...Мой личный Армагеддон уже наступил...
Я, безалаберная и бесшабашная, мечтательная и юношески циничная, взбалмошная и экспрессивная, плакса и хохотушка, я — сиротка, невинная жертва злой мачехи-судьбы, я — деловая женщина, привыкшая самостоятельно брать от жизни желаемое, я умерла сегодняшней ночью в квартире ковена. Я умерла — под дерзостными насмешками Корзайла и жалостливым преклонением Дизрайр. Я умерла — под мутной капелью неестественно спокойных слов Лавра Матвеевича — слов, слишком спокойных в своей явной недостоверности, слишком спокойных, слишком усталых, слишком болезненных, слишком сиюминутных... для того, чтобы быть изощренной ложью. Я умерла.
И родилась новая я. Я, не понятная мне самой. Я — равнодушная и отчужденная, я — выгоревшая изнутри.
Я, Морена Александровна Сегунова, умерла.
...Я, Лилит, Темная Разрушительница, предстала перед ослепительным Светом Врага моего...
...Подсознание давно знало, и уже смирилось предсознание, но сознание мое все еще не желало верить...
Девчонка, влюбленная в плотскую жизнь и ненавидящая себя в ней, журналистка-ремесленница, феминистка и лесбиянка, заигравшаяся в сатанинские игры и забывшая, что не все же тебе, милая, брать, и отдавать придет пора, умирать не хотела. Она рвалась наружу истерикой, но холодный с прищуром смешок Княгини Ночи, сушил слезы в уголках глаз, стоило им лишь возникнуть. Девчонка орала в голос, царапалась и требовала вина. Она пела о взрезанных венах и рвалась по пустым улицам рассветного города вперед, на скорости под двести, мимо красных сигналов светофоров, надеясь лишь на одно — вот, вырулит сейчас из-за поворота “жаворонок” или засидевшийся в гостях плейбой, спешащий к дому, и тогда... Но Княгиня Ночи считала, что перочинный нож, отыскиваемый девчонкой в бардачке, потерян, и твердо держала руль, реагируя на движение со стремительностью кошки, долго просидевшей в засаде.
Я не хотела умирать!
...Я стремилась родиться...
Наступил рассвет.
Я бушевала на кухне, роняя тарелки и слизывая с пальцев кровь, отшвыривая кошку, не вовремя попавшуюся по дороге, а потом рыдая над ней, с трепетом ощупывая хрупкое тельце. Я смеялась над собой, тыча пальцем в зеркало, и пила коньяк из горлышка бутылки большими глотками. Я хотела опьянеть, но спина горела, словно вверх по позвоночному столбу разворачивалась Кундалини...
Я умирала.
Я, Морена Александровна Сегунова, мелкая служащая, безликая в толпе граждан великой России, нимфоманка, вульгарный юнец — я хотела выжить. И я падала на колени перед компьютерной распечаткой, наклеенной на комнатные обои — я падала на колени перед изображенным там Сатаной — нет, христианским Дьяволом, изображенным во всей злобе своей, с хвостом, копытами и рогами, но я любила его и такого! — я падала и молилась: не в первый, но в последний раз.
Я кричала в голос и падала ниц, целуя линолеум. С ледяной усмешкой наблюдала за мной Княгиня Ночи, ожидая своего часа.
Я заснула на ковре, истощенная физически и морально, когда часы пропикали полдень.
Подлесок. Изумрудная трава, и ручеек, руслом своим перерезающий поляну.
Сон. Я сплю. Как никогда прежде ярко приходит ко мне осознание факта.
Наползающая серая тень закрывает солнце. Я задираю голову вверх: небо цветом напоминает базальт.
Цвета тускнеют вокруг меня, и я кажусь самой себе плоской картинкой на черно-белой кинематографической ленте.
— Как мило ты меня представляешь себе ныне! — змеиным шипением вырастает голос в моей голове. — В пору воскликнуть: “И ты, Брут!”...
Я оглядываюсь вокруг, хотя заранее знаю, что никого не увижу.
— Ты кто? Где ты?..
— Ты права, мне любы преданность и повиновение, — проигнорировав мой вопрос, голос продолжает сплетать золотисто-зеленые кольца, — но то, что радостно мне принимать, как добровольный дар от смертного, я не желаю слышать от тебя!
Багровым грибом разрастается в моем мозгу гневный голос невидимки.
Я не спрашиваю больше. Мне больно. Я падаю на колени; скрючившись, обхватываю себя руками вкруг туловища.
— Что я сделала не так, Властелин мой, Повелитель мой, Господин? Чем огорчила тебя?!
Незримый удар приплющил меня к земле. Я вдохнула пряность сырой почвы и тонкие, еле уловимые запахи диких трав.
