истекут. Из последнего боя никто не уйдет живым. Но воскреснут рабы, а свободные дважды умрут! ...А кому-то — вечная жизнь и дорога в Рай. Но оставить Землю в покое — как бы не так! И рванутся к звездам руки живого костра Вечным криком, закипающим на устах... А на новой Земле свет ослепит глаза. А на новой Земле память растает, как дым. И никто не посмеет бросить свой взгляд назад. И никто не увидит пылающей в небе звезды... Из последнего боя никто не уйдет живым... **
— Ну, как?— Ася вернулась и поставила рядом со мной дымящуюся чашку. — Я возьму сигарету?
Я кивнула.
— Мне тоже принеси, — только щелкнув зажигалкой и затянувшись, я продолжила: — Эмоционально. Болезненно емко, но сюжетно и стилистически…
— Мори!
— А-а-а… Песня идет как бы от лица Люцифера, верно? Или от лица какого-то его поклонника? Если смотреть в привычном ракурсе, в этом тексте, как и в предыдущем, необычно то, что Демоны представлены защитниками и... учителями, да?... людей. А сами люди кто? Младшие братья, пытающиеся в своих действиях подражать старшим? И младших детей наказывают сурово за то, что и старшим не было позволено, да? И старшие, конечно же, приходят младшим на помощь в беде! Так?
Я играла в игру, изображая себя сомневающейся христианкой, недоумевающей атеисткой — кем там ещё? — но вдруг испугавшись открыть Асе настоящее моё отношение к прочитанному. Текст был открыт передо мной отражением моих мыслей.
— Да, я могу объяснить, — Ася замолчала, в темноте я не видела её, замершую в кресле у зашторенного окна. — Люди — это новый вид, в чём-то более ущербный, чем Ангелы, а кое в чём их превосходящий. Рассказывать полностью, что к чему — долгий разговор. Но, суть в том, что люди действительно имеют возможность выбора между, назовём так, индивидуальностью и коллективизмом. Если бы у нас не было свободы выбора, мы бы и терминов-то таких не придумали… Так вот, на уровне бытовом почти каждый решит, что своя рубашка ближе к телу, а вот на уровне космическом… почему-то большинство предпочитает мыслить себя рабами высших сил. Но не все. Некоторые способны на бунт и в высоком, духовном плане. За это их и постигает первая кара Творца — то самое проклятие всего человеческого рода, наложенное на Адама и Еву при изгнании из Рая. Большинство бунтующих, сомневающихся людей ломаются под этой первой карой, глушат в себе вопросы, каются, ослепляют себя верой. Зачастую религиозные фанатики являются в общество именно из этой группы — из тех, кто знает правду, но прячет ее даже от самих себя… Но, к счастью, есть и другие люди, — продолжала после секундной паузы Ася, — люди, следующие за своей жаждой познания, олицетворяемой с Тьмой, не смотря ни на какие препоны и трудности. Для них тот, кого Церковь называет Дьяволом, всегда будет кумиром, образцом для подражания, идеалом синтеза самых высоких и своенравных надежд. Апокалипсис в их прочтении — это кара для тех, кто не раскаялся, не отступился от самих себя после первого наказания и веков заточения души в физическом теле…
Моё смутное подозрение по поводу Аси начало обретать черты уверенности — впрочем, уверилась я в противоположном тому, в чём подозревала её. Я боялась проверки моей благонадёжности, а обнаружила человека, в пристрастиях своих, столь же не цивильного, как я сама.
— Асенька, — я обратилась к её смутной тени в углу, — а ты случаем, ты меня уж прости, сама не завязана в этом?
— Всё может быть, Мори, правда?.. Что ты хочешь спросить?
—Так, — я затушила недокуренную сигарету, что случалось со мной редко, потом спохватилась и потянулась за новой.— Я до сих пор и не подозревала…
Кажется, Ася пожала плечами.
— Мы не затрагивали с тобой концептуальных тем.
Я была удивлена, но соображала быстро.
— А ты могла бы меня познакомить с кем-нибудь из… своих?
— Если ты имеешь в виду мифическую организацию кровавых дьяволопоклонников, то её не существует. У меня есть… единомышленники, назовём так. С ними могу… Мори, постой-ка, это по твоей работе?
Я просчитала отдачу, которую получу на различные варианты ответа, и сказала честно:
— Да. Но обещаю тебе, Асенька, что статья, прежде чем попасть в печать, пройдёт твою редакцию.
Аська молчала. Сегодня я впервые заподозрила её в наличии развитого абстрактного мышления, до сих пор я считала подругу девочкой умненькой, но приземлённой.
— На хрен мне тебя обманывать, киска? — спросила я.
— Я подумаю, Мори. Многие из ребят — потомки лицеистов, а призрак инквизиции ещё гуляет по Метрополии…
Это была правда: в середине двадцатого века Россия стояла на грани смены концессии и перехода в лоно католической церкви. Право же, я рада, что на престол взошла Софья Годунова, и православие осталось у нас государственной религией… Но в словах Аси меня больше заинтересовало наименование “лицеисты”. Что-то о них я уже когда-то слышала, но что? Я постаралась вспомнить.
