С первой весенней оттепелью мой уютный мирок, дарующий радости и не сулящий горестей, лопнул. Я не припомню, что стало тому причиной. Один камешек покатился с горы, за ним другой — и грянула лавина.
Для начала я поссорилась с редактором и оказалась на грани увольнения. Ракшас увлекся групповухами и, что ни день, притаскивал ко мне на квартиру невразумительных шлюшек. Мы перестали оставаться наедине. Поддавшись на уговоры Корзайла, я попробовала марихуаны, после чего меня тошнило больше суток, и болела голова — одни неприятности и никакого кайфа. А окна! Солнце садилось поздно, и всю радость от посиделок в штаб-квартире ковена мне отравлял ядовитый свет…
Я бледнела, кисла и все чаще нервозничала.
Вальпугруева ночь — ночь с 30 апреля на 1 мая. Я ждала этого праздника и готовилась к нему, боясь лишь одного — того, что ковен решит отмечать праздник отдельно от неофитов. У меня была маленькая надежда: Лавр Матвеевич находился где-то на отдыхе, и празднеством должен был руководить кто-то другой. Вот славно было бы, если бы это оказалась Аська! Долг долгом, но ведь и привязанность не последнюю роль играет...
Накануне Вальпургиевой ночи я с дрожью в руках выбирала самый экстравагантный наряд среди своей черной одежды, подкрашивала глаза и губы в фиолетовые тона. Взгляд в зеркало сообщил мне, что выгляжу я весьма впечатляюще: что-то среднее между леди-вамп и слабоумной потаскушкой. Мой внешний вид испугал бы насильника с ножом в руке, и у него упало бы разом все, что стояло, однако мазохист, ценящий роль собачки при кровожадной хозяйке, меня бы обожествил. Разве не похожа я на ведьму и полноправную служительницу Темного? Или, чем судьба не шутит, на главу ковена, справляющего черную мессу?..
В половине восьмого вечера (рановато, наверное) я затормозила машину у подъезда знакомого дома и, распахнув дверь, быстро взбежала по лестнице к лифту. Верхний этаж. Кнопка звонка.
Дверь бесшумно приотворилась, и я вошла в темный коридор. Кто-то впустил меня, а затем этот кто-то куда-то делся.
Я расшнуровала и сняла ботинки, переобулась в плетеные босоножки на “шпильках”. В последние месяцы я стала чаще носить каблуки. Ракшас говорит, что у меня красивые лодыжки.
— Эй, есть тут кто-нибудь?.. Отзовись!
— Мора? — голос Корзайла. — Привет! Я на кухне.
Куртку — на вешалку, нервы в руки, оскал до ушей — и пошли! Поперхнувшись горькой смесью неверия и надежды, я переступила порог кухни.
Корзайл пил кофе, вклинившись взглядом в тайнопись на страницах замшелого фолианта, лежавшего перед ним на столе. Рассеянно он вертел в руках старинный кинжал, который однажды я видела на тумбочке-алтаре в комплекте с черненой чашей. Корзайл то наполовину доставал кинжал из ножен, демонстрируя три желобка для стока крови на клинке, то прятал лезвие обратно.
Капюшон странного плаща-туники, который Корзайл надевал лишь в дни, когда ковен собирался уединенно от рядовых адептов, был откинут на плечи; пластинчатый пояс расстегнутым лежал на столе.
Совсем не обязательно задавать вслух вопрос для того, чтобы получить на него ответ.
— Я отвлекаю? Извини. Я забежала только на минутку, чтобы поздравить с наступающим...
— Да? - Один быстрый взгляд Корзайла сфотографировал меня в полный рост: размалёванное лицо, броскую одежду. Я спрятала руки за спину — пусть не видит хотя бы, как дрожат мои пальцы. — Чайник горячий.
И он снова уткнулся в книгу.
Я не сделала шага к плите. Мне было стыдно, и вместе со стыдом из груди к горлу поднялся комок бешенства — тугой и горячий.
…Неужели же я до сих пор не достойна?!..
— Когда подъедут остальные?
— Они мне не докладывались, — буркнул Корзайл и резко вогнал кинжал в ножны. — Посиди тихо, ладно? Закончу, потом тебя развлеку. Где кофе, чай, сахар, ты знаешь. В холодильнике есть конфеты. Можешь распечатать.
Некоторое время я еще потопталась в дверях. Думалось мне, что лучше было бы уйти прямо сейчас, и не позориться, заставляя Ракшаса или Асю указывать мне на дверь. Уходить не хотелось, ведь оставалась еще маленькая надежда... крохотная... почти не различимая... в самой глубине души...