Я попыталась подняться. По шее бежала густая горячая струйка. Я вытерла ее. У меня шла кровь из ушей и глаз.
— За что, Властелин? — прошептала я, шаря взглядом в ненаселенном пространстве.
И новый удар.
...Я буду лежать покорно и не поднимусь. Должно быть, наказание заслужено...
— Предательница! — дрожит раздвоенный язык. — Нет, не предательница... Мелкая козявка! Как я мог так ошибиться в тебе?!.. Твоя любовь — подделка, твоя верность — обман! Ты — не тень Матери, ты — сарказм на Нее, руководимый Отцом!
Я не понимала. Точнее — я не хотела понять.
— Прости, Господин мой, я не знаю, чем тебя оскорбила!
Невидимая сила подняла меня в воздух и швырнула о землю. Я почувствовала, как хрустнуло ребро, как намокла, пропитываясь кровью, пижамная куртка.
— И это ответ?!
— Я люблю тебя, Властелин мой, Бог мой! Люблю!
Казалось на тысячную долю секунды ласковая нега окружила меня, но тут же, смятенная, отпрянула. В следующий миг я изогнулась дугой под стихийным шквалом, разламывающим суставы, дробящим кости, рвущим мышцы и кожу, высасывающим жизненный сок. Кровь стояла в горле, пустота заволакивала сознание. Черно-белый мир распадался на атомы. Контуры теряли четкость. Боль размывала тело слепящей волной.
— Любишь?! — голос вскрывал внутренности своим бешенством.
— Я раба твоя, Властелин, — последними остатками гордости простерлась я.
И рухнула в небытие...
...Медленно, с трудом приподнимала я веки.
Я лежала в высокой траве. Мужская фигура склонилась надо мной.
— Собакой у твоих ног, игрушкой твоей, — прошептала я, — лишь бы только с тобой, Властелин!...
Мужчина резко поднялся и отошел к краю поляны, где и замер, прислонившись спиной к древесному стволу.
— Лишь одно осталось в тебе прежним, — констатировал он, — упрямство!... Ну, и что мне делать с тобой?
Волосы мужчины, лежавшие смоляным плащом за плечами, вдруг закурчавились, укоротились, порыжели и встали ежиком.
— Порой мне, кажется, что ты ущербнее Евы. Она, по крайней мере, рациональна!
— В чем моя вина, Властелин, скажи! — ихором сердца вырвалось у меня. — Я не знаю!
Мужчина яростно стукнул кулаком по стволу яблони.
— Да ни в чем! Перестань только играть в поддавки и взгляни на меня своими глазами...
Я послушно подняла взгляд. Я попыталась — я честно попыталась, но увидела лишь молочную радугу на месте лица. Покаянно склонила голову.
— У меня не получается, мой Господин.
Вдруг Люцифер — ну, назови, признайся же себе хотя бы во сне! — стремительно шагнул ко мне, цепкими длинными пальцами схватил за подбородок, запрокинув мне голову и притянув меня к себе, поцеловал в губы. Долго. Томительно.
Я лепетала что-то, с криком пытаясь вырваться от него, но он держал меня, шепча в ухо (или в моей голове?):
— Ведь это не от зависти?.. Скажи, что не от зависти! Ведь ты до сих пор не простила Еву, не так ли?.. Смешно, ведь смешно! Разве мы решали не вместе?
Я отпихивала его, захлебываясь невысказанными протестами, но он не отступал...
...И звезды срывались с небес цветущими ландышами, и обступала нас тьма, вертя черношерстным хвостом. Эфир звучал лютневым перебором, и снег таял, лаская обнаженную кожу нерожденных...
— Я не достойна, Властелин! — наконец, высвободилась я из объятий.
Он замер, радужно-безликий.
— Лилит, — было в этом зове что-то потерянное.
— Нет, Господин, — затрясла я головой, — вы ошиблись!
Шатер атакующей кобры, и хлесткая, вполне материальная пощечина. Голова моя дернулась в сторону.
И прыжок кошки, знающей, что нет хищника ее самой страшнее — моя ярость.
...Порыв и безысходность. Костер на снегу. Мокрая шерсть и оскаленные зубы. Грозовой каньон и тучи, взрытые молниями. Он и я...
...Кулон в виде сердечка на золотой цепочке и запястье, отданное под нож с тремя желобками. Надменная ложь и отрицаемая правда. Звезды на летнем небе и пещеры непознанного, в которые страшно войти. Боль. Наслаждение. Обида и ярость, неразделимые, как дрова-субстрат и костер-явление. Я и Я, и каждая из нас стоит на перекрестке...
