В душный предгрозовой тяжестью вечер поздней насквозь кленовой осени, Ася безо всякого предупреждения объявилась трезвонящей в мою дверь.
— Мора, ты занята сегодня? Если нет, одевайся, — заявила она с порога.
— Куда мы пойдем? — спросила я, ошарашенная напором подруги.
— К моим. Ты же давно просилась!
…Меньше часа спустя я сидела в старинном кресле возле камина, ворошила кочергой тлеющие угли очага и прислушивалась к голосам, окружавшим меня плотной стеной.
— Если исходить из плоскостной теории Восьмерки, — вещал толпившимся возле него девушкам коренастый мускулистый парень в кожаном прикиде, — каждое новое Прохождение надо расценивать не как временной Виток, а как новое измерение, вариативную реальность, если хотите...
— Но это же глупо, Ракшас, — улыбнулась тонкогубым ртом большеглазая шатенка в коричневом, отделанном золотой тесьмой, вечернем платье, — мы знаем, что Атлантида затонула впервые около шестьсот одиннадцати тысяч четырехсот с лишним Витков назад, именно поэтому никакие экспедиции не могут обнаружить на дне океана ее останков, но, тем не менее, продолжают искать! Если бы мир был устроен так, как ты говоришь, об Атлантиде не сохранилось бы памяти...
— Напротив, Моргауза, напротив, дорогая моя! Воспоминания составляют весьма малую часть наших знаний, большую же часть мы получает опытным путем, либо через общение с Наставниками. Вот представь...Человечество на нынешнем Витке не имело понятия о том, что где-то когда-то существовала какая-то там Атлантида, до тех пор, пока один из Наставников не сообщил эту информацию своему адепту. Предположим, Наставницей была сама Княгиня Лилит, а ее адептом — египетский жрец...
— Чушь говоришь! История на Светлой Дуге повторяется Виток за Витком, лишь с небольшими вариациями. И Атлантида есть на каждом Витке, хотя, конечно, все эти дубли и последыши в десятки раз слабее, ущербнее тех первых Атлантов… А египтяне и без твоих фантазий являются прямыми наследниками расы Атлантов, так же, как майа и ацтеки!
— Может, да, а, может, и нет. Восприимчивый адепт сильного Наставника способен горы двигать, не то, что превратить свой народ из дикарей в наследников великой культуры! Твой же аргумент по поводу невозможности отыскать место затопления Атлантиды говорит больше в мою пользу, Моргауза, чем в твою собственную. Если Виток, на котором погибла Атлантида, и наш нынешний Виток — разные реальности, то искать следы темной цивилизации под водой абсолютно бесполезно, так как во время нашего Прохождения она не тонула, ее просто не существовало.
— Побрякушка ты, Ракшас! Не существовало? Какого черта! Пора бы запомнить, что твое пространственное мышление не всегда к месту. Тебе просто нравится выдумывать параллельные миры и всякие другие подобные штучки-брючки! Твоя теория плоскостей — это попытка самообмана, при помощи которой ты пытаешься спрятаться от осознания человеческой несвободы, предопределенности судеб...
— Брось, Моргауза. То, что я воспринимаю Витки Восьмерки не линейно, заставляет меня острее многих других ощущать ловушку, в которую все мы попали...
Разговор был для меня невнятен и утомителен, я переключила свое внимание на другую группу.
— Вы задумайтесь, милые, что такое христианское причастие? Это же замаскированное под священный обряд людоедство! — возмущалась пышнотелая блондинка, драпировавшаяся в полосатое пончо. — У диких народов существовало поверие: если съесть тело убитого врага, то твоя сила прирастет, поскольку душа врага ослабеет или перестанет существовать. Зная это, иначе посмотришь на то, как прихожан в храмах каждое воскресенье подкармливают плотью и кровью Иисуса! Нет уж, эти христианские обряды совсем не то, чем они кажутся!