Я сделала себе кофе и села за стол напротив Корзайла.
Я сидела и думала, думала и пила. После первой чашки я налила вторую, потом третью, четвертую... “Хорошо быть дурой, — думала я, — и не видеть своего отражения в чужих глазах. Хорошо быть умной и уметь извлекать уроки из собственных ошибок. Плохо быть слишком умной и не уметь проигрывать. Я слишком умна для того, чтобы признать, что я не самая умная. Вот где моя беда...”
Я сидела, прихлебывая кофе и воскрешая в памяти давно прочитанные стихи:
Ты стремился к этой боли, Что ж теперь, сейчас, скулишь? Это страх твой и не боле, Ну, когда ты замолчишь? Не смотри бездумным взглядом, Что же ты сейчас не рад? Выбрав путь меж Рая с Адом, Выбрал ты свой Райский Ад. *
Дважды я кипятила чайник по новой.
Позабудь о слезах и печали, И про слабость свою позабудь. Правду птицы зловеще кричали, Когда мы начинали свой путь. Тихий ветер шептал нам: “Вернитесь!” — На коварнейшей из дорог. — “Вы злодейки-судьбы берегитесь, Не минует жестокий вас рок!” Но в дорогу мы двинулись смело: Первый шаг, первый взлет и удар... Помнишь, сердце на зло всему пело, Принимая отравленный дар? Дар проклятой, насмешливой феи, Дар поэта, идущего в Ад, А в душе — ядовитые змеи И цветущий таинственный Сад... **
Наручные часы пропикали девять раз.
— Ты заменяешь Элэма сегодня? — внезапно поняла я.
Корзайл даже не поднял головы. Ну, да — он же просил меня молчать.
Я выпила еще две чашки. Меня начало подташнивать, и я вымыла за собой посуду. Во избежание искушения выпить еще.
— Знаешь, Кирилл, я, наверное, пойду. Засиделась. Ты занят. Никто больше не идет...
— Дай мне пять минут. Я заканчиваю.
Соизволил-таки отозваться.
Чего же я стою? Это мой последний шанс уйти с честью.
— А потом ты дашь мне интервью?..
Сама не знаю, как, почему такой вопрос вырвался.
— Мо-ора.
Я тихо опустилась на табуретку.
Чем бы там Корзайл не занимался, ровно через восемь с половиной минут (я замечала) он заложил книгу кинжалом и отодвинул ее в сторону. Потянулся, разминая затекшие после долгого сидения мышцы.
— Надо бы выпить. Основу, так сказать, заложить… Водку будешь?
— А ты мне интервью дашь?
Раз начав игру, я настаиваю на своем до предела. Даже если знаю, что поступаю неправильно.
Улыбаясь, Корзайл щурит глаза, от чего никогда нельзя понять, дружелюбны ли его мысли или в них таится насмешка. Вот и сейчас он улыбнулся. Не верит, что я серьезно.
— Я серьезно. Читателям будет интересно узнать, как справляют шабаши современные дьяволопоклонники и ведьмы. Если выйдет удачный материал, мой редактор, возможно, даже возьмет его на первую полосу завтрашнего номера…
Улыбка Корзайла стала еще шире, а глаза превратились в щелочки.
Я ждала, что он скажет: “Проинтервьюируй Элэма” или “Мне надо посоветоваться с Элэмом”, или спросит: “А согласие Элэма у тебя есть?”
— Стенографировать будешь? Или “мой дружок всегда при мне”?
Я кивнула.
— В сумке.
— Ну, тогда давай, тащи его, — я пошла за диктофоном, и в коридоре меня догнал вопрос Корзайла: — А водку-то наливать?
Достала диктофон и вставила кассету. Вернувшись, водрузила “черный ящик” на стол и включила запись.
— Да.
Водка была уже налита, а конфеты из холодильника распечатаны.
Мы выпили, и сразу же еще по одной. Молчали. У меня не было заготовленных вопросов, ведь я давно уже оставила идею писать статью о лицеистах.
— Расскажите, пожалуйста, каким образом формируются сатанинские ковены?
Когда я работаю, мне удобнее общаться с объектом исследования дистанцировано. Таким манером я убеждаю себя, что сохраняю свежий взгляд и личную незаинтересованность.
— Абсолютно таким же образом, как и клубы по интересам, — Корзайл наливал по третьей стопке.
— Нельзя ли по подробнее? Каким образом вы вербуете новообращенных?
