Сегодня пятнадцатое мая, и Ася со времени последней нашей с ней встречи не появлялась у меня дома и не звонила мне.
Статья для “Усяпуры” не движется с места. Я облазила все сайты потребной мне тематики, но нужного количества материала не набрала. Оно и не мудрено, ведь открыто о себе, как о сатанистах, заявляют лишь поклонники экстремальной музыки да материалисты-эпотажники, считающие, что быть просто атеистом слишком банально. На таких людей общество смотрит с покровительственной родительской улыбкой, и не Церковь, ни светская власть не препятствуют им разыгрывать комедии протеста. Доморощенных сатанистов можно встретить на улице, во множестве они наличествуют в сети. Я искала не их. Я выбивалась из сил, пытаясь найти хоть намек на существование тайного общества с мировоззренческой идеологией и конкретной программой действий… Не нашла ни единого следа подобных организаций. Может быть, мне просто не везло, а, быть может, я искала не там, где нужно.
Я начинала нервничать. Аська все не объявлялась.
Я дважды посетила личного психолога, и за приличный гонорар он заморочил мне голову ассоциативными упражнениями и фрейдистским толкованием сновидений до такой степени, что я постаралась сократить норму своего суточного сна. Какое-то время это, кажется, помогало. Если я и видела сны, то они были сумбурны и бестолковы. Однако в ночь, последовавшую за днем похорон императрицы Софьи, я вновь попала в ловушку реалистичного сновидения.
Аббат, носивший имя Доменико, как и святой основатель ордена, к которому он принадлежал, три раза перекрестившись, отворил дверь в камеру ведьмы и еретички, арестованной рыцарями Святой Палаты около полугода назад.
...Четвертого мая Совет Трех вынес приговор богохульнице и ее сообщникам, и с тех пор билеты на казнь можно было приобрести лишь на “черном рынке”, да и то по бешеным ценам, которые не могли позволить себе даже некоторые государи и президенты кулуарных держав, что же тут говорить о рядовых гражданах. Казнь была назначена на седьмое июня.
В конце мая в Кастилию стали стягиваться элитные подразделения вооруженных сил Священной Римской Империи, дабы предотвратить возможные беспорядки во время казни еретиков. Визовый въезд в Испанию был прекращен за неделю до казни, исключение делалось лишь для глав государств и сопровождающих их лиц.
Севилья разукрасилась флагами и цветами, как перед праздником. На главной площади городка, где вот уже четыре века как размещалась резиденция Святой Палаты, были установлены столб и три полых гипсовых фигуры, изображавшие беснующихся чертей; вкруг них было уложено бессчетное количество вязанок хвороста. Столб предназначался для ведьмы, полые статуи — для ее сообщников. Совет Трех предпочел бы всех четверых богохульников поджарить в гипсовых саркофагах, ведь такая казнь издревле применялась к самым закоренелым грешникам, но для удовлетворения любопытства толпы инквизиторы были обязаны представить на всеобщее обозрение муки хотя бы одной жертвы. Места на трибунах, окружавших площадь, были отведены для высокопоставленных гостей, галерка же находилась ниже — ближе к месту экзекуции…
Доминиканец с истовостью фанатика одобрял публичные сожжения, обустроенные, словно фантастические шоу. Как и большинство членов его ордена, он считал их выгодными демонстрациями силы Папского Престола.
Аббат переступил порог камеры. В нос ему ударил запахи сырости и прогорклой грязи немытого тела.
Женщина, лежавшая на соломе в дальнем от двери углу камеры, в стороне от узкого зарешеченного окна, сквозь которое порой посещали помещение солнечные зайчики, не пошевелилась на скрип открываемой двери.
Направившись к узнице, монах подобрал полы рясы, чтобы не испачкалась она о склизкую корку гнили и экскрементов, покрывавшую пол.
— Дочь моя, настало время исповеди.
Формальное отречение было ведьмой подписано, а потому она имела право на покаяние.