— Верно, Ашкеан, — согласился светловолосый юноша в одеждах семинариста, — странно, что мне самому не приходила в голову такая мысль... Но, знаешь, если рассматривать причастие, как обряд, практикующийся во ослабление Христа, это может послужить косвенным доказательством того, что был Он все-таки воплощением Властелина, а отнюдь не Сыном Божьим в принятой Церковью трактовке… Я множество раз думал, каким это образом Сатана мог совращать Иисуса, предлагая Ему власть над миром — то есть то, чем сам не владел. “И говорит ему: все это отдам Тебе, если падши поклонишься мне.” Принято считать, что Сатана обманывал Христа уже в самом своем предложении, но ведь должен был искуситель предполагать, что для Сына Бога явна будет лживость подобных речей, верно?.. А предупрежденный, как известно, вооружен. И если Иисус знал, что Сатана обманывает его, то о каком искушении, о какой высоте духовного подвига может идти речь?.. Эта евангельская ситуация понятнее выглядит, если взглянуть на нее с другой точки зрения… Предположим, что Создатель сам или, скорее, через посредника предлагал нашему Князю последний шанс отступиться от своего бунта, смирить гордость и получить за малодушие награду — власть над людьми. Иисус отказался, оттого и следует Голгофа — наказание, как я понимаю. Само слово “сатана” в переводе с еврейского означает всего лишь “противник”. И если Люцифер является противником Бога, то и Бог — противник Люцифера. Возможно, как не чистили церковники Евангелия и не урезали их, некоторые фразы Нового Завета высказаны противниками Света. Чего стоит одна фраза “И будут ненавидимы за имя мое”!... А насколько серьезен ответ Иисуса на искушение Сатаны: “Одному Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи”?! Это же прямое адресование к нашей концепции: ты, говорящий со мной — последователь заповедей Божьих, но я стою в стороне от них....
— Подожди, подожди! — перебила юношу собеседница. — В последнем умозаключении ты что-то напортачил, притянул трактовку за уши безо всякой достойной аргументации... хотя в целом твоя идея хороша. Если рассуждать дальше, то можно предположить, что гностицизм и манихейство сохранили дух и букву заветов Христа более точно, чем официальная Церковь...
— Возможно. Но в истории манихейства настораживают ситуации с их пророками, которые объявляли себя новыми Мессиями, а потом падали с крыш храмов. Если они были темными адептами, они должны были понимать, что Ангелы не прилетят, чтобы подхватить их на руки...
Я удивилась услышанному. Эти дьяволопоклонники считают Иисуса Христа воплощением Сатаны?.. Я не ослышалась? Надо будет обмозговать на досуге такую возможность.
Хлопнула входная дверь. В зале появилась новая, но почему-то смутно знакомая мне физиономия представителя противоположного пола, и, улыбнувшись во все свое смуглое лицо с хитрющим прищуром глаз, вопросила:
— Эй, всем привет! Чего пьем?
Избавившись от верхней одежды в прихожей, новоприбывший присоединился к третьему их группирующихся для разговора сообществ. Взгляд мой устремился за ним след в след.
— Вчера меня посетила Наставница, — покуривая толстую сигару, говорил лысенький старичок в смокинге обступившей его молодежи, — смерть физического носителя отняла у нее возможность напрямую покровительствовать нам. Отныне мы должны быть осторожны вдвойне. Будьте внимательны в разговорах с посторонними людьми, проверяйте человека, которого захотите привести на наше собрание....
Подойдя сзади, Ася склонилась и обняла меня за плечи. Я смутилась, не готовая принять ласку подруги в кругу малознакомых людей.
— Тебе не скучно?
— Нет, что ты.
Вообще-то, немного скучновато, но Аське говорить этого не стоит — обидится еще, помилуй Тьма!..
Окна комнаты, где проходило собрания лицеистов, были зашторены плотной материей. В помещении мне показалось темновато, когда я вошла сюда с улицы, но постепенно глаза адаптировались к сумраку.
Комната, или, лучше сказать, зал был декорирован под старину: гобелены по стенам, резная мебель, у стен стеллажи с муляжами холодного оружия различных эпох и посудой из чеканного серебра или расписного фарфора. Хотя, может быть, оружие самое что ни на есть настоящее?.. Я спросила об этом Асю.