— Уже лучше, — произнес Люцифер, перехватив на уровне третьего глаза сюрикен Ада, — кажется, ты начинаешь походить на саму себя.
— Иди ты..! — невольно вырывается у меня; я даже не сразу понимаю, что эти слова произношу именно я, а не кто-то другой.
Я смущена.
— Куда? — интересуется он невинно.
А я молчу, потому что вижу глаза — и утопаю в них.
Шелковисто шелестит черная тога. Шаг. Два.
Я иду на встречу и падаю во тьму Несущего Свет, ища сочувствия и сострадания.
— Мы в прошлом?
— Нет, в будущем.
— Ты не исчезнешь снова?
— Разве я когда-нибудь покидал тебя?
...Будь благословенна Предвечная Мать, создавшая меня женщиной, ибо какой из братьев был тебе ближе меня, брат мой, возлюбленный супруг? Не было таких и не будет. Какая из сестер ближе тебе? Я встаю перед сестрами первой, ибо я — оригинал, они — лишь жалкое подражание. Я — хранилище искры твоей, муж мой и брат; я — Тьма и будущая Мать, ты — будущий Отец и Создатель. Ты — Свет, рожденный во Тьме. Я — Тьма, примиренная со Светом. Я — госпожа твоя и твой кумир, я — раба твоя и покорная служанка, но лишь в слиянии этих “Я” — моя целостность. Я — Смерть, я — весы Ее. Да не вознесет Свет свой трон надо Внешней Вселенной, ибо воцарится тогда власть пустотного закона! Да не поглотит Тьма бесконечность непознанного без остатка, ибо тогда погибнут живущие от недостатка пищи! Я — равновесие, я — центр конфликта, я — примиритель, я — вовне и внутри. Я — Тэургин, Темная Разрушительница. Я — Лилит — вдохновение Несущего Свет...
Сцепились губы и сплелись тела. Столпом экстаза взвился к небу бутон единения. И Тьма стояла по левую руку, и Свет стоял по правую. И отблески зари сменялись пламенем заката, и умирало время...
...Умирала я...
— Где ты? — шептала я. — Где ты? Ты так давно ушел...
— Я всегда был рядом. Не шути с опасностью...
Малиновые молнии в коконе запрета. Темная вода, закованная в гранит берегов.
Ты и я.
Неверие и тоска, гниль проступающая в чертах знакомых, близких лиц. Трупная затхлость мышеловки, и предсмертные судороги нездешней мощи в разлагающихся телах друзей…
Я и ты.
Мы вместе. Мы всегда были вместе: Творец и Разрушительница, Соблазнительница и Бунтовщик.
Мы — рефрен бытия. Мы — Конец и Начало. Мы...
…Что происходит?!
Хрипом оборвался голос души, секунду назад звучавший в унисон с моей.
Мигом позже я отшатнулась от тела, которое сжимала в объятия.
Люцифер стремительно менялся. Человеческая плоть обратилась склизскостью осьминога, потом щупальца и кожистые крылья проросли шипами, а третий глаз выдавился вперед белым рогом.
— Кто?! — стрелой из десятифутового лука я взвилась на ноги.
Щупальца цвета морской капусты изогнулись и брызнули в стороны, круша вечноцветущие деревья Земного Эдема. Монстрячие тело Люцифера распухло и опало фигурой изможденного юноши.
Я металась взглядом среди дубов и елей, но я — Лилит, лишенная силы, я — павшая Лилит, я — раздробленная в целостности, я... я не видела никого! Я знала, что идет бой. Я наблюдала, как воля к борьбе покидает брата моего, моего мужа, но бессильна была помочь, не видя врага!
...А он, потерявший с Падением большую часть своих изначальных возможностей, находил где-то мудрость и силу противостоять тому, кто вышел на поединок во всей своей мощи и славе...
Хищной грацией, желтым огнем, плотоядной жадностью розового языка в овале белых клыков взметнулся прыжком саблезубый тигр и упал в агонии, придавленный слоновьей поступью противника. Рванулся ввысь ящер с искрящимися перламутром крыльями, и пеплом вернулся в траву, бесстыдно играющую девственными бликами драгоценного камня. Стремительный торнадо взмыл к небесам и опал, не найдя пищи. Легионы воинской элиты выросли из-под земли, будто колосья, и были растворены в лавовом потоке открывшегося вулкана. Золото епитрахили скрестилось с серебром жреческого ножа. Ястреб спикировал, чтобы в клочья растерзать зазевавшегося голубя. Анаконда разворошила муравейник и давила насекомых своим хвостом.
...Я уже не понимала — кто и где. Я не узнавала, но хотела быть узнанной...
Противники не замечали меня.