— Оставьте меня, — голос женщины звучал надломлено и глухо, но, по крайней мере, она не пыталась сделать вид, что не замечает посетителя. — Уходите… Мне ничего не нужно.
Аббат, поджав губы, сложил руки на животе. Еретичке одна дорога — в Ад, но долг исповедника он обязан выполнить.
— День очищения пришел, дочь моя, неужели ты хочешь предстать перед Господом нераскаявшейся?
Женщина подняла лицо от соломы и приподнялась, опираясь на правую руку. Левую, явно сломанную и, по виду, начинавшую гноиться, она осторожно прижимала к груди.
— Пусть Он передо мной кается!
Аббат взглянул на ее лицо, одну сторону которого обезображивал длинный шрам от ожога, а другая превратилась в маску запекшейся крови. Перестарались тюремщики, пользуясь своим правом “подготовки пациента”. Сложновато будет навести на приговоренную косметический лоск перед казнью.
— Ужели ты хочешь попасть в гиену огненную, отправляясь в последний путь без отпущения грехов, дочь моя? Господь наш в милости своей прощает даже самых закоренелых грешников. И у тебя есть шанс на спасение…
Губы женщины дрогнули в усмешке, но тут же болезненная судорога исказила все ее лицо.
— Мне безразлично, — сипло прошептала она, откидываясь головой к холодной стене. — Вот уж не думала, что во второй раз мне придется переносить все это...
Отец Доменико почувствовал жалость к неразумной преступнице и, памятуя о том, что Господь наказывал прощать врагов своих, решил, что не сделает ничего дурного, если отпустит ей грехи без исповеди, ведь формальное отречение она все же подписала...
— Во имя Отца, и Сына, и.., — он поднял пальцы, собираясь благословить смертницу.
Женщина вдруг дернулась, глаза ее полыхнули, и она выбросила в сторону монаха правую руку открытой ладонью.
Доминиканец, не ожидавшей подобной вспышки от сломленной, казалось, узницы, отшатнулся в сторону, а женщина сухо прошептала:
— Не надо мне вашего прощения, приберегите его для рабов! — и с невольным стоном от боли в левой, сломанной руке, она опустилась на солому.
Аббат, скорбно качнув головой, направился к двери камеры. Он постучал в дверь и позвал:
— Брат Диего! Брат Педро!
В замке заскрежетал ключ, дверь распахнулась, и вошли два вызванных монаха.
— Приведите осужденную в надлежащий для церемонии вид, — приказал им аббат и вышел на чистый воздух.
Монахи спустились к женщине и, поставив ее на ноги, вывели из камеры. Она не сопротивлялась, смотрела в пол и двигалась словно сомнамбула.
В ванной комнате доминиканцы раздели женщину и, опустив ее в теплую воду, принялись отмывать от грязи, крови и гноя с невозмутимостью роботов. Женщина вздрагивала время от времени, но боль, ставшая за последнее время неотъемлемой частью ее существования, не могла побудить ее на слова или действия. Отмыв, монахи вынули приговоренную из ванны, обрядили в разрисованный демоническими сценами белый балахон и обрили налысо. Затем был вызван косметолог. За час работы он успел мастерски скрыть шрам и следы побоев на лице женщины. Наконец, осужденной связали за спиной руки и вывели на монастырский двор, где ее тут же обступили два десятка рыцарей Святой Палаты с автоматами наизготовку.
…Женщина шла к месту казни, как во сне, как в бреду. Она не слышала криков толпы, взбудораженной ее появлением. Рефлекторно заслонялась от летевших в нее с галерки тухлых яиц и гнилых помидоров. Не видела букета роскошных нарядов на трибунах, не замечала брезгливых мордашек соотечественниц, составлявших свиту императорской четы Олега Годунова и Анриэтты Анжуйской. Один лишь раз она негромко вскрикнула, когда ее привязывали к столбу, и руки завели за спину.
