Ash-kha

ГЛАШАТАЙ ЛЮЦИФЕРА

Часть вторая.

(наброски)*



Интермедия.

Я вспоминаю события, последовавшие за Катаклизмом и уничтожившие очередную цивилизацию смертных — очередную среди множества подобных ей, заканчивавших свое существование на каждом Витке вместе с истечением срока Светлой Дуги, но уникальную для меня, потому что впервые я ощутила сопричастность людским нуждам, прежде казавшимся мне мелкими, несравнимыми по своему масштабу с трагедией, постигшей нас — Павших Первенцев. Я вспоминаю, тратя часы и дни, эпоху, предшествовавшую Армагеддону, и времена, наступившие вслед за ним. Я вспоминаю, но мое тело, не знающее, что такое старость, и моя душа, утерявшая молодость первозданности, спорят между собой в оценке тех давних лет, давно ушедших в прошлое. Я-Первенец способна вспомнить посекундно столетия, минувшие с момента моего воплощения на Земле, но человеческая плоть... дарует ли мне? сковывает ли меня?... пеленой старческого забвения.

Говорят, что пожилые люди на исходе лет лучше помнят свою юность, нежели зрелые годы или события ближайшей давности. Почему так? Случайно ли это? Что можно здесь назвать причиной: старческий склероз или тоску по временам незамутненной яркости чувств и искренности собственных душевных движений?.. Я хочу верить в последний из вариантов.

Конечно, мое тело не подвластно дряхлению, и большинство физических недугов минуло меня стороной, но я отлично знаю, почему я вспоминаю юношеские годы Морены Сегуновой с легкостью, смакуя детали, и почему нет у меня ни сил, ни желания воскрешать в памяти столетия становления моей Империи, тысячелетия моей всепланетной власти. Я потеряла спонтанность эмоций и детскую увлеченность первооткрывателя, я — бессмертная, постарела душой, положив своей эксцентричности препоны символами “цели, которая превыше всего”, “необходимости”, “того, что должно”.

Наверное, именно сейчас, ступая по вехам смертного пути, я впервые начинаю понимать Отца... Кем Он был до того, как стал Творцом и Создателем? Где, на каком этапе своего жизненного пути Он отдал детскую восторженность за подростковый романтизм, где потерял интерес к познанию неизведанного, когда подменил свободу догмой и веру преклонением? Понял ли Он сам, что потерял? Или принял старение свое за мудрость, а опыт за всевластие?..

Мне пришла на память одна песня, и прозвучала она отголоском моих мыслей:

              Ты играешь в миры, как в мячики,
              Сеешь звезд ледяной горох...
              Отчего же порою плачешь ты,
              Позабытый, ненужный бог?
              Оттого ли, что сказка Вечности
              Оказалась пуста и зла,
              О потерянной человечности,
              Что когда-то тобой была?

              И величие — как убожество:
              Лед без пламени не согреть.
              Ни любить, ни страдать не можешь ты,
              Ни забыться, ни умереть.
              Вне тревог, вне страстей, вне времени
              Ты — всевидящий государь.
              Но цена твоего прозрения —
              Вместо сердца слепой алтарь.

              И, устав на плечах печаль нести,
              Венценосец, господь, кумир,
              Ты шагнешь за порог реальности
              В истекающий жизнью мир.
              И спадет золотая ржавчина,
              Где в предутреннем серебре
              Горький ветер глотнешь ты с жадностью,
              Умирая на алтаре. **

…Проходят годы, мелькают столетия. Шаг за шагом я все ближе становлюсь к своей цели; я знаю, что обязана ее достичь, я знаю, как это сделать. Но ветер прежней ярости и страсти минует меня, он ласкает румяные щечки новорожденных магов и клириков, поэтов и провидцев… Смертная часть меня утомлена жизнью, бессмертная — борьбой. Порой я кажусь сама себе механической игрушкой, которая бегает и трещит, лишь пока не кончился ее завод...

Порой я думаю о Смерти — не той “смерти”, которую знают люди, а об иной, которую Первенцы упоминают лишь в уединенных размышлениях. Уход в Непознаваемое, в Эа. Уход за Грань. Переход — я надеюсь, я верю, что именно переход — из микрокосмоса во Внешний Космос. Некоторые из Павших называют Смерть уходом во Тьму, возвращением к Матери, но я не думаю, что это так. Мать — лишь одна из сущностей, населяющих Внешний Космос; кто там может ждать нас еще?..

Демоны и Ангелы — все мы не вечны, и ни один из Первенцев (быть может, только Люцифер?) не знает точно, что ждет нас за скорлупою Отцовского мира и ждет ли что-нибудь вообще... Люди верят в бессмертие душ, но, увы, и бесплотную душу можно уничтожить. Неужели смертные пророки, писавшие об Ангельской Войне, никогда не задумывались над тем, что ни одна война не возможна без жертв? Я не могу не думать об этом. Что стало с ними — братьями и сестрами, соратниками и противниками моими по Мятежу? Существуют ли они где-нибудь в необъятной Вселенной или ушли насовсем? Как это «насовсем»? Что это за слово-то такое?..

Люди знают, что разрушение физического тела — всего лишь этап перехода в новое состояние. Мы, Первенцы, помним раны свои и осознаем, что нежданная гибель не настигнет нас, пока существует высшая монада, ядро нашей сущности. Физическое тело подвержено тлению, уровневые оболочки могут быть разрушены, но пока живо ядро, мы, и Светлые Первенцы, и Демоны, восстанавливаемся, регенерируем. Для того чтобы уничтожить Ангела или Демона, его надо сразить одновременно на всех уровнях существования. Лишь тогда он исчезнет из Мироздания Отца навсегда… Но перестанет ли он существовать вовсе? Или перейдет на некую новую, неведомую нам ступень бытия?

…Смерть — конец ли это или начало? Мне хотелось бы верить, что последнее…

Я грежу преддверием победы и боюсь ее. Павшие Первенцы, братья и сестры мои, и Старшие Демоны — уже не те подростки, что подняли флаги и обнажили мечи за святость права совершать собственные ошибки, а не жить чужим умом, за тщеславие свое и веру в себя, за гордость свою, за свободу воли — не той воли, что запрещает и надзирает, а воли иной: прозрачной, как горный воздух — дыши, как дышится… Они повзрослели, их идеалы превратились в ценности. А я...

Я старею год от года. Братьям и сестрам своим я скоро стану чужда не меньше, чем Светлые Ангелы. Все чаще меня посещают мысли: вот я закончу начатое, и что же тогда?

...О, брат мой, муж мой, любовь моя и вера, слезы памяти моей, кровь отчаянья моего, угольки догоревшего гнева — вернись! Сколько имен не давали тебе — вслух не позову ни одним, но... вернись! Где бы ты не был, как бы не были крепки Оковы твои — я жду!.. Взгляни на меня, у меня кончаются силы. Где ты, возлюбленный мой — свет и пламя, сумрак и мгла? Тебя не было долго, слишком долго... Я верю в силу твою, и лишь память об огне духа твоего не позволяет мне допустить слабость... Вернись! Если тебя нет, зачем мне победа?..

Кем стала я? Что происходит со мной? Узнает ли тот, кого я жду, во мне ту, которую оставил? Признает ли он меня? Или жертвой прострусь я на алтаре победы, чей триумфальный грохот услышат все, кроме меня?..

Я бегу поражений и руководствуюсь в делах лишь мыслями о достижимом. Я умираю, отдав кровь души своей тем, кто услышит литавры. Я — Зверь Апокалипсиса, но крылья Дракона распростерты надо мной, лишь пока я сижу на троне.

...Где ты?...

Я вспоминаю. Мне тяжело пробуждать память.

Я — женщина, и хотя сама цель для меня важна, я хочу знать — видеть, осязать! — того, ради кого я поступаюсь собой, идя к намеченной цели. Но даже этого малого утешения мне не откуда ждать на своем пути. Я могу лишь мечтать, я могу лишь надеяться...

...что разрушение Восьмерки снимет с тебя, муж мой, тысячелетние Оковы!..

…Мне не хочется воскрешать в деталях события лет и веков, последовавших за Катаклизмом. Я отдавала и отдавала, ничего не требуя на откуп, и кровь моя пропитала землю. Дробя на осколки, я раздавала направо и налево свою душу, забирая себе молодость и силу обреченных людей не как компенсацию, но как насущную пищу, обеспечивавшую мне долголетие, а потому служившую залогом победы — совокупной победы людей и Павших…

Впрочем, я забегаю вперед.