— По-разному бывает, — Корзайл водрузил локти на стол и прикрыл рот сцепленными вместе ладонями; я была уверена, что он улыбается. — Я, например, люблю петь богохульные песни в общественных местах. Если человек заговорит со мной, прослушав такую песню, значит он на крючке… Одна из моих коллег ищет неофитов в постели, и, кстати, очень успешно находит!
Я спрятала взгляд. О ком это он? Надеюсь, не об Асе.
Мы снова выпили.
— Насколько большое значение имеют для привлечения неофитов декорированность места собрания ковена, обрядовость мероприятий, таинственность атмосферы?
— Большое, конечно, — Корзайл вопросительно скосился на бутылку, и я кивнула, — хотя настоящая ритуальная магия непосвященного может только отпугнуть. Примитивных индивидов мы ловим на антураж, приличные же люди тянутся к нам за знаниями. Лучше сказать, Знаниями с большой буквы.
— Но ведь каждый неофит желает видеть черную мессу, не так ли? Чтобы получить определенное доказательство вашей деятельности и почувствовать себя сопричастным...
— И что же, по-твоему, человек с улицы способен отличить настоящую черную мессу от фальшивки?
— Каноны проведения черной мессы достаточно хорошо известны.
Водка оказалась приличной, но все же не стала от этого напитком, который хотелось бы смаковать. Я закусила конфетой.
— О, да! Из трудов отцов Церкви и безудержных фантазий беллетристов?
М-м-м... Пожалуй, пора замять тему. Перейду-ка я к обобщениям.
— Итак, если я правильно вас понимаю, для того, что сформировать ковен, достаточно счесть себя сатанистом и заразить группу ближайших друзей своими идеями?
Корзайл убрал руки от лица и посмотрел на меня прямо. Мне не понравилась холодность его взгляда.
— Вы не правильно меня понимаете. Группка глупцов может играть в поклонение Тьме сколько ей заблагорассудится, но она не будет ковеном. Ковен не может состоять из двенадцати членов, и в него не могут входить тринадцать человек. Я ясно выразился?
Куда уж яснее!
— Вы утверждаете, что ваш ковен способен вызывать Сатану?
Наши взгляды скрестились в прозрачной жидкости бутылки, стоявшей по середине стола, и почти одновременно мы потянулись к ее горлышку. Я рассмеялась первой, стремясь разрядить напряженность обстановки.
— Павших невозможно вызвать, они приходят сами: тогда, когда пожелают, и к тем, к кому пожелают.
Что-то по этому поводу я уже слышала. “Павшие не так редко являются людям, как думают некоторые. Но сам Повелитель Тьмы, Первый-среди-Равных... Все-таки, вряд ли...”
— Ваше собрание они посещают, не так ли?
— Они — наши Наставники.
Следующий вопрос закономерно вытекал из предыдущего. Корзайл понимал, что я задам его. А я... я не имела права его задавать.
— Как часто лично вы посещаете психотерапевта? Не могло ли случиться так, что вы и ваши... коллеги стали жертвами массовой галлюцинации?
Корзайл закрутил пробку на бутылке.
— Возможно все.
— Все двенадцать членов вашего ковена считают, что общались с некими потусторонними силами?
— Да.
— Как вы объясняете это?
— Одновременными приступами болезни у двенадцати шизофреников, — Корзайл откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
— В чем, по-вашему, в таком случае, может быть причина подобного группового психического нарушения?
— Дело в Элэме, ведь ты это хочешь от меня услышать? — одними губами улыбнулся Корзайл, не открывая глаз. — Ходишь-бродишь вокруг да около. Задала бы вопрос прямо... Оба вопроса. На первый я, кажется, ответил? А второй... Конечно, подделку под ковен ты способна создать. На это способен даже дегенерат, имей он толику харизмы… Но учти одно: все игрушечные ковены в городе нам известны наперечет. Если какой-нибудь из них вздумает заменить свои деревянные кинжалы на стальные, сделает что-либо, расходящееся с нашей идеологией или программой, он будет уничтожен в течение пары дней.
Я нажала “стоп” на диктофоне.
— Физически?
— Любым способом. При минимально возможном возмущении пространства.
— Я не хотела ничего подобного. Ты не правильно меня понял...
— А я не угрожал тебе. Я всего лишь объяснил, какие могут быть последствия у твоего потворства своему зарождающемуся желанию.
— Если я захочу создать ковен, он будет настоящим.
— Попробуй.
Часы пропикали десять.
— Я, пожалуй, пойду. Уже поздно…
— Сегодня ты можешь остаться.
