Последующие недели были земным Адом, живо напомнив мне мучительное время после Падения.
…Телевизор работал почти непрерывно, плюясь тошнотворными репортажами богоугодных деяний. Цивилизация захлебывалась в оргазме убийств и насилия.
Мы не понимали, да и не хотели понимать, почему такое возможно, но раз за разом я обуздывала рвавшиеся наружу страсти, напоминая себе, что тяга к разрушению так же присуща человеческой природе, как и стремление к созиданию. Война будит в человеке мечту о мире, покое и довольстве, но аналогично ведь и затянувшиеся десятилетия мирной жизни пробуждают в людях кровожадность, не менее свойственную им, чем стремление к творчеству.
Что мы видим сейчас? Стадо скотов, упивающихся своей мимолетной силой и властью. Их ведет идея? Нет! Они режут, стреляют своих собратьев, увлеченные экстазом осознания своего превосходства над себеподобными. Убивая, они доказывают своим жертвам: я — сильнее, умнее, лучше! Мнимое право, индульгенция “священной войны” позволяет им чувствовать себя борцами с несправедливостью, героями, силачами, властителями... почти богами.
Пусть поборники Света, называющие Тьму разрушительной силой, несущей одно лишь Зло (о, как красив этот термин, написанный с заглавной буквы — термин, ложный своей философичностью!), пусть подумают они, можно ли назвать Добром уничтожение сотен и тысяч людей, повинных лишь в том, что посмели мыслить иначе, чем предписано цензурой общественной демагогии? Пусть подумают! Если они умеют думать...
Запасы провизии в крепости подходили к концу, но я не решалась отпустить никого из моих людей в деревню. Я боялась, что они не вернутся.
В середине мая слег Лавр Матвеевич. Ему требовались дорогостоящие медикаменты, которых неоткуда было взять.
Мы задыхались в коконе нашего безопасного гнездышка, и река, прежде казавшаяся нам защитой, стала теперь неодолимой преградой, отрезавшей нас от мира людей.
Гаргантьюа и Йормунганд беспробудно пили. Ася плакала. Мальчишки бродили по замку хмурые. Ашкеан и Моргауза сменялись у постели Элэма. Ракшас матерился, требовал "Крови!" и стрелял из корзайловского пистолета по воробьям, Корзайл же рыбачил или сиднем просиживал день за днем в своей комнате. Ковен агонизировал.
В конце мая я вспомнила, что Гурий до сих пор не прошел обряда присяги и посвящения в ковен. Обе церемонии мы провели вдвоем с Корзайлом под аккомпанемент Асиных всхлипов. Все получилось скомкано и даже гротескно: не только мы с Корзайлом, но и сам Гур, не смогли проникнуться важностью момента…
…Пищевой рацион сократился до мизерного пайка. Выпивка закончилась еще раньше, и теперь Гаргантьюа с Йормунгандом апатично бродили по замку.
Двадцать восьмого мая Лавр Матвеевич скончался во сне. Мы сложили погребальный костер и проводили его душу в молчании. Я надеялась, что отошла она к Павшим, но возможности выяснить правду у меня не было.
Утром следующего дня Корзайл взял моторку и отплыл в деревню, нарушив мой запрет, точнее даже — не послушавшись прямого приказа остаться.
Он не вернулся ни к вечеру, ни сутки спустя. Утром третьего дня я решила ехать на поиски.
…Спустившись к причалу, я обнаружила там Гурия. Мальчик извелся и выглядел совсем серым от страхов за жизнь брата. Пришлось мне взять его с собой.
Мы отплыли на втором катере из имевшихся на острове и оставили, таким образом, ковен в полной изоляции, лишенным возможностей связаться с сушей. Возможно, это было к лучшему. В том состоянии глубокой депрессии, в котором находились члены ковена, от них нельзя было ожидать здравых рассуждений и разумных действий. Но мне все же не хотелось оставлять их одних надолго.