Аббат Доменико подошел к ней и протянул для поцелуя серебряное, изукрашенное жемчугом и сапфирами, распятие. Она отвернулась.
Духовой оркестр заиграл что-то просветляющее возвышенное, и на площадь вывели еще троих осужденных: двух мужчин и женщину — Мастера Меча, Мастера Книг и Искусницу Веера.
...Себастьян хромал, и под глазами его лежали тени. Ирма была бледна и сильно похудела, а расслабленность Анатоля явно указывала на сердечную недостаточность. Женщина у столба подумала, что с соратниками ее инквизиторы обращались немногим лучше, чем с ней самой...
Приговоренных подвели к месту казни. Ирма молящим взглядом отыскала лицо женщины у столба. Себастьян отсалютовал, и тут стало заметно, что теперь на левой руке у него не хватает двух пальцев: средний отсутствовал на две фаланги, а мизинец — под корень. Анатоль дрожал всем телом и часто сглатывал слюну.
Рыцари Святой Палаты возвели каждого из еретиков на предназначенный для него каменный постамент. Когда Ирму, которая была справа, закрыли гипсовым колпаком, а щель между постаментом и полой скульптурой залили цементом, женщина у столба содрогнулась. Она метнулась взглядом влево, но увидела уже не Себастьяна, а лишь застывший гротеск демонического безумия. Саркофаг Анатоля был за плечом, и на него ей было не оглянуться...
— Звери! — выплюнула она и набрала голос: — Оставьте их, они ничего вам не сделали!
Бесполезно, глупо было кричать и метаться, но теперь женщина металась у столба, кричала, молила и оскорбляла. Подбежавший монах заткнул ей рот кляпом, и она безуспешно кусала, пыталась выплюнуть тряпку.
Зрители заволновались, прихлынули ближе, но были оттеснены рыцарями Святой Палаты, составлявшими внешний круг ограждения перед местом казни. За ними высились карабинеры — личная гвардия короля Испании и “лазурные береты” внутренних войск Святейшего Престола.
— Ведьма, не достойная имени, данного ей при крещении, и мерзостные пособники ее гнусных замыслов, — возвестил епископ Йоркширский, один из судей Совета Трех, — да будут ныне очищены огнем!
— Да не оставит их злодейские помыслы следа в душах людей! — продолжил доминиканец, второй из членов Совета.
— Помолимся за погибшие души пред Господом! — закончил третий инквизитор, иезуит.
Аутодафе прошло скомкано. На растопку костра пошли страницы еретических книг, в количестве написанных одним из осужденных.
Костер разгоралось медленно. Женщина у столба следила, как огонь подползает к ее ногам. Пламя лизнуло ее ступни, и женщина зашлась в безмолвном крике. Огонь раскалял гипсовые статуи, и приговоренная бессильно стонала, слыша мучения заключенных в их сердцевине людей.
“Ирма... Дотянись, мастерица, убей себя! Три точки, всего три точки... Ты учила других, сумей же сама! Слишком узок этот саркофаг... Что это? Запекшаяся корка жира на руках Анатоля, словно он цыпленок, тушащийся на очаге... Спазм. Не выдержало сердце. Ты удачлив, мастер пера... И этот стон!.. Ты пытаешься молчать, верный и слишком гордый! Себастьян, меченосец, как я хотела бы убить тебя!... Я не смею чувствовать боль... Но как жжет...”
Женщина терзала тряпку, затыкавшую ей рот. Материя намокала от слюны и сохла от близкого жара.
— Ты проиграла, Кохшеаль, ты проиграла.
…Что это? Предсмертный бред или, действительно, среди пламени возле столба возникла призрачная фигура в черненом доспехе, и два лиловых клинка заставили огонь на короткие мгновения отступить от умирающей?
“Я проиграла, Старший. Я не закончила и, если уйду так и сейчас, Княгине не придется даже пытаться...”
— Еще один Виток, еще одна неудача. Миллиарды лет перед нами больше не будет такого шанса!