— Антиквариат, — коротко пояснила она.
Я не стала выяснять, зачем здесь столько оружия. Предположения у меня были, а выглядеть дурашкой, высказывая свои догадки, я не хотела. Спросила другое.
— Асек, ты говорила “лицеисты”. Как так? Большинство ребят не старше меня самой...
— Мы... не лицеисты, конечно, но продолжатели их традиций.
— Тогда, не слишком ли нахально с вашей стороны...
— Нет. Лавр Матвеевич, — она указала на старичка с сигарой, — действительно, бывший лицеист. Он — глава нашего ковена.
Ковен. Это слово я знала. Группа из двенадцати сатанистов, тринадцатым членом которой считается Демон, регулярно выходящий с ковеном на контакт.
Двенадцать. Я огляделась по сторонам. Народу присутствовало больше четырех десятков.
— А кто остальные?
— Гости, как и ты. Наши постоянные гости.
На меня повеяло холодком. Как много! Даже если счесть, что этот ковен — единственный в столице, во что я не верю, последователей у него много — невероятно много. Неужели зреет новый заговор, вроде бунта катаров?..
Напрягая глаза, я осмотрела зал.
Присутствующие были одеты разнообразно, но большинство предпочитало маскарадность средневекового стиля. Странно как-то, ведь средневековье — самая законсервированная эпоха в смысле свободы воли. Однако средневековье определяется порой термином “Темные Века”, и кто знает, какой смысл, кроме поверхностного, несет на себе данное словосочетание?..
Собеседники обращались друг к другу по псевдонимам, некоторые из которых были заимствованы из литературных произведений, другие я узнавала по встречам в сети.
Хотя большую часть присутствующих составляла студенческая молодежь, контингент гостей поражал разнообразием: от вихлястого подростка до седобородого старца, от ухоженного аристократа или предпринимателя средней руки до явного клиента ночлежки. Ася рассказала мне по дороге сюда об отсутствии у лицеистов иерархической организации, и все же я ожидала столкнуться с неким подобием тайного ордена. А попала на развеселую тусовку!
Стол в центре комнаты был заставлен разнообразными яствами. Вин, настоек, наливок и ликеров было много, но все красные. Многие гости курили, и не только табак, однако, применения серьезных наркотиков я не заметила. Долгое время проигрывал классику музыкальный центр в углу у окна, а потом длинноволосый парень, казавшийся мне смутно знакомым, взял в руки гитару.
— Я отойду, ты не против? — спросила Ася.
Я согласно кивнула и прислушалась к речам лысого старикана.
— Наставница дает нам год с небольшим, чтобы подготовиться. Близок момент нового Армагеддона. Работайте, детки, если хотите предстать перед престолами Павших! Усильте тренировки, или Свет Единого вберет вас в Себя, как всех ваших предшественников. Не трусьте, Кохшеаль дала нам в руки оружие, а для нее сделать это было не просто… Если вы не сумеете воспользоваться своим правом на выбор, в этом будет только ваша вина. Помните, что от каждого из вас зависит, как сложится история Темной Дуги нынешнего Витка....
Слова старичка припахивали пропагандой, но имя, которое он назвал... Имя!
Я поднялась с кресла и подошла к группе слушателей.
— Простите. Вы сказали “Кохшеаль”. Кто это?
— Новенькая? — гротескно вскинул брови старик. — Ай-ай-ай! Пресса, значит? Слышал про тебя. Ну, погоди немного, я тут закончу, и мы с тобой поговорим.
Я взяла бокал с десертным вином с серебряного подноса на столе и вернулась к камину. Жар от огня и алкоголь вскоре разморили меня, в полудремоте я слушала песню, исполнявшуюся кем-то из присутствующих негромким голосом, под аккомпанемент гитары:
— Тёмной ночью мы выйдем на волю — Дух беспокойный в хрупких телах. Чёрным плащом отмахнёмся от боли И запахнём его на плечах. Вновь наступает Эра Дракона, Темное время кровавой войны. Что нам до Хаоса и до Закона? Мы лишь за смертных, полночи сыны! Нас называют ночными тенями — Призраки в чёрном с клинками в руках. Нам тесно в квартирах. За их же стенами Битва нас ждёт и оружия взмах...