Взглядом обратившись вспять, я воспринимаю теперь первые годы после Армагеддона, как период, прожитый мною бездумно, по инерции. Вновь обретенная сила переполняла меня, и я выплескивала ее, когда и где придется, тогда как мой стиль поведения и психомоторные реакции каждодневно рекомендовали меня окружающим людям, скорее как безалаберную и распущенную столичную (стереотипы мышления отмирают медленно) девицу, чем как аватару Княгини Лилит. Я еще умела смеяться и плакать, ужасаться и негодовать. Я по семь раз обдумывала ситуацию, прежде чем резать гордиев узел. В тот период человеческое и божественное (ангельское, демоническое, как угодно) начала во мне мирно уживались между собой. Я была тогда неким облаком в юбке. Я осознала себя Княгиней Ночи, но привычно отыгрывала образ “своей” девчонки. Смешки, жеманничанье, тяга к пустой трепотне начали отмирать во мне лишь к году пятому-шестому после Армагеддона, и только к веку второму-третьему от Катаклизма я могу отнести как формирование имиджа Глашатая Люцифера, так и мое благополучное излечение от шизофрении, позволившее Морене и Лилит окончательно слиться в одно целое, позволившее мне не только осознать себя единой, а не раздельной сущностью, но и научиться проявлять себя так, как положено богине — позволившее мне стать той, кем я являюсь сейчас…

Я не буду уделять времени детальному воспроизведению событий нынешней Темной Дуги, я упомяну лишь о вехах, о верстовых столбах, пронесшихся мимо меня от прошлого к настоящему. Одни события я вспомню подробней, другие упомяну лишь вскользь, и не потому, что хочу утаить что-либо, а оттого лишь, что человеческая память — это сундук, ключ к которому — эмоциональное переживание. Оставайся я всего лишь Мореной, я вывалила бы перед первым встречным грязное белье вперемешку с чистым и [рваное старье рядом с новыми платьями] ***. Сейчас я промолчу — точнее, умолчу о частностях или эмоциональной окраске событий, чье содержание либо многократно воспето историками за минувшие века, либо является деталью моего личного прошлого, которое не имеет смысла афишировать — оно либо окажется не интересно слушателям, либо, и это в лучшем случае, станет основой для анекдотов и проповедей, чего бы мне самой не хотелось ни в коем случае, поскольку среди крайностей я выбираю золотую середину…

Я начну свой рассказ о веках, последовавших за Армагеддоном, с самого начала и расскажу порой сухо и коротко, порой отвлеченно, а порой и с жаром жизни, который я еще помню в себе, о причинах и предпосылках, о следствии определенных поступков, сделавших наш нынешний мир таким, каков он есть.

Безвременье.

Не сумрак, не мрак, не тьма – чернота Космоса окружала меня. Звезды казались не менее далекими, чем если бы я смотрела на них с Земли. Одни были лишь мелкими искорками, то вспыхивавшими, то гаснувшими в тумане Млечного Пути. Другие светили ровно и холодно, словно путеводные маяки. Третьи пульсировали биением жизни – а, может, это была только иллюзия… Четвертые манили мой взгляд так, как заманивают усталого путешественника в трясину болотные огоньки. Пятые имели радужный ореол, а шестые пребывали в непрерывном движении… Безмолвно, умиротворенно я созерцала звезды, не ставя себе задачи классифицировать их, а лишь наблюдая – лишь перечисляя.

С трудом я заставила себя отвести взгляд от далекого скопления звезд – должно быть, чужой галактики – и взглянуть на земной шар…

Голубизна атмосферного покрова была вспучена багровыми разломами дематериализации. Там, где расступались облака, я не увидела знакомых очертаний континентов. Старый мир был уничтожен. Мир новый еще не родился.

Дом смертных, ставший и моим домом – он ждал руки, которая обтесала бы камни и из них сложила бы стены; он ждал фантазии архитектора, кисти художника, резца столяра. Материнское начало во мне взывало: вот материал – вылепи из него новую форму! Но я знала, что стоит мне вмешаться в Отцовский процесс Творения, как мне придется начать новый поединок с Волей, во много раз превосходящей мою. Мне придется бороться за каждый древесный листок, осколок базальта, рыбную чешуйку или перышко птицы…

Я не могла. Я слишком устала. У меня не было сил на новый бой.

Да и нужен ли этот бой вообще? Разве так важно, какой будет Земля на Темном Витке Восьмерки? Важен ли процент соотношения воды и суши? Важно ли количество континентов и климатические условия на них? Нужно ли мне сражаться за сохранение буков и ясеней? Должна ли я бояться появления новых видов животных и птиц? Чем папоротник хуже порея? Чем динозавр опаснее слона?

Мысли мои бродили бесцельно, пусть я и пыталась доказать сама себе отсутствие необходимости в новом противостоянии с Отцом.

За шаг до Армагеддона, бросив вызов Отцу, я предъявила два требования: смертная жизнь для смертного человека и право на со-Творение для бессмертных наследников Матери. Я выиграла главный бой, и даже горний Свет не смог затмить в сердцах людей радостей тленной жизни. Я выиграла главный бой, но не отстояла права на со-Творение… Или все-таки я добилась и этого?..

О! Горючие слезы саможаления сейчас бы так пригодились мне!

Я устала. Пусть это слабость, но почему я одна должна вести этот бой?.. Где вы, братья и сестры? Право на со-Творение – наше общее право!

…И тут я увидела их. Стремительные гибкие тени, призрачными хороводами обступившие планету смертных. Мысли ли, голоса ли Темных Первенцев звучали рефреном, капелью мелодий, какофонией битвы. Багрянец остывал, дымчатая голубизна возвращалась к былому всевластию.

Какую долю в Творение новой Земли вносили Павшие? У меня не было времени это выяснять. Теперь, зная, что я не одна, я готова была вернуться в сражение. Кончались мгновения безвременья, а мне еще нужно было успеть внести в Творение свою лепту. Не тварь, ни траву – из податливой материи Армагеддона я должна была построить замок… нет, город – столицу будущей ойкумены. Глобальное воздействие возможно осуществить лишь сейчас. Позднее мне будут подвластны лишь мелкие игры с материей Нижней Восьмерки.

…Бестелесной пронеслась я над планетой людей, ища место, где оставила свою грубую плоть. Сверху я обозрела новый, но, к счастью, еще не завершенный ландшафт, и он мне понравился. Местность изменилась мало. Река, острова – похоже на Волгу.

Здесь.

Я коснулась частиц расщепленной материи и, словно собирая витраж или домик из кубиков, начала перекомпоновывать их. Я подняла из почвы, пропитанной древесной смолой и запахом ветра, стрельчатые башни с кружевными арками, литые купола и высокие стены.

Здесь танцевало кружево барокко, и строгость готики устремлялась ввысь. Глубокий ров окружил гранитные стены, и лег поперек него широкий мраморный мост. Обсидианом вырисовался герб над воротами: темное пламя меча на фоне лунного диска. Птицы метались в небе над замком, и шпиль дон-джона подпирал облака. А там, внутри, вширь и ввысь расстилались анфилады комнат... нет, покоев — роскошных платиной, рубинами, серебром и красным деревом, спартански-холодных в пустынной строгости, веселых кухонным пламенем очага…

Я вышла на молчаливые галереи настоящего и увидела тени будущих слуг и придворных, скользящие мимо меня. Я ступила в зал и меж черных колонн с витой коринфской лепниной прошла к трону. Села. Каменный дракон распластал крылья над моей головой. Карта новой Земли лежала барельефом ниже ступеней. Черный плащ был на мне, и в застывшей свинцовой маске я не узнала своего лица. Узкие винтовые и застеленные коврами парадные лестницы замка ждали гостей...

…Тень Черной луны закрывала меня от обжигающих лучей близкого Солнца. Или я сама была тенью этой луны — луны, носящей мое имя? Льдисто-холодное безмолвие окутывало меня.

Возрожденная Земля была одинока в бескрайности Космоса. Отцовская длань оставила планету. Тени Павших отступили от кисеи облаков. Темная эпоха вступила в свои права, и мне пора было возвращаться к насущному быту.

Еще раз я взглянула на звезды, впитывая их призрачный свет, а затем канула вниз – назад в телесную оболочку, поникшую без моего присутствия.

День первый от Катаклизма.

Я с трудом пошевелилась, ощущая усталость и болезненную ломоту в теле. Открыла глаза.

Пасмурно. Как много туч! Наверное, будет гроза...

Моей щеки коснулась прохладная ладонь.

— Как ты, ничего?

Я постаралась повернуться на голос. Сделать это для меня было не столько трудно, сколько лениво. События прокручивались, словно кадры видеофильма в замедленном режиме.

Тонкие длинные пальцы. Запачканный бурым песчаником рукав кожаной куртки. Потрепанная черная рубашка, на две пуговицы расстегнутая у горла. Лицо.

— А ты? — собственный голос показался мне потусторонним. — Ты неважно выглядишь...

Корзайл стоял рядом со мной на коленях. Осунувшееся лицо его было утомленным, но привычно спокойным. Резко обозначились скулы, а запавшие глаза скрывали эмоции, словно дымчатое стекло.

…Да что я его рассматриваю, будто бы в первый раз вижу? Лучше на небо посмотрю. Приятно лежать на спине — просто лежать и не двигаться. Интересно, сейчас вечер или утро? Не середина дня, это точно…

— Я в порядке.