— Нет-нет! — я встала и попятилась к двери. — У меня еще сегодня дела. И кошка не кормлена...
— Еще до начала нашего разговора я собирался предложить тебе остаться, — Корзайл, наконец, открыл глаза и сел на стуле вполоборота ко мне. — Нам в любом случае нужен двенадцатый человек на сегодняшнюю ночь. Ничего не изменилось, Мора.
Я затрясла головой.
— Я не могу, Кирилл, не могу, правда!
И выскочила в коридор.
Лихорадочно одеваясь, я чуть не плакала от жалости к себе.
…Какое унижение! Хотела самоутвердиться, хотела доказать, как мне безразлично пренебрежение ковена... Будь они все прокляты! Я способна создать ковен, я создам его, и никто мне не будет указывать, когда уходить, а когда оставаться! И он будет настоящим — мой ковен, что бы там не говорил Корзайл… Пусть их знания шире, пусть у них больше силы, пусть они общаются с Демонами... но я люблю Властелина!..
Уйти. Скорее! Пока не пришла Ася. Пока не пришел Ракшас. Мне не стыдно, мне горько. Презрение в их глазах я могу стерпеть, но не жалость.
Не застегнув куртку, перебросив сумку через плечо, я схватилась за дверной замок.
— Мора, останься! Прости, если я тебя обидел, но, подумай, ведь во многом ты была виновата сама...
Корзайл стоял за моей спиной в маленьком коридорчике между кухней и прихожей. Я прижалась лицом к обивке входной двери, почувствовала слезы на щеках. Наверное, тушь вся расплылась...
— Ну, не капризничай, Мора, ты же умная девочка… Ты нужна нам. Оставайся.
Пару раз глубоко вздохнуть... Вот так. Выпрямиться. Повернуть собачку замка.
— Мора, я прошу тебя в последний раз. Диззи удивится не найдя тебя здесь. И Ракшас спрашивал, кого из неофитов я выбрал. Ну, хватит уже! Я ведь извинился...
— Выбрал меня? И даже не позвонил, не предупредил? Знал, что я прибегу, да? А твои извинения... Очередная манипуляция! Надоело мне, я не марионетка.
Шаг через порог, и захлопнула за собой дверь.
Лифт был занят, кнопка горела красным. Я решила спускаться пешком. На второй по счету лестничной площадке меня скрутило. Плач прорвался голосом в тот момент, когда я уже была уверена, что успокоилась.
Я осела на пол — вниз, по стенке мусоропроводной трубы.
Удар головой о бетонную стену. Дважды. Зубами вцепляюсь в запястье. Задыхаюсь сухими, без слез, рыданиями, надрывными, как рвота.
Со мной иногда бывают истерики — когда не на кого и не на что выплеснуть ярость, когда хочется умереть, когда хочется разрушить тело, потому что болит душа, когда боль — это облегчение, когда боль кажется преддверием конца, когда наваливается скука и хочется покоя...
Минута, вторая... Секунды сердцебиением.
Все. Закончилось. Прошло.
Я зашарила по карманам в поисках пачки с куревом. Сумка. Сигарета и зажигалка. Глубокая затяжка.
Отпустило... Окончательно.
Наверху голоса.
Наши собираются...
Я утыкаюсь лицом в колени.
Брось рыдать, не к лицу нам стенанья. В ярко-алых всполохах зари Лес-колдун нашептал заклинанье — Не сдавайся! Не гасни! Гори! ***
Глухо в груди. Чувства ослепли. Я опустошена эмоциональным срывом. Тянущая жилы тоска — вот единственное, что осталось во мне. Ленивыми волнами катятся мысли, набегают, отступают и набегают вновь, навязчиво просачиваясь в мое сознание.
…Зачем я оскорбила Корзайла? Он был резок, но не хотел мне ничего дурного. Весь апрель у меня было поганое настроение, вот я и сорвалась... Мне сделали одолжение, а я не оценила. Не горда я была, я поступила глупо.
Пойду к ним. Хуже, чем было — мне уже не будет…
Лифт снует вверх-вниз. Поднимаюсь на ноги, отряхиваю куртку. Лениво замечаю, что порвались колготки — плевать.
Ступени вверх. Дверь в квартиру приоткрыта: кто-то, наверное, побежал в магазин. Я вхожу в прихожую, прислоняюсь к косяку. Жду.
Минуты… Или часы?.. Да нет, конечно, минуты.
Из кухни выходит нахмуренная Ася — в прозрачном балахоне, сквозь который видно голое тело, в гематитовых браслетах и ожерельях. За ней шаг в шаг идет Корзайл. Завидев меня, оба замирают.