Трещат, вспыхивая, сухие дрова в камине. Я стягиваю у горла рукава шерстяного джемпера, наброшенного на плечи.
— Мы будем сражаться — создания ночи. Чёрные тени во мраке ночи. Светлых ханжей нам терпеть нету мочи, Так пусть же песня Тёмных звучит! Утром вернёмся в родные берлоги, Спрятав мечи и плащи под шкафы. Мы не уходим с нашей дороги. Мы лишь расстаёмся с ней до поры... *
— Ну что, деточка, поговорим с тобой?
Я вздрогнула и очнулась.
— Да... Лавр Матвеевич, кажется?
— Все верно, милая. Пойдем-ка со мной.
Я пошла за сухоньким ковыляющим старичком вглубь зала — туда, где ближе ко входной двери, находился угол, отгороженный ширмой и забросанный на восточный манер подушками.
Лавр Матвеевич сел, поджав под себя ноги, на алую подушку с золотой бахромой, и похлопал ладонью возле себя, приглашая и меня не торчать, как тополь на Плющихе. Я устроилась невдалеке от него.
— Дизрайр тебя воспитывает почитай уже с полгода, верно? — спросил старичок, хитро улыбаясь.
Я догадалась, что речь идет об Асе, и, будучи в корне не согласной с эпитетом “воспитывает”, все же кивнула.
— Ну вот, — Лавр Матвеевич наклонился ко мне и накрыл сухой ладонью мою, лежавшую на согнутом колене, руку, — пришла нам пора с тобой познакомиться. Ты пойми, девонька, кандидатов много, а я один. Выдалась бы свободная минутка, раньше бы с тобой поговорил, не обижайся…
…Вот почему меня, значит, Аська раньше не приводила сюда — соизволения начальства не было!..
— Да что ты все, девонька, молчишь, словно немая?
— Все понятно, — послушно исправилась я.
— Отлично, — кивнул Лавр Матвеевич, — давай выпьем с тобой чего-нибудь и поговорим.
Тут только я заметила, что в уголке за ширмой находится трехногий столик, по заполнености снедью и выпивкой представляющий собой миниатюрную копию большого стола.
— Благодарю.
Лет пять или больше тому назад я научилась не произносить слова “спасибо”.
Глава сатанинского ковена разлил по бокалам шампанское, и мы выпили.
— Что же, девонька, скажи, привело тебя в наше сообщество?
Рассказывать?.. А что именно? Ведь Аська уже, наверняка, ему все про меня доложила!
— Я журналист и пытаюсь сделать репортаж о нетрадиционных религиозных воззрениях.
Фразу-то как закрутила, да по дороге еще соврать успела — не сама бы говорила, завидно стало бы!..
— И это все? — толика разочарования, почти скорби в негромком голосе.
— Нет.
…Почему и зачем я начала рассказывать Лавру Матвеевичу свои сны? Не знаю. Я говорила и говорила, старик слушал внимательно и лишь изредка издавал подбадривающие междометия…
Когда я закончила, Лавр Матвеевич рассеяно глотнул из хрустального фужера, который держал в руках, и повертел его за тонкую ножку.
— Ты ведь воспитывалась, как христианка?
— Да. Я росла в провинции, а там уклад жизни патриархальный, косный даже, словно два века назад...
— Твои родители, кем они были? Адептами Света или рядовыми прихожанами, отправляющими обряды по привычке?
Я задумалась. В детстве мне приходилось видеть религиозный экстаз на лицах приемных отца и матери, но они были людьми практичными, даже приземленными, если я могу так сказать, не оскорбив их память. Стояла ли в их жизни религия на первом месте?..