Я вслушивалась в нарастающий во мне прибой силы, бьющийся о стены тленной тюрьмы.

— Нам удалось.

— Я знаю.

Так бы и лежала, как сейчас, но надо прогнать дремотную истому, встать, осмотреться, заняться делом. Выигрыш в первом бою не обещает победы в войне.

— Где Гур?

Корзайл отвел глаза, черты его дрогнули.

Я села.

— Я сочувствую... Нет не так! Я скорблю вместе с тобой, Кор, хотя, наверное, мы должны радоваться за него, ведь он стал свободен от оков плоти, которые нам с тобой предстоит нести еще долгое время... Мы сложим большой костер...

— Нет, — Корзайл понуро качнул головой, — не сложим. Ничего от него не осталось. Он вышел из круга в момент дематериализации.

— Ну что ж, — я успокаивающе коснулась руки друга, — по крайней мере, он заслужил звание Младшего Демона еще при жизни...

— Нет, — Корзайл отстранил меня и встал на ноги. — Он не был с нами, когда умирал, он отступился... Сейчас он в любом месте, кроме Преисподней.

— Он испугался, вот в чем все дело...

— Да.

Я поднялась. Выпрямилась во весь рост. Осмотрелась вокруг.

Окружающий нас ландшафт сильно изменился со времени начала Катаклизма, однако я узнавала его детали по той картине, что предстала перед моим астральным «Я» в время творения замка. Так и должно было быть. Наверняка, сейчас по всей Земле сохранилось не больше двух десятков памятников людской цивилизации, к которой мы с Кириллом еще недавно принадлежали...

Хотя, почему “двух десятков”? Я ведь выиграла бой! Я выжила сама, вытащила Корзайла, а с ним и не меньше тысячи (возможно, и значительно больше) людей. Вокруг каждого уцелевшего человека в том момент, когда я стала им, должна была образоваться защитная силовая зона наподобие того треугольника, что прикрыл нас от буйства стихий Катаклизма, и эта защитная зона обязательно включала в себя часть обстановки, окружавшей конкретного индивида на момент Армагеддона...

Следовательно, первая из стоящих передо мною задач — отыскать выживших. Вторая — не дать пропасть в туне культурным и техническим достижениям минувшей эпохи, не дать человечеству скатиться в варварство.

…Островок серого влажного песка, ограниченный потухшими факелами. За кругом — по-весеннему зеленая трава, пробивающаяся сквозь грунт. Неторопливая обширность новой реки. Вода смыкается с горизонтом — и, все-таки, это река; в воздухе чувствуется запах пресной влаги, не морской. Тополя подступают вплотную к кругу. На грани слышимости шелестит первая смолянистая листва. Между землей и небом, в неторопливом объятии мерных волн высится гора — черная, искрящаяся прожилками застывающей лавы.

— Плот надо делать, — заметил Корзайл, озиравший водное пространство, раскинувшееся перед нами.

— А катер не уцелел?

— Не знаю. Как его искать-то? Тут вокруг непролазная чащоба...

Я подошла к реке. Двадцать шесть шагов — я считала. Раньше было не больше десяти. Присела на корточки у кромки воды. Не песок вокруг — глинистая почва, красный песчаник; северный климат, не волжский. А, может быть, просто весна? Хотя сезон года не имеет прямого отношения к структуре геообразований…

Я окунула руки в воду — холодную, почти ледяную. Потом попила из ладоней, сложенных ковшиком.

— Заболеть не боишься? — резко осведомился Корзайл. — Дизентерию, например, подхватить?

Я не ответила. Глупый вопрос, мой спутник и сам, думаю, это понимает. А на глупые вопросы нет стимула отвечать.

— Так что, плот строить будем?!

Чего он злится?..

— Вплавь поплывем! — отрезала я.

— И куда же? — ах, сколько сарказма!

— То же самое спрашивал твой брат, когда мы шли тебя спасать.

Молчание. Потом:

— Ладно, извини. Я взвинчен, ты должна понимать... Прости, что сорвался.

Говорил он вовсе не то, что думал — я это отчетливо видела. Извинения на словах, прохлада в голосе, и аура Корзайла пульсирует гневом и неприязнью.

Не хватает нам только поссориться!

Мне нужно решить ситуацию — и быстро. Снять растущее между нами напряжение.

— Кор, я сочувствую, — со всей возможной мягкостью повторила я.

На какой-то миг лицо Корзайла застыло — он пытался справиться с рвущимися наружу эмоциями — потом дрогнуло, исказилось яростью, и он взорвался:

— Да на хрена мне твое сочувствие?! Был парень, великолепный, умный, ЖИВОЙ парень! Теперь его нет... Нет во всех смыслах.

Последнюю точку он поставил очень жирно. Не точка — восклицательный знак.

— Может быть, когда-нибудь, в будущих жизнях, он к нам вернется...

— Не надо меня утешать!

Я вздохнула. Я прошлась по берегу. Я зашла в песчаный круг, такой неуместный среди зелени, и подобрала миску и нож. Я помыла миску в прибое.

Корзайл все молчал. Я подумала: не стоит ли мне рассердится ли на него?.. Что он тут высказывает мне претензии? Мы победили — это главное. Смерть Гурия — неизбежная жертва, которую пришлось принести для достижения цели. Мальчик был нетренирован, неопытен, у него практически не было шансов выжить в Армагеддоне — разве что при поддержке кого-то из нас. Но ради одной души я не могла поставить под угрозу осуществление плана, лелеемого тысячелетиями! Да и сам Корзайл сделал аналогичный выбор: он пел свою странную песню, он помогал мне — он пел, когда его брат умирал. В чем же теперь он винит меня?..

— Прости, госпожа, — произнес Корзайл за моей спиной.

Так-то лучше! Вспомнил, наконец, как следует ко мне обращаться. Я, конечно, придерживаюсь либеральных взглядов на систему иерархических отношений, но все же о субординации не стоит забывать…

— Может, искупаемся? — взяв веселый тон, предложила я.

Он не стал спорить, хотя я и почувствовала биение его не утихающих страстей. Агрессивность переполняла Корзайла, и он искал объект, на который смог бы ее выплеснуть.

Мы пошли в воду. Плавали долго, благо ограничений в виде буйков не наблюдалось. Я ныряла, чего не делала уже давно, опасаясь подхватить в загаженных реках (или, того хуже, в бассейнах) вшей. Девственная чистота реки будоражила прохладой.

Мы были одни... Нет, конечно, не в мире — на этом крохотном участке ойкумены. Мне вспомнился Земной Эдем, и пряность диких трав…

— Покружи меня! — я зацепилась ногами за торс Корзайла, стоявшего по пояс в воде.

Странно он на меня посмотрел. Ох, странно!..

Я могла бы прощупать его мысли, но не стала этого делать.

…Я не буду использовать на Корзайле вновь обретенную силу. Не сегодня, не сейчас, не в подобной ситуации и не таким образом. Я отдам дань прошлому и позволю себе еще несколько часов побыть просто женщиной…

Я смутно улыбнулась Корзайлу, ощущая жар ожидания в теле.

— Ты действительно этого хочешь?

Он добавил бы “госпожа”, но я не дала сказать, зажав его губы своими.

...Закончили мы под водой. Когда он прижал меня к себе с особенной силой, я не устояла на ногах — начала падать. Он за мной. Так и погрузились...

Позднее усталые мы лежали в траве, прижавшись друг к другу. Земля была холодной и влажной. Прохладой тянуло от реки. Ветер гулял в молодой листве древесных крон.

— А Ракшас ведь жив, — вспомнила я. — И он где-то недалеко.

— Чувствуешь?

Еще недавно я могла надеяться лишь на вспышки прозрения, на интуицию, теперь же...

— Знаю.

Мне нравилось свободное поведение Корзайла: я сама пожелала сократить дистанцию между нами, и он принял это, как свершившийся факт, не заостряя внимания на разнице нынешних наших статусов.

Сейчас он лежал рядом со мной, думая о чем-то своем и рассеянно поглаживая мою левую грудь. Его рука спустилась ниже, рисуя плавные виражи на моем теле.

Внезапно Корзайл убрал руку, сел и принялся сосредоточенно разглядывать то место на моем боку, которого недавно касался.

— Где твоя рана? — спросил он.

— Зажила, — отозвалась я беззаботно.

— За пару часов или... сколько там прошло? Даже шрама не осталось.

Некоторое время Корзайл напряженно молчал, потом снова лег, но больше меня не трогал. А жаль...

Мы долго лежали в тишине. Начало смеркаться. Небо окрасилось лиловыми и алыми всполохами. Разошлись облака.

— Ночь будет звездной, — сказала я.

— Поспим? — предложил Корзайл.

— Пожалуй...

Я потянулась и обняла его. Мне не было холодно. Но я знала, что спутник мой замерз, и хотела согреть его.