…В середине прошлого века, если я ничего не путаю, существовала по всей планете сеть учебных заведений, возглавляемых некой Селеной Аркадьевной Манчиловой, нашей российской миллиардершей. Дело происходило за девятнадцать лет до начала Третьей Мировой Войны, закончившейся, как всем известно, расширением границ Российской Империи и образованием Соединённых Штатов Японии из островного государства Страны Восходящего Солнца и континентальных европейских колоний.
То была эпоха социальных парадоксов. Ханжество традиционных монархий противостояло демократической распущенности нравов, конституционная свобода вероисповедания конфликтовала с косностью средневековых суеверий, церковь предавала анафеме прессу, а пресса ёрничала над религией, в Европе горели костры инквизиции, а в Америке стал популярен атеизм, дворянским барышням полагалось до замужества оставаться девственницами, а “Playboy” демонстрировал обнажённые тела на глянцевых страницах…
Лицеи, субсидируемые Манчиловой, были разбросаны по всему земному шару и, на беду, один из них располагался в Кастилии. Учебное заведение, славившееся не характерной для середины двадцатого века свободой нравов, закономерно привлекло внимание инквизиции…
Да, теперь я вспомнила тогдашнюю ситуацию полностью — мы изучали её на истории СМИ.
…Селена Аркадьевна Манчилова была в пятидесятые годы прошлого века личностью весьма заметной. Какой шум поднялся на политическом Олимпе, когда стало известно об её аресте Святой Палатой! Факсы императора Олега VIII к августейшему брату королю Испании содержали требования прекратить незаконное притеснение граждан России, чьи действия не находятся в компетенции Святой Палаты, освободить подданную Империи под его личную ответственность и передать её с рук на руки российскому послу. Православный Синод писал Папе, напоминая о Вашингтонском договоре 1936 года, по которому ни одна из религиозных конфессий не имела права вести пропаганду в рядах верующих другой Церкви и судить её прихожанина по своим законам. Священники объявляли, что сударыня Манчилова всегда была доброй прихожанкой и активной благотворительницей. Священная Римская Империя проводила один рекрутский набор за другим, со дня на день ожидая начала войны с Россией. Япония выражала своё возмущение таким вопиющим притеснением прав человека, как совершение ареста без предъявления обвинительного заключения. Учащиеся Лицеев Дракона, по-прежнему функционировавших в России, Японии, Америке, в колониальных Африке, Австралии и Новой Зеландии, устраивали митинги протеста в защиту своей попечительницы. Кумушки по вечерам шептались о приближении Третьей Мировой и были почти правы, ошибаясь лишь на пару десятков лет. Журналисты шныряли между Севильей, где их так ни разу и не допустили до разговора с пленницей, и столицами причастных к конфликту государств, выдавая панические репортажи, пугавшие обывателей больше, чем официально сделанные заявления правителей мировых держав. Страсти достигли наивысшего накала, и любая мелочь могла раздуть костёр национальной вражды. Наконец, искра, которой все ожидали, вспыхнула. Однако, она не вызвала кровопролитной войны, как все ожидали, а повергла в недоумение и участников, и наблюдателей тех событий…
Одиннадцатого марта 1953 года (вот ты чёрт, даже дату помню!) пленница, допрашиваемая Советом Трёх, не выдержала ежедневных вопросов и жёстких условий содержания, и начала говорить. В тот же день вечером к ней допустили журналистов, убеждённых, что они услышат от заключённой вытребованную под пытками ложь. В бледной изнурённой женщине, которую им представили, мало чего оставалось от прежней блистательной барыни Манчиловой, чья красота и роскошные наряды были предметом зависти светских дам на раутах, чьё искромётное веселье заставляло улыбнуться даже закоснелых пессимистов. Одета была Манчилова в длинную серую робу и выглядела больной, но ни на лице её, ни на обнажённых частях тела не было заметно никаких следов насилия. Противники аппарата инквизиции зашептались, что при современном уровне технического прогресса возможны пытки, не оставляющие видимых следов.
Когда Манчилова заговорила, взгляд её был устремлён на что-то, не видимое остальным — то ли вглубь себя, то ли в пространство. Она сказала: “Сегодня я говорю перед всем населением этой планеты, — действительно, десятки кинокамер снимали её, — Я признаю, что всей жизнью своей в этом теле, каждым начинанием и каждым вздохом своим я служила Владыке Люциферу, Князю Тьмы, Павшему Херувиму, Первому-среди-Равных, — тут она ненадолго замолчала, а потом взгляд её стал более осмысленным и твёрдым. — Никогда в мыслях своих я не предам Повелителя, сколько бы отречений от него меня не заставили подписать. Никогда я не пожалею о том, что было мною сделано на этой земле. И если скажут вам, что я раскаялась — не верьте!”