— Не знаю. Думаю, нечто среднее. В приверженности христианской вере они были весьма догматичны, но в быту и на толику не склонны к мистике.
— Это хорошо. Если твои родители были именно таковы, как ты описываешь, они не могли серьезно покалечить твою психику. А теперь скажи, девонька, что отвело тебя от религии?
Я чувствовала, что должна ответить старику — вербализация ответа нужна была мне самой.
Я рассказывала путано и бестолково: о влюбленности в одноклассницу и ненасытной жажде запретного, о лекциях по психологии, вросших в мое сознание вопросами и сомнениями, о стремлении к свободе, о нежелании ощущать чью-то волю довлеющей над собой, о стихах, слишком слабых для творчества, и о душевной боли, слишком глубокой для любви. Я говорила, запинаясь через слово и краснея, понимая инфантильность своих переживаний, и не находя для оправдания весомых слов.
— Всю свою жизнь ты боролась “против”, — вздохнул Лавр Матвеевич, — понимаешь, о чем я говорю?.. Против религии, против общественного мнения, против людей, не принимающих тебя такой, какая ты есть. Установка на борьбу против кого-то или чего-то, ассоциируемого с опасностью — сильная цель в жизни, но она деструктивна. Прежде всего, для тебя самой. Наш ковен учит посвященных Тьмы стремиться к созидательной цели. Разрушь для того, чтобы построить, но не для воцарения небытия. Подумай, девонька, к чему ты стремишься больше: к творчеству или к смерти?
— Я стремлюсь быть самой собой, — честно ответила я.
— А что есть ты? Ты это знаешь?.. Скажи, не будь в твоей судьбе той девочки, Вассы, сидела ли бы ты сейчас рядом со мной?
Я подумала и была вынуждена признать:
— Нет. Наверное, нет… Васса была для меня идолом, другом и возлюбленной, и если бы религия сказала мне: “Бери ее, твоя любовь чиста и правильна”, я не усомнилась бы в христианстве. У меня не было бы повода.
— Вот видишь. Деструкция рождается из протеста. Творчество способно развиться лишь из понимания и веры.
— Веры?!
— А разве ты не веришь?
Я думала, пила вино и думала.
Я уже была сильно пьяна, но не замечала этого. Сумеречный свет мне казался слишком ярким, и я наблюдала за собеседником из-под полуопущенных век.
— Верю. В существование Творца и Его жестокость. В правомочность выбора Властелина… Я не понимаю за что!.. Разбитое вдохновение, запрет на творчество, утраченная сила... Насмешки и клевета — тысячелетия обмана! После всего этого Светлые ждут от нас покорности, отказа от борьбы?... После этого Создатель хочет от тех, в кого сам же вбивал — вколачивал! — от тех, в ком воспитывал рабскую природу, любви?! Рабы умеют лишь ненавидеть!...
— Тихо, девонька, тихо, — Лавр Матвеевич, нагнувшись ко мне, встряхнул меня за плечи. — Не увлекайся болью, она ослабляет личность, а не только дает силы к сражению...
Я упала в его руки, плача впервые после того, как покинула родительский дом.
— Я видела Властелина, вы можете понять это?!.. Я наглоталась тогда таблеток, я умерла бы, если бы он не остановил меня… Он заставил меня вызвать “Скорую”, заставил жить... Поймите!
— Понять я могу, — старик уложил меня на подушки, — но не готов поверить. Люцифер в Оковах, девонька, не в его силах являться кому-либо...
— Но я же видела!
— Поспи… Мы договорим с тобой позже. Запомни, милая, с любыми вопросами всегда, в любое время ты можешь прийти ко мне. Запомни!
...Проснулась я дома, в своей постели, и даже Аськи не было рядом. Я сочла бы все происшедшее очередным сном, если бы не отыскала на телефонном столике визитную карточку Лавра Матвеевича Кузнецова, доктора математических наук.
Пить надо меньше.
* Джеймс Росс “Призраки ночи” — Гакхану и Ксиомбарг за “Детей безлунной ночи”