...Мы лежали, обнявшись, а мысли роились в моей голове, и вернувшаяся сила требовала истока…

Я не выдержала, когда звездная морось начала тускнеть на рассветном небосклоне, и когда олицетворение, ищущее власти, обернулось плотоядной ненасытностью демонического бытия. Приподнялась на локте, села. Пальцами пробежала по телу Корзайла от небритого подбородка, горла к низу живота. Он проснулся почти мгновенно, чуть потянулся, разминая мышцы, и повернулся ко мне.

— А не хочется ли тебе, дорогой мой миньон, поспать в настоящей постели, на простынях, под одеялом?

Он скривил губы.

— Не нравится мне это слово “миньон”. Двусмысленное оно… Можешь ведь, наверное, придумать какое-нибудь другое наименование... Хочется, вообще-то, — он не закончил мысль. — Где?

— Это сюрприз, — загадочно улыбнулась я, предвкушая удивление Корзайла в тот момент, когда он увидит созданный мною замок.

— Что еще за сюрприз? — переспросил он сердито.

Я выдержала интригующую паузу.

— Ну, так что?.. – не поддержал мою игру Корзайл. – Разве мало у нас было за последнее время сюрпризов?

— Ладно уж, зануда, поднимайся и пошли!

Я сама вскочила на ноги и принялась подбирать разбросанную по берегу одежду.

— Куда? – осведомился Корзайл, присоединяясь к моему занятию с явной неохотой.

— Увидишь.

Мы оделись и углубились от берега реки в лес.

Направление, в котором нужно было идти, я представляла себе весьма смутно, однако не сомневалась, что долго блуждать по бездорожью нам не придется. Насколько я помнила, остров, на котором мы с Корзайлом находились в настоящее время, по форме представлял собой вытянутую запятую, и между максимально удаленными друг от друга оконечностями его было не больше 5-6 километров.

Почти весь день мы потратили, плутая, петляя, продирались сквозь кустарник, сухостой и сплетенные ветви клонившихся к земле деревьев. Наконец, впереди, меж древесных стволов забрезжил просвет.

Корзайл шел первым. Он остановился у границы леса и негромко присвистнул. Я подошла и молча встала за его плечом.

— Откуда это здесь? – не оборачиваясь, спросил он.

— У разных народов существовали легенды по поводу дворцов, выстроенных из ничего. Колдовским способом, — ответила я.

— Ну да, джин из лампы их строил, или некромант какой-нибудь...

— В моменты Катаклизмов плотная материя наиболее податлива для творческих воздействий. Мало того, что Отец кроит ткань Земли, как ему вздумается, так ведь и братишки мои из Преисподней вносят новые композиционные решения…

— Это сделала ты, — утверждение, не вопрос.

— Да.

Корзайл обернулся ко мне.

— Значит, все оказалось правдой? Материя Темной Дуги настолько податлива, что одним лишь воздействием мысли можно изменять структуру ее и форму?

— А ты сомневался? – улыбнулась я.

— Так что же, ты и еду из песка можешь сделать?

— Могу. Могла и на Светлой Дуге. Хотя результат не стоил тогда и не будет стоить теперь затрат эгрегориальной энергии. Экономичнее добыть пищу и приготовить ее обычным способом. Я не хочу злоупотреблять доморощенными чудесами, но необходимость может заставить… Не бойся, от голода мы не умрем!

Корзайл коротко кивнул и вновь отвернулся.

— Здесь будет наш дом. Столица всепланетной Империи. И столице нужно имя, — сказала я. — Достойное, демоническое в понимание выживших людей имя...

— Может быть, Абаддон?

Ночь вторая от Катаклизма.

Светлый с бирюзовыми, зелеными, голубыми и розовыми прожилками мрамор моста холодил ступни наших босых ног, когда мы шли к воротам Абаддона.

— А не лучше ли было сделать мост подъемным, как в средневековых замках? — осведомился Корзайл.

Я отмахнулась. Переделать всегда успеется.

…Огромные тяжелые створки ворот, окованные железом, казались потемневшими от времени, хотя с момента их создания не прошло и суток.

— Дуб? — предположил Корзайл, постучав по торцу одной из створок костяшками пальцев.

— Не знаю.

— Как это не знаешь?

— Ну, не знаю и все!.. Наверное, дуб. В любом случае, дерево.

— Но как ты можешь не знать? — не отставал он. — Ты же сама это делала…

— Ну и что же? Формируя материал, я, конечно же, представляла его структуру, но как он называется, уж поверь, не думала абсолютно!..

Мы вошли на широкий двор, замощенный булыжником. Справа возвышалась громада строения, которое я уже назвала мысленно Черным Храмом. Темный металл его куполов отливал багровым светом в лучах заходящего солнца. Слева теснились четырех и пятиэтажные домики под черепичными крышами. Прямо напротив ворот располагался вход в цитадель — основное строение моего замка. Позади цитадели раскинулись прочие пристройки и небольшой сад.

— Этот архитектурный хаос тянет максимум на летнюю резиденцию, — хмыкнул Корзайл, — но никак не на столицу.

— Надоел ты мне, критик несчастный, — отозвалась я, нисколько не обидевшись на эти слова. — Думаешь, просто без соответствующего навыка сразу что-то путное построить? С плотной материей сложно работать, в Астрале все значительно проще... Да и потом, я ведь не знаю точно, что нам в будущем понадобится, а что нет. На первое время и так сгодится, а потом переделаем тут все, согласуясь с обстоятельствами…

По широкой лестнице, миновав девять арок, мы вошли в цитадель.

Темно, холодно и пустынно было в длинных галереях. Двери, мимо которых я проходила, без скрипа распахивались сами собой. Не оглядываясь, я шла мимо. Я знала, что некоторые из комнат выглядят вполне обжитыми, ведь их обстановку я воссоздала один в один с виденными мною когда-то помещениями. Была здесь янтарная комната Царского Села и малахитовая Зимнего Дворца, версальский будуар и оружейный зал Тауэра, триклиний загородной усадьбы Гая Петрония Арбитра и “святилище страсти” из главного храма моего в Атлантиде. Но были и другие комнаты — лишенные мебели и даже оконных стекол, похожие на первобытные пещеры, где оплавленный камень стен поблескивал вкраплениями драгоценных камней, обретая форму причудливых барельефов…

Пол был холодным, мы с Корзайлом обулись, и эхо гулким шепотом повторяло звуки наших шагов.

...Черный камень. Черненый металл. Темное дерево...

Я бродила бесцельно, осматривая свой новый дом. Я прорастала им, и он напитывался мною.

Абаддон — мой дом, моя твердыня, моя столица — не убежище от непогоды, не место для ночлега, а часть меня, такая же неотъемлемая отныне, как рука, нога или ухо. Камень, металл и дерево говорили со мной. Воздух вибрировал, ловя эманации чувств моих, надежд и желаний. Ветер шевелил шпалеры на стенах. Мое отражение на зеркальном полу бежало впереди меня, указывая дорогу к тронному залу…

...Теряющийся в вышине свод с арочными перекрытиями, как в готических храмах. Тринадцать колонн — дымчато-серый камень, ионическая строгость линий. Тринадцать колонн: по шесть незавершенным периметром вдоль правой и левой стен, и одна в центре — напротив трона, но ближе к дверям. Тринадцать бесполезных колонн, не поддерживающих свода. И сам трон... Каменный дракон, распластавший в полете крылья — оскаленная пасть, шипы на кожистых крыльях и длинные когти. Полукружье не зажженных свечей вокруг возвышения. Пол гладкий и скользкий, без единой выбоинки. Гамма оттенков цвета: от туманности до беззвездной черноты. Гранит и мрамор, обсидиан, гематит, оникс, циркон и черный хрусталь. Холод безветрия. Застывшее величие. Бескровный трепет...

Таким я впервые увидела тронный зал Абаддона.

— Тебе нужно побыть одной, — произнес Корзайл, стоявший позади меня на пороге зала, и после секундной паузы добавил: — госпожа?

— Да, — не обернувшись, ответила я. — Да, оставь меня сейчас. Пожалуйста.

Какое-то время я слышала эхо удаляющихся шагов Корзайла, потом все звуки поглотила тишина.

Медленно, испытывая необъяснимое волнение, я двинулась к трону. Остановилась, не дойдя до него шагов десяти.

Словно очнувшись ото сна, я осмотрела себя с головы до ног и тихо рассмеялась собственным мыслям. В кроссовках, потрепанных джинсах и замызганной блузке, рваной у правого локтя, я самой себе не казалась достойной воссесть на трон под сенью крыльев Дракона.