Я вспоминала эту речь, и она казалась мне вспаренным вариантом проповеди, а Манчилова представала передо мной некой святой мученицей за идею. Ненатурально, хоть я и симпатизирую ей, чисто как человек человеку. Впрочем, я знаю о тех событиях лишь из третьих рук и по видеоплёнкам. Она говорила так, но что происходило с ней на самом деле?..
В тот момент, когда Манчилова произносила свою речь, оператор “IDC” поймал выражение бессильной ярости на лице одного из членов Совета Трех, что-то вроде: и заткнул бы её, да нет возможности. Пресса позднее заключила, что с дозволения Святой Палаты преступница должна была сказать совсем не то, что сказала: попы поверили, что она будет говорить по их указке и оплошали в этом; всё-таки за всю историю существования инквизиции процесс Манчиловой был, пожалуй, самым скандальным, вот они и не успели подготовиться — недостаток опыта.
“Даже если отречение вынудят у меня силой, я не предам в душе. Те, кто верил мне, пусть помнят!” — выкрикнула в заключение Манчилова и как-то вдруг обмякла. Она, наверное, упала бы, не подхвати её под руки два священника-доминиканца. Они-то её и увели из комнаты, где происходила пресс-конференция.
…Я видела отснятое, и, оказывается, помню…
Несколько недель после обнародования этого интервью коловращение мысли продолжалось. Манчилову больше не показывали журналистам. В конце апреля Святая Палата представила прессе тексты отречений и исповедей самой еретички и её сообщников.
Примерно в тоже самое время было опубликовано открытое письмо, под которым подписались все без исключения ученики ещё работавших Лицеев Манчиловой.
“Имя, несущее силу, отражает Силу, пришедшую извне, — так начиналось их обращение, я не пыталась запомнить всего текста, но были в нём слова: — Ложь, порождённая болью, может быть трусостью, а может и сочувствием. Вставшие рядом слабее вождя. Кайся Наставница, мы не верим. Лги, мы увидим правду. Мы поняли слово и пойдём за тобой, прикажи ты даже отойти в сторону. Кровь обернётся кровью, и огонь огнём. Кто обвинит, что мы ударили первыми?”
Нет, не помню я всего текста, но помню, как он истолкован был переиначивателями: считалось, что Минчилова подписала отречение своё только потому, что сопротивление её продлевало пытки её ближайших помощников, арестованных вместе с нею — кураторов сети Лицеев, называвшихся Мастером Книги, Мастером Меча и Искусницей Веера.
Всеми конфессиями было признано, что служить Люциферу (Аримане, Шайтану, Иблису и так далее), значит совершать преступление против гуманизма, и никто не спросил, почему лицеисты с отчаянной настойчивостью взывали: “Слепы вы или равнодушны? Кто ведёт вас — освободитель или господин? Заставив замолчать нас, вы не унизите Истины!” Всё из того же текста, странно, что я помню…
В еретичестве Манчиловой, которое прежде казалось смешным и невозможным, уверились все. Невежество было подпитано страхом перед Страшным Судом (близился 1966 год, указующий по многим мнениям Число Зверя), и люди в один голос заговорили: “Она — преуготовитель пути Антихриста.” Странно ли, что Лицеи закрывались один за другим (где по приказу властей, а где — по произволу родителей, забиравших детей домой)? Странно ли, что приговор богохульникам, вынесенный Советом Трех в мае, вызвал вздох облегчения у многих верующих на планете?
Ничего странного. Закономерно. Демократы спохватились много позднее казни: а как же презумпция невиновности? Мало ли чего она на себя на говорила… До сегодняшнего дня процесс Манчиловой числится в категории возможных судебных ошибок, а вот как оно всё обернулось! Я теперь, по крайней мере, знаю правду. Лицеисты-сатанисты…
— Чему же такому хитрому ребят в этих Лицеях учили? — поинтересовалась я вслух.
— Обычная школьная программа, — ответила Ася, — но плюс к тому эзотерика, ритуальная магия, гипноз, медитация, владение разными видами оружия… Много чего. Но главное — вопросы в младших классах, ответы — в старших. Уверены ли вы, что Бог добр, милостив и непогрешим? Существует ли абсолютное объективное зло вокруг вас? Смерть — это конец или начало? Секс — это грех или радость? В общем, Писание наоборот.
Мне хотелось спрашивать, говорить, спрашивать и получать ответы, но я просто подошла к подруге и присела возле кресла, обняв её за колени.
— Асёк, у нас ещё полбутылки.
Она встряхнулась:
— Да-а? Ну, пойдём пьянствовать.
Мы снова игрались. Аська устала лишь за полночь и начала дремать. Я поцеловала её в щеку и шёпотом спросила:
— Познакомишь меня?
— С кем? — сонно отозвалась она.
— Ась, мне, правда, надо!
— Ладно, — отозвалась она.
Ася перевернулась на другой бок и тихонько засопела, а я ушла на кухню. Надо было подумать.
* Джеймс Росс "День Гнева".
** Мартиэль "Апокалипсис".