Губы потрескались. Кровь сворачивается от жара.
Женщина не чувствовала своего тела, с ощущениями отступила и боль.
“Он мучает смертных даже больше, чем нас! Помоги им, Тейтрос!”
— Ты не слышишь?.. Они уже мертвы. Я держу в стороне от тебя основное пламя. Ты знаешь, еще есть вариант. Ищи!
Полуослепшие глаза лихорадочно шарят по рядам безумствующей толпы.
“Один Темный, хотя бы один истинно Темный, избравший нас и верный нам в ключевых инкарнациях души... Я сумела бы с ним договориться... Я еще могу успеть!..”
Женщина конвульсно выгнулась, несмотря на стягивавшие ее тело веревки. Искорками занялось волокно.
“Не успеваю!”
Лица, лица, лица. Улыбки и оскалы. Смущение и страх. Торжество и сочувствие. Лица...
“Его нет здесь!”
...Глаза маленькой русоволосой девочки, вряд ли ребенок старше трех лет. Огромные, голубые, широко распахнутые навстречу ужасу глаза...
“Ты знаешь меня?” — вопрос без слов, плетение образов.
“Я встречала подобных тебе.”
Девочка прячет лицо в пышной юбке матери.
— Маман, мне страшно! Я не хочу...
Не отрываясь от зрелища, мать отвечает ей что-то по-французски.
Фигура в огне притягивает взгляд ребенка.
“Ты присягала?”
“Душой, телом и посмертием.”
“Мне нужно твое тело. Сейчас.”
Огонь захлестнул лицо ведьмы, тело ее сотрясли последние судороги, и пламя выжгло глазницы. Голубоглазая малышка рыдала, уткнувшись лицом в колени матери, а та машинально гладила ее растрепанные кудряшки.
...Начал накрапывать мелкий дождик. Казнь была окончена. Зрители расходились. Анриэтта Анжуйская утомленно оперлась на руку мужа, предоставив голубоглазую дочку заботам высокородных нянек. Трехлетняя Софья ухватила одну из них за рукав платья и указала в сторону кострища.
— Смотри, смотри! Там прозрачный дядя стоит, такой черный! Он на меня смотрит!
— Идемте, княжна, вам показалось…
Под слоем пепла дотлевали уголья.
Меня разбудила кошка. Решив напомнить мне о своем существовании на предмет кормления, она переползла из-под ног, где спала всю ночь, мне на грудь и принялась с когтистой нежностью протаптывать мне шею. Пара минут подобного издевательства вывела меня из дремоты, и, матерясь, я спихнула животное на пол.
Часы на видеомагнитофоне показывали начало седьмого часа утра. Для моего режима — рань несусветная.
Обычно в ближайшие пять-семь минут после пробуждения, я принимаю решение, спать ли мне дальше или вставать. Результат мыслительной деятельности здесь, как правило, не зависит ни от собственно моего желания, ни от степени усталости — только от капризов дамы-бессонницы: бывает так, что если разбудить меня не во время, я буду страдать сонливостью день и следующую ночь, но заснуть не смогу при всем своем на то желании. Нынче кошка преподнесла мне именно такой вариант.
Проворочавшись в постели положенное время, я зашипела на домашнего зверя не хуже крупного пресмыкающегося и была вынуждена признать, что вставать-таки придется.
Готовя себе завтрак, я обдумывала странность вторичного появления в моих снах имен Тейтрос и Кохшеаль, не говоря уже о личности покойной императрицы. Мне снилась казнь Селены Манчиловой - это несомненно, но с чего бы? Наверное, я слишком заморочилась на желании отыскать лицеистов...
Тейтрос и Кохшеаль — могла ли я где-нибудь слышать эти имена? Может быть, сталкивалась с ними в определенного толка литературе?.. Нет, не помню.
Я ела бутерброд с сыром и пила ананасовый сок.
…Асенька, солнышко, куда же ты пропала?..