…Моя цель настолько важна, что требует внимания даже к подобным мелочам, казалось бы, не достойным упоминания. Еще один шаг от реального прошлого к эфемерной мечте — я перекомпоновала атомарную структуру той одежды, что была на мне, таким образом переодев себя. Плетеные сандалии и черный балахон, просторный, с широкими рукавами, не подпоясанный — он напоминал монашескую рясу, но я сейчас и не стремилась к роскоши наряда…

Я проделала последние десять шагов и остановилась напротив своего трона. Неуверенно, почти робко коснулась ладонью драконьего крыла…

Как не странно, камень был теплым. В какой-то момент мне показалось, что я чувствую биение жизни под своими пальцами, но я знала — это всего лишь иллюзия. Я отвернулась, обвела взглядом зал и одной лишь мыслью затеплила свечи вокруг трона. Села. Аккуратно расправила длинный подол.

Поняла, что дольше тянуть время не имеет смысла.

…Не нужно было обрядов, специальных слов или движений. Теперь — не нужно. Они ждали лишь моего зова.

И я позвала: не голосом, но мыслью, почти также, как двадцать с лишним лет назад, собирая Пандемониум в Астрале…

Они пришли: кто призрачной тенью, кто во плоти. Ни один звук не нарушил тишины, но Эфир переполнился образами.

...Вспышки пламени, бирюза в серебре, шелест опадающих листьев, метель средь степи, истома и ярость, удар медного гонга, отблеск свечи на стали клинка, неистовая жажда отмщения, черная рукоять Атама, пряное вино в червленых кубках, вставший на дыбы единорог, магма взгляда, венок из ромашек, вопросы, не требующие ответов...

Все девять Кругов Совета Павших были здесь. Я взглянула на Тейтроса и Кохшеаль, стоявших во плоти ближе всех к моему трону, и нарушила тишину первым словом:

— Радуйтесь, Равные! Мной выигран первый бой.

Прыжком перемахнув через зажженные свечи, большой котенок уткнулся головой мне в колени. Я уронила ладонь на загривок крылатой рыси, некогда любимой ученицы моей и избранной жрицы, а ныне — подруги, и закусила губу, не позволяя себе разрыдаться от невыразимого, всепоглощающего счастья.

Запоздалый ужас охватил меня, лишь теперь позволив по-настоящему осмыслить все безрассудство предпринятой мною авантюры. Страх подступил от одной мысли, как близка я была к тому, чтобы отказаться от самой себя, позабыть имена и лица, отринуть память свою и свою веру, раствориться, исчезнуть, растаять в Свете Врага моего…

Когда я вновь подняла глаза, чтобы встретиться с тысячью взглядов, слезы все-таки застлали мне глаза. Но я не устыдилась своей слабости, и когда Арей, с которым мы никогда не были дружны, шагнув навстречу, крепко обнял меня, поняла, что нет в этом зале никого, кто упрекнул бы меня сегодня в несдержанности.

День третий от Катаклизма.

Сегодня Корзайл предложил ввести новое летоисчисление. Я думаю, как это сделать. По состоянию природы сейчас первые числа мая, но это не точно. Если исходить из летоисчисления погибшей цивилизации, сегодня 28 июня — но такого не может быть. Думаю, я подожду с решением вопроса до того времени, когда население Абаддона возрастет хотя бы до двух десятков человек.

Людей нужно искать…

…Сегодня я учила Корзайла ходить по воде.

Он спросил: “А не проще ли тебе будет наколдовать лодку?” Я объяснила, что создать какой-либо механизм магическим путем я могу, лишь точно зная, как он делается путем обычным. Весельная лодка мне под силу, но не катер, поскольку конструкцию мотора я представляю себе лишь в азах, пригодный материал и размеры деталей мне не ведомы — не проходилось интересоваться вопросом.

— Ты же не хочешь, чтобы я склепала абы что, и оно взорвалось от первого чиха?

Конечно, он не хотел. Пришлось учиться.

Впрочем, после двух часов объяснений и наглядных демонстраций того, что нужно делать с жидкостью, чтобы она затвердела у тебя под ногами, Корзайл заявил, что никогда не научится, поскольку понимать понимает, а сделать не может, а потому пусть я лучше “заморожу” некий участок воды не только под собой, но и позади себя, а он будет ступать за мной след в след.

— Как это не можешь? — возмутилась я. — Не хочешь, скажи скорее! Любой человек в потенциале способен стать магом, особенно сейчас, на Темной Дуге, когда сама природа, так сказать, требует...

— Да, не могу я! Может быть, это как-то связано с моим прошлым. Элэм же говорил, что у меня душа уже пару тысячелетий, если не больше, беспрерывно реинкарнируется, ни разу не побывав в Чистилище…

— Ты мне только лапшу на уши не вешай! — остановила я его. — Сейчас мы быстренько выясним, действительно ли ты такой слабак, или просто ленишься…

Слова я сопроводила делом, без предупреждения запустив в Корзайла психический зонд.

…Просканировав Корзайла для того, чтобы выявить границы его личных возможностей, я наткнулась на некую странность. Области мозга и психические процессы, отвечающие за четкость, разнообразие и силу любого магического действия, были у Корзайла необычайно развиты. Да, что там необычайно — фантастически! Как у волшебника большого могущества — колдуна, практикующего годами. Однако в духовных модулях, собственно и являющихся источниками магических актов, потенциал отсутствовал начисто.

Невероятное сочетание силы и бессилия! Как могло так случиться?

Я поднатужилась, сконцентрировала зондирующий поток... и натолкнулась на защитный барьер такой мощи, какой мне еще не проходилось встречать.

Осторожно исследовав защиты, я поняла две вещи. Во-первых, магические способности Корзайла кем-то намеренно заблокированы. Во-вторых, я не в состоянии снять эти блоки... по крайней мере, сейчас. Сделать это мог бы только Первенец, целостный во славе, но никак не раздробленный Павший…

Кому и зачем понадобилось ограничивать возможности Корзайла? Ответа у меня не было. Но я намеривалась его найти при первой же возможности. Загадка интриговала меня.

В данный же момент приходилось примириться с существующем фактом: Корзайл не способен совершить даже простейшее магическое действие.

Я плюнула с досады и воспользовалась Корзайловским предложением. Так мы и пошли по воде искать Homo sapiens: я впереди, он за мной.

Волга еще недавно считалась самой полноводной рекой мира, но нынешняя речушка была ей не чета. Вода, куда не глянь одна вода!

— Море какое-то, — прокомментировал Корзайл.****

..............

Ночь третья от Катаклизма.

Лунная дорожка легла на водную гладь, и Корзайл напомнил мне, что он человек, и ему требуется отдых. Когда мы добрались до ближайшего острова, бывшего у нас на пути, совсем стемнело. Не прося у меня помощи, Корзайл с помощью перочинного ножа нарубил осоки и соорудил себе лежбище под деревьями, подальше от воды. За день он, видимо, сильно устал, потому и заснул быстро.

Дождавшись пока дыхание Корзайла выровняется, и вслед за дремотой придет крепкий сон, я оставила его одного и углубилась в лесистую часть острова.

Отойдя на достаточно большое расстояние от берега, я вызвала Тейтроса. Он явился быстро, заставив прождать меня не дольше трех минут.

— Чего пожелает Княгиня? — глаза, чьи белок, радужка и зрачок сливались в цвете остывающей лавы, взглянули на меня.

— Зачем же так церемонно? — рассмеялась я. — Садись. У меня есть к тебе пара вопросов.

...До Падения Тейтрос был Архангелом, как и весь Старший Круг Демонов. По своей силе он не многим уступал Первенцам-Духам. Не один десяток Витков он являлся моим доверенным помощником и, пожалуй, я рискну сказать, другом. Я ценила холодную рассудочность его наравне с яростной безжалостностью мстителя, не дающего пощады Светлым, но способного рискнуть всем ради защиты рядового адепта Тьмы, как случалось не единожды...

Мы присели на влажный мох на полянке возле большого дуба.

— Я слушаю.

— Меня интересует этот юноша, Корзайл, единственный из ковена, переживший Катаклизм.

Тейтрос нахмурился. Бледная кожа Демона в полумраке выглядела мертвенно-синеватой.

— Понимаю... Он стал для тебя обузой?

— Вообще-то, к этому идет.

— И ты решила для начала поговорить со мной? — губы Тейтроса сжались в тонкую линию. — Благодарю, Княгиня.

— О, только не надо! — воскликнула я. — Я прекрасно знаю, как ты относишься к подобным вещам. Я сама не хочу проявлять неблагодарность по отношению к Корзайлу, тем более что он ничем ее не заслужил, но...

— Он отработал свое? И теперь бесполезен?

— Мне не хотелось бы, чтобы это было действительно так, и, тем не менее, да. Он может быть мне полезен еще месяц-два, максимум — год, а потом выйдет в тираж, если не будет развиваться и приобретать новые умения, но, как раз этого-то он сделать и не сможет...

— А, — запрокинув голову, Демон вгляделся в звездное небо, видное сквозь кроны деревьев, — так ты говоришь о его блоке?