Огонь пожарищ рос от земли, лазурная тишь падала с неба. Волк в предсмертном захвате клыков сжимал горло лучника. Непроглядный мрак кромсали вспышки лиловых молний.
...Он проигрывал. Он уходил от меня — он, бывший смыслом моего существования — он, даривший мне краткосрочность любви — он, ярость моя и моя нежность. Я спасла бы его, я закрыла бы его собой в этой чудовищной бойне, я защитила бы его!.. Если бы могла...
Атомный взрыв — и черные запекшиеся губы выжившего. Олово и ртуть. Яд в чаще — черный шнурок. Алмаз, разбитый крошевом осколков, и рубин — прародитель лазера. Чайник, плюющийся кипятком — выдернутый из розетки штепсель. Радуга, встающая сквозь вьюжную метель. Образ на образ — искусная вышивка, танец стихий.
...Я видела так. Возможно, было иначе...
Люцифер был ранен, из его многочисленных ран хлестала энергия, затоплявшая, словно потоки иссине-чёрного света, сияющую ауру звёзд. Он отразил удар Михаила в последний момент, приняв вся тяжесть огненного меча на навершие черного посоха, и упал на одно колено.
— Именем Единого Творца, Отца Всего Сущего, да будешь ты скован, мятежник, до конца времён, — произнёс Михаил, и песней золота звучал его голос, — тление — удел души, которая посмеет разбить твои оковы!
— Братоубийца! — выкрикнула я.
А Люцифер в последнем усилии поднял над собой Материнский Покров, чтобы встретить удар пламенеющего меча, и в следующую минуту он пал, накрытый ячейками ржавой сети, спеленавшей его, словно ребёнка.
— Будь ты проклят!..
Заревом истинного Света подёрнулись зрачки Михаила, и ржавые нити, бежавшие от его клинка к телу Поверженного, спеленали Тёмного Первенца остывающим жаром. Глаза Архистратига голубели, и в славе своей он звал Отца, докладывая о совершенном.
...Луны не умеют плакать. Луны не умеют страдать. Луны безмолвно светят ночами, ожидая часа, который придет...
Пряди волос оплавленным кружевом в гибких стеблях травы. Изломанные крылья, которых давно уже нет. Пустые зрачки, лишенные боли.
Не Ангел, не Демон — кто же?
— Рассчитанная ловушка, — шепчет пустота глаз последним ответом.
Я понимаю — зачем мне ответ?
Слоится образ Поверженного, точечно слоится, деталями. Блекнет ступень за ступенью. Тускнет цвет: черный на белом. Плывут, сыплются штриховые контуры. Ржавчина проедает дух.
...Где ты, возлюбленный мой, я тебя не слышу!..
...Бьется рассветное сердце-звезда — лотос или тюльпан? — под ржавой паутиной Оков, требует земля положенную ей виру, и блекнет боль, и блекнут сомнения, остается лишь ненависть, не имеющая крова...
Я больше не посылала Отцу проклятий. Я знала, что отмщу.
Я проснулась, и за окнами был мрак. Мне не за чем было смотреть на часы, чтобы понять, что сейчас без восьми минут полночь. Я дотянулась до телефона и, не глядя, набрала номер.
— Готовь обряд, адепт, я скоро буду.
Быть может, присутствовали в моих словах нарочитое высокомерие и доля наигранности, но прошлое ушло — ушло безвозвратно, как бы не была еще близка память о нем.
Пока я умывалась, одевалась, красилась — в общем, готовилась к выходу — магнитофон проигрывал старую аудиокассету:
Тебе дали в руки меч,
тебе сказали: "Фас!" -
и тем, кто рядом с тобой,
указали на нас.
Ты поверил в то,
что ты прав и свят.
Но дичью в этой охоте
станет твой брат.
Всадник Возмездия, Кара Всевышнего,
Меч Справедливости вспорет восход.
Нет побежденного, нет победившего
В мире, чье сердце навеки замрет.
Святую чистоту
благословляет Бог.
Кто с Неба не сходил -
не замарает ног.
Но метит пыль Земли
коснувшихся крылом.
Познавший боль и грязь
да назовется злом!
И встанет рать на рать
среди горящей ржи:
ты - за того, кто прав,
он - за того, кто жив.
А смерти все равно,
кто прав, кто виноват.
Но станет миру щитом
твой отверженный брат!..
Смертельно ранив мир,
в день Страшного Суда
узнаешь ты, что есть
иная правота.
Жжет душу скорбный взгляд
закованного в цепь...
Ты слишком поздно заметил,
как ты был слеп!
Всадник Возмездия, Кара Всевышнего,
Меч Справедливости вспорет восход.
Нет побежденного, нет победившего
в мире, чье сердце навеки замрет... *
* Мартиэль “Всадник Возмездия”