Ася первой приходит в себя, подскакивает ко мне, обхватывает за плечи.
— Мори, милая, мы тебя заждались! Что же ты...
Я высвобождаюсь из ее объятий.
— Подожди! Кирилл, извини меня, я не хотела... Случайно вырвалось, я не специально так сказала... Извини...
— Что в голове, то и на языке, — кивнул он вполне понимающе.
— Нет… — попыталась возразить я.
Ася взглянула на Корзайла укоризненно, он же разглядывал меня с полной невозмутимостью.
— Давай, Диззи, приводи свою протеже в порядок. Больше десяти минут дать тебе не могу.
Он шагнул в комнату.
— Кирилл! — потянулась я за ним следом.
Он медленно обернулся ко мне. Улыбка его была нежной, и во взгляде не таился прищур.
— Наш цыпленочек еще не научился кукарекать, а уже пищит и клюется?
—Кор! — возмутилась Ася.
— Мое право, Диззи. Даже не спорь.
Корзайл ушел, Ася увела меня в ванную. Пока я умывалась и снимала рваные колготки, Ася стояла рядом, мурлыкая под нос неизвестную мне мелодию. Присутствие подруги действовало на меня умиротворяюще. Помогала и холодная вода.
Тоска спряталась в запыленную норку до поры до времени. Вернулись чувства — не яркими сполохами цветовых пятен, а бледными искрами сквозь серый густой туман безразличия; но и это было уже не мало. Нервные клетки восстанавливались неестественно быстро, учитывая глубину произошедшей со мной истерики. Если раньше я думала, что должна раскаиваться, теперь я действительно чувствовала раскаяние.
— Асенька, ты меня тоже прости... я...
— Не надо, Мора, — остановила она меня. — Ты в своем праве, так же как Корзайл. Я не знаю, что у вас произошло, но это не имеет значения. Никто не в праве требовать от человека извинений, если он чувствует себе правым.
— Но теперь я знаю, что ошибалась...
— Это не мое дело. И даже не ваше с Корзайлом. Только твое. И только его.
Ася права. Какими словами я завтра вспомню тех, кто был свидетелем моего унижения? Надеюсь, мы не поссоримся по моей вине.
…Мы вышли к ковену.
Ракшас в чалме и восточном наряде из черного шелка; даже сапоги его — словно из арабский сказок, с загнутыми носами. Ашкеан, затянутая в черную кожу. Савва в сиреневой ризе. Моргауза в двухслойном платье по моде раннего средневековья: черная парча на жемчужно-сером льне. Яхонт-раздолбай, как всегда, в джинсовой тройке — и джинса его, как обычно, черная. Он не переоделся к празднику, и, тем не менее, выглядит среди прочих уместно. Скайкла в столе и палле — с ног до головы чернее черного. Гаргантюа в камзоле испанского гранда, смотрящемся нелепо на его мощной фигуре. Лаурелин в лиловой, с вышивкой по рукавам, блузе и черном кружевном сарафане. Йормунганд в глухом плаще с капюшоном, затканным по рукавам и подолу серебренной нитью. Ася. Корзайл. Могу ли я счесть, что выгляжу смешно и нелепо в своем топике и мини-юбке на фоне собравшихся?..
Мы с Асей вошли внутрь большой пентаграммы, созданной на полу из зажженных черных свечей. Я остановилась между Скайклой и Йормунгандом, на шаг позади людского круга.
Ася подошла к Корзайлу, стоявшему у драпированного черным бархатом алтаря. Он держал обнаженный кинжал, она взяла чашу. Безо всякого вступления и предварительных речей они начали.
— Тьма стала уделом отверженных! — голос Корзайла звучал певуче и звучно.
Он опустился на правое колено перед алтарем.
— Свет был нашим домом, — Ася, стоявшая справа от Корзайла, пропела в словах даже согласные.
И преклонила перед алтарем левое колено.
Люди, окружавшие меня, хором подхватывали последние слова.
— ...отверженных!
— ...домом...
Я последовала примеру собравшихся.
— Стало святое проклятым!
— ... лятым...
— Зло да вернется дарителю зла.
— ...ла...
— Мы были всем и стали ничем!
— В День Огня последние станут первыми.
— Правда — кристалл мозаики в витраже Истины!
— Правды равновелики.
…Что это? Черная месса? Происходящее не похоже на спектакль, множество раз прорепетированный и отыгранный. Такое ощущение, что ведущие наши импровизируют на ходу: Корзайл высказывает первую подвернувшуюся мысль, Ася отвечает. Импровизация не может быть мистерией, она слишком хаотична…
— Свет — статика, Тьма — движение!