— Да, — подтвердила я. — Расскажи мне об этом. Он называл тебя своим Наставником... Как тебя, вообще, угораздило взять в ученики человека с врожденной ущербностью? Кроме того, дружочек, я же тебя знаю, ты всегда специализировался на хорошеньких ведьмочках, и вдруг... парень! Это что, смена ориентации?

— Да нет, — Тейтрос помолчал, подбирая слова. — Я инициировал его, надеясь выяснить природу его ущербности. С этим мальчиком связано что-то странное... Ты ведь обратила внимание на то, что его блок поставлен кем-то из Светлых Первенцев, если не самим Отцом?

— Ты серьезно? — поразилась я. — Отцом самолично? С чего бы это?

— Возможно, по той же причине, по которой его ни разу не забирали в Чистилище.

— Потенциально он маг огромной мощи...

— И думаю, он был им когда-то. Если с человеком делают такое, значит, он представляет серьезную опасность для Отца… Я подозреваю, что Кирилл был не просто каким-то магом, а одним из тех великих чудотворцев, чьи дела оказали непосредственное влияние на развитие человеческой цивилизации, причем чудотворцем отнюдь не Светлым.

— Но и не достаточно Темным, чтобы его душа отошла к нам, так?

— Да. Я понадеялся, что смогу выяснить, кем он был до того, как его лишили силы и вогнали в цепь беспрерывных реинкарнаций. Если бы мне удалось узнать, кем он был, и путем сравнения слепка тогдашней его души с нынешней, найти тот стержень, который остается неизменным от воплощения к воплощению, я мог бы потом... по аналогии... попытаться...

Он замолк и опустил голову.

…Я внезапно вспомнила, что Тейтрос самозабвенно, фанатично предан Светозарному. В свое время он одним из первых присоединился к Восстанию, и Война, в котором мы проиграли, принесла ему прозвище Лучшего Клинка Люцифера...

— Отыскать Князя? Разбить Оковы? — закончила я.

Демон молча кивнул. Я вздохнула.

— Ну и как, выяснил ты, кем был Корзайл?

— Нет.

— Жалко...

Мы некоторое время просидели в молчании, думая каждый о своем. Ветер шелестел древесной листвой. Набежавшее облако скрыло луну, и в лесу воцарился густой сумрак.

— Послушай, Лилит, — нарушил молчание Тейтрос, — дай мне слово, что ты не отбросишь Кирилла, как отслуживший свой век инструмент, когда он станет тебе бесполезен. Мы должны попытаться помочь ему вырваться из ловушки бесконечных перерождений, в которую он попал...

— Мы никому ничего не должны, — устало напомнила я. — Но Корзайл симпатичен мне, и ты мог бы не просить за него. Я обещаю. К тому же, если он попадет в Преисподню, у нас появится шанс разгадать загадку его судьбы.

— Это было бы прекрасно, только, боюсь, что зря мы тешим себя пустыми мечтами. Отец умеет оберегать свои секреты...

Потом мы еще долго разговаривали, обсуждая варианты решения насущных задач, стоявших передо мной.

К берегу реки я вернулась под утро. Корзайл мирно спал. Я легла рядом с ним и осторожно обняла его, стараясь не разбудить.

Неделя вторая от Катаклизма.

На одиннадцатый день мы отыскали континентальную сушу. Острова, попадавшиеся нам по дороге, мы осматривали, не особенно надеясь на успех.

...Подлесок. Мы с Корзайлом сидим на валуне и едим вытворенный мною сыр.

— Вообще, ты плохо готовишь, — нахально заявляет мой спутник, — если подобное творчество готовкой можно назвать...

— Молчи уж, ехидна! Одна буду есть, голодай, если хочешь.

Местность вокруг нас казалась мне знакомой по причине своей холмистости. Я постоянно напоминала себе, что, сколько бы мы не кружили по лесу, на Дубовую Гриву все равно не выйдем.

…Прошло два дня. Глушь вокруг, летняя сушь, хотя, казалось, недавно была весна. То ли времена года играют в чехарду, то ли действительно июль на дворе...

Однажды на привале, во время беззаботной болтовни ни о чем, Корзайл внезапно замолчал и перехватил мою руку.

— Ты чего? — инстинктивно отшатнулась я.

— Какого цвета у тебя глаза? — резко спросил он.

Последние события существенно подтопили ледок его неизменного спокойствия, теперь он нервничал чаще и более явно, чем ему хотелось то показать.

— Сейчас? — не поняла я.

— Раньше были!

— Серо-зеленые.

— А сейчас у тебя радужка похожа на постоянно раскручивающуюся спираль всех цветов радуги...

— Ах, вот в чем дело! — я аккуратно отцепила ладонь Корзайла от своего локтя. — Таков ее настоящий вид. Привыкай.

— Но разве... как могли духовные изменения сказаться на твоем физическом облике?

— Запросто. Глаза недаром называют зеркалом души…

Мы плутали в лесу, не встречая признаков человеческого жилья. Корзайл мучил меня, требуя вспомнить карту, которую я увидела в тот момент, когда создавала замок. В настоящее время на полу тронного зала никакого барельефа не было.

...Абаддон мы, кстати, оставили с распахнутыми воротами. Если кто-то доберется до него — милости просим....

Карту я помнила смутно, только в общих чертах: плоский, разрезанный пополам глобус, суша, шапочкой накрывающая почти все северное полушарие, а ниже экватора — крупные одинокие острова и архипелаги в океане.

Вспомнив мои давние рассказы про астральную слежку, Корзайл спросил, а не могу ли я магическим путем выяснить, в какую из сторон света нам следует идти, чтобы отыскать хоть одну живую душу. Я объяснила, что постоянно ищу человеческие следы в Астрале, но пока не нахожу. Почему? Во-первых, мои духовные силы существенно ограничивает пребывание в физическом теле. Во-вторых, людей вообще может не быть поблизости, ведь я “сканирую” местность не больше, чем километров на пять в поперечнике. Я не стала добавлять, что сбиться с пути у нас, в любом случае, нет возможности, так как Тейтрос уже отыскал несколько крупных скоплений выживших и указал мне направление к ближайшему из них.

— А ты могла случайно не заметить чью-то ауру?

— Навряд ли. Эфирный слой новорожденного мира — чистенькое место, и след человека в нем будет заметен отчетливо…

День пятнадцатый от Катаклизма, утро.

Нас разбудил треск сучьев. Кто-то пробирался по валежнику, через чащу.

Точнее, шум разбудил Корзайла. Он - умница. Бдительный и чуткий.

Я проснулась оттого, что меня не деликатно трясли за плечо.

— Какого...?!

Корзайл прикрыл мне рот ладонью.

— Тише. Слышишь?

— Зверь морской, чудо лесное… — пробормотала я, переворачиваясь на другой бок.

Зверей и птиц мы за последние дни видели много, и хищных, и травоядных.

— Только не называйся сразу, госпожа, только не заявляйся! — прошептал Корзайл.

Нет, не зверь лесной... Полусонный мозг поймал ощущение близкого присутствия разумного существа. Но Корзайл-то как догадался?..

— Наконец-то!

— Тэургин, умоляю!

Он, наверное, для того и назвал меня Разрушительницей, чтобы напомнить, что я не всегда бываю... гм?... контактна.

Уверить Корзайла в своем миролюбии я не успела. На полянку, где мы ночевали, ввалился огроменный мужик, потный, запыхавшийся. Заорал, увидев нас:

— Лев, там лев! Спасите!

Лев?!.. Впрочем, почему бы и нет? Чего уж там, спасем, живая душа все-таки — тем более, живая душа, столько долго разыскиваемая.

...Странно, однако, что мужчина не удивился при виде нас. Вероятно, поселение, на которое мне указывал Тейтрос, находится уже не далеко, и поселение это довольно крупное, раз его житель не знает всех своих в лицо...

— Оставайся с ним, — кивнула я Корзайлу и скользнула в лес.

...За последнее время я научилась передвигаться значительно тише, чем раньше, хотя охотника-следопыта из меня все равно, наверное, не выйдет...

Через дюжину шагов я оказалась на полянке, которую мы с Корзайлом вчера осматривали, подыскивая место для ночлега. Это была даже не полянка — так, пятачок земли, свободный от зарослей.

Большая гривастая кошка разлеглась под деревьями, сосредоточенно вылизывая серо-серебристую, лоснящуюся черными крапинками шкуру. Шаги зверь, конечно же, слышал, но даже головы не повернул в мою сторону, когда я остановилась на некотором расстоянии от него, за стволом старой липы.

— Ну и какой же ты лев? — обратилась я к кошке. — Рысюга ты, только слегка мутировавшая...

Кошка скосила на меня прищуренный синий глаз, чихнула, поднялась на все четыре лапы, отряхнулась, почесала себя за ухом и… исчезла.

Я даже ойкнула от неожиданности.

Доли секунды – и кошка появилась вновь, но уже не на полянке, а на прогалине между стволов деревьев, и тут же исчезла опять. Еще мгновение – и черные крапинки серебристой шкуры мелькнули среди зеленой листвы кустарника, метров на десять дальше прогалины. Мелькнули – и снова исчезли. Зверь удалялся в направлении, противоположном дороге к нашему лагерю.

— М-да!.. — сообщила я кошке вслед.

Могла бы предположить... Даже не могла — должна была.

... Телепортирующуюся кошку, наверняка, придумал кто-то из Павших. Разума у нее явно будет побольше, чем у обычных животных: еще не человек, но и не зверь уже — такое мы делать умеем, и любим главное! Драконов, василисков и прочих уникумов теперь, конечно, на планете хоть отбавляй!.. Нет, ничего плохого я не хочу сказать о действиях своих родственников, людям даже полезна будет встреча с ожившими персонажами сказок… Сам факт существования мифологических существ, возможно, в будущем сыграет мне на руку... Одно волнует: первый же инцидент показывает пробел, недоработку в моем плане. Сколько их еще — неучтенных факторов? “Думай, думай, девонька,” — как сказал бы Элэм. У меня нет права на ошибки...

Когда я вернулась к месту ночлега, Корзайл беседовал с нашим новым знакомцем, сидя на поваленном стволе ели. Теперь я смогла разглядеть гостя внимательнее: средне-русые с первой сединой волосы, высокий рост, излишняя полнота и бледность, присущая книгочеям, редко бывающим на открытом воздухе.

Я увлеклась изучением незнакомца, я заслушалась беседой, и потому вляпалась лицом прямехонько в паутину. Крупный, длиннолапый паучище свалился мне прямо на щеку.

Смешно я, наверно, выглядела, тряся головой, ругаясь и отплевываясь от липкой гадости. Великолепное начало для формирования имиджа будущей Владычицы Мира!..

— А вот и ваша подруга вернулась! — сказал Корзайлу мужчина (почудилось мне, или была в его словах сдержанная улыбка?). — Как вы ее одну не побоялись отпускать?

Пришел в себя наш гость. Уже не боится, что лев из кустов выскочит. С чего такая быстрая перемена?

...А, понятно. Корзайл куртку расстегнул так, что видна портупея...

— Как лев? — поинтересовался у меня Корзайл, и я была благодарна ему за искреннюю серьезность лица.

— Ушел, — буркнула я, присаживаясь рядом с мужчинами.

— У вас подруга дрессировщица, да?

Догадливый ты наш!

— Что-то вроде того.

— Меня зовут Аким Петрович Кондрашев, — представился гость, галантно завладевая моей рукой с целью поцелуя. — В прошлом преподаватель истории, а сейчас... не знаю уж, что и сказать…

— Тогда понятно, отчего вы так привержены традициям, — отозвалась я, высвобождая ладонь. — Морена Сегунова. С моим спутником вы, я думаю, уже познакомились?

— Конечно. Должен сказать, что очень рад встрече с вами, друзья мои! — мужчина продемонстрировал нам два ряда давно нечищеных зубов. — Может, вы сможете объяснить мне, что происходит? Я дома был с семьей, когда все это приключилось... Ну, вы понимаете, о чем я?.. Светопреставление, какое-то! Утром выхожу: части домов нет, часть в развалинах, электричество отключено, много людей исчезло, даже костей не осталось, а от чего, как — не понятно... Может, это СШЯ на нас бомбу сбросили?

Мы с Корзайлом переглянулись. Сложно будет объяснить людям, далеким от религиозного мистицизма, что же именно произошло. Задача не на дни — на годы.

— Вы где-то рядом живете? — спросила я.

— Да в Самаре же! — удивился он. — Вы что, не знаете, где находитесь?

И я, и Корзайл, не сговариваясь, решили пропустить вопрос мимо ушей, пусть это было и не тактично. Молчание наше, по-видимому, не успело вызвать у бывшего учителя истории подозрений, так как Корзайл задал контрвопрос лишь с двухсекундной задержкой. Могло показаться, что и он, и наш гость заговорили одновременно.

— А в лесу как оказались?

— Разведывать пошел. Лес-то теперь вплотную к городу подступил, шоссе заросло, рельсы — только возле станции...

— А самолеты?

— Не летают. Пилотов нет. Вообще, людей мало осталось. Не понимаю, как столько всего могло случиться за одну ночь?.. Я жене сразу говорил: зря, ох, зря наше правительство в эту священную войну ввязалось!

— Мы отдыхали на природе, когда случился Катаклизм, — Корзайл выделил последнее слово голосом: правильно, надо начинать с малого, подвигая народонаселение к осознанию происшедшего. — Обнаружили, что местность вокруг незнакомая, вот и плутали. Вы помните дорогу к городу?

— Конечно! — мужчина вскочил. — Пойдемте. Говорить можно и на ходу…

День пятнадцатый от Катаклизма, ближе к закату.

Было далеко за полдень, когда мы вышли на асфальтированную дорогу. Мы пробирались сквозь чащобу по узкой тропе, проложенной нашим провожатым на пути своего следования от Самары.

Мы вышли на прогалину, и теплый солнечный луч коснулся моего лица.

— Теперь будет легче, — сообщил Аким Петрович, — нам с вами прямо и не сворачивая!

Я остановилась у кромки зеленой травы, в одном шаге от ленты шоссе, на серой поверхности которого были отчетливо видны пунктирная разметка полос, а вдоль обочины тянулась железная “зебра” ограждения. Шагах в трех от меня находился дорожный знак: табличка висела на одном гвозде и поскрипывала на ветру. Развилка: прямо — на Москву, влево — на Саратов.

Знак стоял, но развилки не было. В паре шагов в любую сторону от шоссе лес смыкал стройные ряды деревьев. В том месте, где обрывалась дорога, асфальт был оплавлен, словно политый из плазмагана, а буйная летняя растительность прорастала сквозь камень, и лютики подмигивали солнцу ядовитой желтизной своих лепестков.

Выйдя на шоссе, мы потратили не больше двадцати минут, чтобы добраться до города.

…Пустынные улицы легли перед нами. Доходные дома чередовались с особняками и многоэтажками, но окна всех зданий были мертвы, и можно было бы подумать, что город необитаем, если бы я не ощущала посторонние взгляды, впивавшиеся мне то в затылок, то в висок, если бы я не видела свечения людских аур сквозь кирпичные и блочные стены лишенных электричества домов…

Аким Петрович привел нас к себе домой. Его жена, полная добродушная женщина, горевала о пропаже младшего сына: на утро после Катаклизма родители не доискались его в младенческой кроватке. Трое старших детей, двое сыновей и дочь, притихнув, сидели за обеденным столом, покрытым белой скатертью, пока мать руководила служанками, расставлявшими блюда.

В тот вечер было много разговоров, построенных на намеках, и много невысказанных драм и сомнений. Семья Кондрашева пыталась выдерживать благопристойный тон светских бесед, но мы с Корзайлом не поддерживали их актерства, либо уклоняясь от суждений, либо переводя беседу в новое русло.

Когда после ужина, по англиканскому обычаю, мужчины собрались с коньяком у камина, а женщинам следовало уйти, я обратилась к хозяину дома:

— Аким Петрович, позвольте спросить вас, как вы оцениваете нынешние перспективы вашей общины на выживание?

— Простите, не понял вас? — он обернулся ко мне, а добродушная жена его поджала губы.

Корзайл, стоявший возле столика для бриджа, обеспокоено повернулся ко мне. В его взгляде сквозило предупреждение.

— О, дорогой мой Аким Петрович, — я скользнула взглядом по креслу, в котором восседал у камина этот интеллигент, — не уступите ли вы мне свое место? Туфли Анны Самойловны мне несколько тесны, — кивок в сторону госпожи Кондрашевой, одолжившей мне для выхода к столу не только туфли свои, но и вечернее платье (которое, кстати, было мне великовато).

Я заметила, как вспыхнули у Корзайла щеки, и он отвернулся к стене, делая вид, что рассматривает копии пейзажей кисти Айвазовского.

Аким Петрович после недолгого ступора показал себя джентльменом и уступил мне кресло у камина, пересев в соседнее. Одержав маленькую победу, я потребовала большего.

— Денис, — обратилась я к старшему сыну Кондрашева, — мне хотелось бы поднять тост, не будете ли вы так любезны, оказать мне услугу?...

Юноша бросил взгляд на отца, смутился и попросил мать достать из буфета чистую стопку. Налил.

Я пригубила коньяк.

— Позвольте спросить вас, Аким Петрович, кто-нибудь из жителей города пытался провести точный подсчет нынешнего населения Самары?

— Не думаю, сударыня, — он замялся, — весьма скоро прибудут войска из Метрополии, они сами разберутся в ситуации...

— А что будет, если войска не прибудут?

— Как это так? — он натянуто рассмеялся. — Не предполагаете же вы, сударыня, что Император может не знать о нашем бедственном положении?