— “Покой — это наша гибель, полет — это наша жизнь”. ****
— Смерть суть свобода, жизнь суть оковы!
— Смерть отражает выбор, существование являет судьбу.
— Умрите, чтобы жить!
— Уничтожим, чтобы построить.
— Свет низойдет на землю!
— Мы станем Темным Мечом Земли.
— Радуйся, закованный Властелин, ибо придет Твое время!
— ... время...
— Славься, Рождающий Ветер, ибо Ты пожнешь бурю.
— ... бурю...
— Радуйся, Светозарный, ушедший во Тьму, ибо лишь в единении целостность!
— Славься, Повелитель наш Люцифер, ибо Ты — движение, коему нет предела…
Голоса, и среди них мой, согласно примешивающийся к общему хору:
— Славься!
Тишина. Черные свечи трещат. Дым от лампад на стенах. У меня кружится голова, а перед глазами танцуют звезды.
Корзайл стоит перед пустым алтарем, на одном колене, склонив голову и опираясь на кинжал, воткнутый острием в темный ворс ковра. Ася застыла, воздев над головой чащу.
И вот Корзайл снова поднимает голову.
— Я, Корзайл, стоящий первым-среди-равных на сегодняшнем празднике, взываю к вам, Павшие, услышьте!
— Услышьте! — эхом вторит Ася, а за ней и все мы.
— Я, Корзайл, присягавший, ученик Тейтроса, Демона Мести из Старшего Круга, призываю, Павшие, ответьте!
— Я, Дизрайр, — Ася, кажется, выпрямляется еще больше, хотя и так натянута, будто струна, — присягавшая, ученица Кохшеаль, Демона Страха из Младшего Круга, заклинаю, Павшие, явитесь!
Хор, единой поддержкой:
— Кровью, землей и пеплом!..
…Я падаю на колени. Мне плохо, но я не знаю, что и где болит, да и болит ли что-либо вообще. Меня мутит, но не от слабости, напротив я чувствую в своей крови бурление такой силы, какой не знала никогда. Я кажусь себе кариатидой, способной поднять небесный свод. Я преполнена энергией. Лишней энергией. Энергией, для которой не вижу выхода. Радуга бурлящей магмы пляшет перед глазами…
— Мора, дай руку, — тихий голос передо мной.
Я поднимаю лицо и ничего не вижу.
Не боль — холодное прикосновение стали к запястью. Тяжелые капли, умело сцеживаемые в чашу.
... Мне не приходилось замечать шрамов на руках членов ковена. Корзайл умело взрезает кожу: почти нет боли, много крови и никаких последствий...
Теперь я вижу сосуд. Корзайл доливает в него вино, и жидкость вспыхивает от язычка пламени черной свечи.
Жидкость горит на алтаре, темнеет серебро чаши.
— Вальпургиева Ночь, женская ночь, ночь ведьм и шабашей. Восславим же Княгиню Ночи Лилит, Черную Луну, покровительницу высокой страсти и низменного зова! Придите, Наставники, именем Княгини мы заклинаем вас!
Мне плохо... Помогите же кто-нибудь! Я сжимаюсь в тугой комок, стоя на коленях, и раскачиваюсь из стороны в сторону.
— ...Жди меня каждой ночью безлунной, Когда царствует в небе Лилит. Демонической страстью безумной Я пробью тяжесть каменных плит... *****
Я падаю в черный омут... прошлого?... настоящего?... будущего? Знакомые незнакомцы обступают меня.
— ...Средь ночи, когда все живое во сне, Лишь только свеча пред распятьем горит, Она к нам приходит при полной луне, И имя ее — демонесса Лилит... Родившись из пыли, Адама отвергнув, Она добровольно вернулась во Тьму, Горя вся желаньем Всевышнего свергнуть — Тем самым давно упредив Сатану... ******
Я слышу голос Аси:
— Славься, Наставница!
И согласный хор:
— Славься!
Они все видят… кого? Демона? Но почему не вижу я?! Меня окружают неясные тени моих бесконечных снов. Лица, дымчатые фигуры...
Я брежу.
Черное платье змеиной кожей облегает мою фигуру. Черные звезды Небытия горят в моих глазах. Пышной гривой спадают до пят черные пряди моих волос.
Я знаю, что прекрасна — прекраснее всех женщин, которые когда-либо существовали, когда-либо будут существовать — дочерей-дурнушек Евы. Я знаю, что каждый второй в этом зале вожделеет меня, а каждый первый — мечтает быть подобным мне. Я — Дочь, единственная и первая, я неповторимая дочь Предвечной Матери. Я — воплощение Ее, я — дыхание Тьмы и Повелительница Ночи. Я — Тэургин, Темная Разрушительница. Я — Княгиня Лилит.
— ...как бы не были обижены мы на Отца, — говорю я и пожимаю плечами в ответ на глухой ропот, бегущий по рядам собравшихся: — Наверное, “обижены” не достаточно подходящее слово?
— Лучше скажи, оскорблены и взбешены Его необоснованной тиранией! — алый гребень топорщится на шлеме Арея.
— Похлеще, похлеще! — пьяно взвывает вечно трезвый Дионис.
— …в каком бы конфликте с Отцом мы не находились, — медленным взглядом я обвожу одного за другим членов Пандемониума, — мы, тем не менее, должны признать, что Его приверженность концепции свободы воли...
От раздражения на мои слова Рарог расплевался огнем так, что поджег платье золотоволосой Идун, и она, сердито зашипев на него, вылепила на своем теле новый наряд. Мне пришлось прервать свою речь на время суматохи.
— В самом деле, сестра, — выступила Лада, — подумала бы ты, о чем говоришь! Разве наша тюрьма, наша вечная пытка бессилием существовали бы, если бы Отец интересовался чьей-то волей, кроме Своей собственной?
Изида, призывая к вниманию, взвилась к каркасу купола тугим торнадо и выпала на пол проливным дождем.
— Думаю, Равные, я поняла, что имеет в виду наша сестра... Отец ставит Свою волю превыше нашей, а тем более воли смертных, это действительно так. Однако в силу неких причин, не известных нам, Он подарил и нам самим, и смертным свободу выбора. Возможно, Мать не позволила сделать из нас, Первенцев-Духов, слепых и покорных Его воле тварей. Возможно, Он, стремящийся к возвеличиванию себя и желающий дани покорности и от Первенцев, и от смертных, был достаточно умен, что бы понять: величие отсутствует там, где славят тебя не мыслящие, не думающие и не желающие себе иной доли рабы. Мы имеем дело со свершившимся явлением. Люди свободны! Свободны, как и мы. Они вправе отринуть своего Создателя так же, как мы отринули своего Отца!
Я согласно кивнула.
…Благодарю, сестра, ты объяснила все до крайности четко…
— К сказанному прошу я прислушаться Совет Равных! — мне пришлось возвысить голос, чтобы меня было слышно под куполом древесной кроны, чтобы слова мои эхом отражались от стен зала. — Отец питается верой смертных, и сила Его растет на их экзальтации. Однако не все смертные служат Ему, мы сотни Витков собирали сторонников!..
Хетцаткоатль воспарил над полом и завис на уровне возвышения, на котором я стояла.
— Почему ты беспрерывно говоришь о смертных, Тэургин? Чем могут они нам помочь? Я начинаю думать, что зря не поддержал нашего Архистратига, когда мы голосовали за судьбу прошлой твоей авантюры!
Тристмигист заинтересовался стычкой и даже перестал дергать за хвосты змей на своем кадуции.
...Прости, брат, что утомляю тебя пустопорожними диспутами, не все в нашем совете мудры, подобно тебе...
— Желающим вспоминать предыдущее собрание, я скажу: смертные могут по доброй воле стать нашими союзниками. Они слабы, но их много. Не стоит разочаровываться в принятом решении. Отряд Тейтроса оправдал возложенные на него надежды. За тысячи Витков к нам, в Преисподню, попадали лишь единицы истинно темных душ. Теперь же наши армии Виток от Витка пополняются десятками и сотнями смертных. Не далек тот день, когда Отцу придется выбирать: Земля под нашей дланью или разрушение Нижней Восьмерки. Любой из вариантов нас ус...
— Малышка, очнись!
Ракшас трясет меня за плечи.
— Брось, с неофитами всегда так, — сухой голос Корзайла, — они от масла лотоса дуреют. Кохшеаль уже ушла, так что минут через пять твоя оклемается.
— Слушай, иди ты со своими советами знаешь куда?! Мне тут Диззи понарассказывала, как ты мою девушку своей терапией до помрачения рассудка довел! Честно, Кор, если бы не твой сегодняшний паритет, получил бы ты по морде...
Подо мной пушистый плотный ковер. Я выплываю из болезненного дурмана.
— А эта девушка согласна с твоей формулировкой права собственности на нее?
— Ракшс! — у меня достает сил подняться, обнять его, такого шелковистого, пропитанного потом (от жары или от страха за меня?).
Мягкие шаги. Корзайл отходит.
— Долго я так... провалялась?
— Минут пятнадцать, не больше, — Ракшас отстраняет меня, чтобы заглянуть мне в лицо. — Пришла в себя?.. Ну, вот и славно.
…И была ночь.
Мы пили вино. Краем глаза я видела сплетающиеся в стихии оргии тела, но не желала приглядываться — кто, сколько раз и с кем. Мы пили вино. Ракшас целовал мои веки. Я жалась к нему, лепеча какую-то чепуху. Мне было уютно. Мы пили вино. Огонь, догорая, слабыми язычками лизал изнутри стенки серебряной чаши на жертвеннике. Кинжал притягивал взгляд сверкающими в отблесках свечей чистыми желобками на лезвии. Мы пили вино...
И было утро.
— А не сыграть ли нам в преф? — вопросила Ашкеан.
Йормунганд отправился расчерчивать пулю.
— Отвезти тебя домой? — спросил Ракшас.
— Нет, — мотнула я головой, — мне здесь хорошо.
Мы пили вино и играли в карты, разбившись на три четверки. Я не проиграла, но и не выиграла тоже.
И был день.
Мы пили вино, а Корзайл наигрывал на гитаре нейтральные блюзы. Потом Гарганьтьюа попросил его спеть что-нибудь “свое”, близкое и понятное — то, что всех порадует.
— Ну что ж, — Корзайл ненадолго задумался. — Пожалуй, это... К теме нашего сборища, так сказать... Хоть это и должна была бы петь женщина...
Неправда, не верь! Все преданья и книги лгут! Не слушай сказителей — что они могут знать! Да кто это выдумал, будто бы я смогу Рассеяться прахом, забытой легендой стать? Да пусть вся Вселенная рушится в небытие! Да пусть все светила изменят свои пути! Я стану твоим дыханьем, счастье мое, Незримой тенью твоею. Прости! Прости... Послушай — я здесь, я рядом. Смотри, смотри: Ты видишь — сквозь лед и камень растет трава. И, может, был прав Создатель, сказав: "Умри!" Но я не сумела так. Я жива! Жива... В шелесте крыльев, в серебряном свете луны, В крике пронзительном чайки над зубьями скал, В пене ажурной на гребне зеленой волны, В песне соленого ветра — кого ты искал? Я устилала твой путь шелковистой травой, В полдень дарила покой земляничных полян. Запахом хвойным дурманил не воздух лесной — Это дыханьем моим был ты счастливо пьян. Там, где под небом свинцовым обитель ветров, Там, где над бездной орлы пролетают, кружа, Эхом седых водопадов, и пеньем ручьев, Рокотом дальних обвалов мой голос дрожал. Белый песок, что твой след лишь мгновенье хранит, Радость моя, не отдам и за вечный покой! Разве не слышишь, как бьется о древний гранит Криком распоротый воздух: "Я здесь! Я с тобой: В буйном прибое и в пляшущем диком огне, В малой дождинке, в цветке и в дорожной пыли... Ангел, истерзанный болью, не плачь обо мне, Я не мертва. Я — душа этой грешной Земли..."
Корзайл пел, прикрыв глаза, словно находясь наедине с самим собой. Каждый из нас, слушая его, казалось, уединялся с грустью о желанном, потерянном, недостижимом. Хорошо он пел... Нет, хорошо — не то слово. Он пел нездешне.
“Что ты будешь делать, если я обнародую интервью с тобой?” — хотелось мне подначить Корзайла. “Не опубликуешь,” — отвечал мне равнодушный прищур его прикрытых веками зрачков. И спорить мне было не с чем.
—...Стократ исходив все земли из края в край, Где камни и травы впитали тепло твоих ног, Ты с грустью подумаешь — как же бесцветен Рай Без горького счастья, которое проклял Бог! Устав на исходе ночи искать и звать, Ты падаешь, обессилев, на грудь Земли. Но — голос из темных недр: "Я жива! Жива..." И — в сердце звездою взрывается имя: Лилит... *******
Корзайл пел. Я поглядывала на него. Его взгляд проскальзывал через меня, как сквозь пустое место.
…И был вечер.
Мы пили водку, а потом разъехались по домам.
* Deaf Wolf Wehrytch “Боль”
** Unholy “Путь”
*** Unholy “Путь”
**** Мартиэль «Песня Ищущих»
***** Unholy “Нареченная Ада”
****** Deaf Wolf Wehrytch “Лилит”
******* Мартиэль “Лилит”