Я попыталась отыскать взгляд Корзайла, но он стоял ко мне спиной и делал вид, что увлечен изучением эпигонских малярских потуг, развешенных на стенах.

— Метрополия может находиться в не менее бедственном положении, чем ваша губерния, — ответствовала я единолично.

— Вы шутите?

— Нисколько. Я всего лишь хочу узнать у вас, сударь, мнение Дворянского Собрания по поводу имеющего ныне место казуса....

Еще пару часов наш разговор с Кондрашевым развивался в подобном русле. Я спрашивала — он недоумевал. Я конкретизировала вопрос — он увиливал от ответа. Супруга Акима Петровича, отославшая дочь, но сама оставшаяся в обществе мужчин постольку, поскольку я посмела в данном пункте нарушить этикет, расстреливала меня столь уничижительными взглядами, что я подумала: из нее может выйти неплохая колдунья. Наконец, играть в шпионские игры мне надоело, и с милой улыбкой, смакуя коньяк, я изрекла:

— Да сопутствует удача в начинаниях всем, присягавшим Властелину!

И тут же получила вопрос (чего, в принципе и ожидала):

— Властелину? О каком Властелине вы, сударыня, ведете речь?

— О том единственном Властелине, — улыбнулась я, — который среди сфер и мелодий один лишь является константой веры и символом поиска. Я говорю о Люцифере.

И тишина. И бескровные губы Корзайла, кривящиеся бледной улыбкой, которая говорит мне: ты поспешила, ты сделала все не так - слишком рано, слишком резко…

А потом глаза в глаза — четыре пары глаз — и все молчат, задыхаются, глохнут... Мне душно и тесно, я теряюсь в отражениях, искажающих форму. Я задыхаюсь гнилью изломанных судеб, я слепну в тумане ханжеского морока, я давлюсь поддельными конфетами истин, я глохну в водопаде мистерий, слишком чужих, обманчивых, ложных, чтобы я могла простить дым очищающих костров и пресную влагу речного потока, дыбу и “испанский сапожок”, и рабский завет, крушащий кумиров египетских храмов... Я не могу простить, я не могу забыть, и я пройду сквозь боль любую и лишенья, чтобы доказать...

— Простите, милая барышня, но вы, должно быть, по юности своей стремитесь отвергнуть не обсуждаемые авторитеты.

И улыбка. И мягкий взгляд, адресуемый подростку или умалишенному. И душная атмосфера обыденности. И контуры сумрака, всего лишь контуры — а не форма, наполненная содержанием; взгляды, движения, запахи, звуки — в отреченности безликих символов трансцендентального...

— Вы ненавидите Свет, — ответила я всем и сразу, — вы ненавидите Свет, но покорствуете ему, как начальнику, отчисляющему вам зарплату. Вы живете в страхе Божьем?.. Но вы боитесь и Тьмы. Вы, тешащие себя сказками о монстрах, встающих из могил, вы... вы не желаете видеть реальность, текущую рядом, но независимо от вас, и довольствуетесь убогим садомазо, замешанном на крови жертв — безразлично принимаемых или приносимых, вы — твари, вы — рабы, поскольку не умеете, да и не желаете (хотя чистое стремление следовало бы назвать мечтой) быть господами. Вы лишены гордости, в которой заставляют вас каяться попы! Вы душой и телом простретесь перед тем, кто пообещает вам власть и высшую долю... Вы побежите, как псы, скуля, за мясом на веревочке... Для этого вам достаточно подать правильную команду. Одному хватит слова “Фас!”, другой пожелает узнать степень прожаренности мяса и список специй, применявшийся при его изготовлении, третий издохнет от голода, мучимый собственным чревоугодием, четвертый выпьет лишь бульончик от мяса, рассказывая вам, как он любит животных, а пятый будет жевать траву и проповедовать вам о выбросе адреналина, который случается у коров перед бойней… Вы желаете и не можете! Вы стремитесь совершить деяние, но способны лишь на умствования. Вы пешки в чужой игре и желаете оставаться пешками, лишь бы не увидеть под своими ногами вместо белых полей алые. Вы — рабы, безмолвные в своем низкопоклонстве и истлевшие под кнутами собственного неверия, вы — осмелитесь ли предъявить право на кровь свою, на пепел погребальных костров и на соки трав, возросших на свежей могиле?..

Душное молчание заполнило комнату.

Минута… две — тишины. И я понимаю, что слова мои пропали впустую.

Аким Петрович сокрушенно покачал головой, видимо, подразумевая, что владеет неким высшим знанием, не доступном мне, убогой. Его жена украдкой крестила грудь. Старший сын опустил глаза, младший не отводил от меня сметенного взгляда.

Корзайл подошел сзади и коснулся моего плеча.

— Морена, я несколько утомлен. Не стоит ли нам отправиться спать и не тревожить более наших гостеприимных хозяев?

Можно было осадить компаньона, можно было поставить на место слугу, но нельзя было отказать соратнику, предложившему мне выход из ловушки, в которую я по собственной неосторожности попала.

…Ты прав, друг мой, не так и не сейчас...

— Конечно, как пожелаешь, — я накрыла своей ладонью его руку, адресуя извиняющуюся улыбку присутствующим господам.

Но эффект, произведенный моими словами, нельзя было сгладить простой улыбкой.

…Хозяева отвели нам общую комнату. Никаких конкретных объяснений мы не давали Кондрашевым, однако, они, похоже, восприняли нас с Корзайлом, как супругов — это минимум, или как гражданских любовников — это максимум.

— Нам тесно не будет? — спросил Корзайл, обозрев полутора спальную постель на сетке.

— Ну, не сгоню же я тебя на пол? — пожала плечами я.

Корзайл заснул быстро. Прислушиваясь к его ровному, спокойному дыханию, я еще долго лежала в темноте, глядя на черное небо в россыпи звезд, заключенное, словно картина, в раму незашторенного окна.

День 16 от Катаклизма.

На сон мне хватило четырех часов. Проснувшись перед рассветом, я растолкала Корзайла, и, предоставив ему время для сборов и умывания, спустилась в гостиную. Там я застала младшего сына Акима Петровича Кондрашева — Алексея. Он сидел в кресле возле незажженного камина и читал книгу. Когда я вошла, юноша вздрогнул, оторвал взгляд от страницы, поднял на меня глаза и тут же спрятал их.

— Доброе утро! — сказала я ему, стараясь сгладить повисшую в воздухе неловкость.

Он что-то невнятно буркнул в ответ, потом прочистил горло и повторил приветствие громче.

Я присела в кресло напротив Алексея, изобразив на своем лице смущение, сходное с его собственным. Мне не нужно было копаться в мыслях юноши, чтобы понять — мой трюк сработал. Алексей утратил часть свой напряженности и проникся ко мне долей симпатии — на покрасневших щечках обозначился нежный пушок — что, собственно, и требовалось.

— Алеша… Ты позволишь мне называть тебя так?

Он поспешно кивнул.

— Знаешь, я так рада, что после всех ужасов последних дней… этого безумия… Ну, ты понимаешь?

Он снова кивнул и зарделся пуще прежнего.

— …я попала именно сюда, в Самару. У меня тут есть… то есть были… — я старательно продолжала копировать каждое мимическое движение юноши, словно зеркало, — друзья… нет, скорее не друзья, знакомые… Мне хотелось бы их отыскать. Ты поможешь?

— Конечно, госпожа Морена!

— Зови меня просто Мора. Не настолько уж я старше тебя…

И я лукаво рассмеялась.

— Да… Мора.

Робость придавала взгляда и голосу Алексея застенчивую интонированность, но подростковая гиперсексуальность притягивала его взгляд к тому, чего не скрывал низкий лиф платья его матушки, надетого сейчас на мне.

…Полчаса спустя я и Корзайл в сопровождении Алексея спустились с высокого крыльца дома Кондрашевых на по старинке мощеную булыжником улицу.

Не удивительно, что улица была мощеной, а не асфальтированной: все-таки, дом Кондрашевых стоял в старом, не подвергавшимся перестройке районе, почти на окраине города.

…Переулки, улицы, тупики, перекрестки и площади Самары были пустынны. Лишь время от времени нам на встречу попадался случайный прохожий, спешивший при виде нас скрыться за ближайшим углом или затаиться в подъезде ближайшего дома. Страх душным мороком придавил город. Каждый боялся каждого, человек узнавал в человеке волка, пусть и не было вблизи реальной опасности, и голод не выгонял еще обывателей на улицы в поисках наживы…

Самара — сытый губернский город. Не дни — недели должны пройти для того, чтобы люди осознали ужас своего нынешнего положения, его безвыходность.

На секунду я задумалась о том, что должно твориться сейчас в менее обеспеченных центрах… Разбитые витрины продовольственных магазинов, гниющие трупы на улицах, под палящим солнцем, или оледеневшие — подо льдом и снегом… Автоматные очереди и окровавленные клубки тел, сцепившихся в грязи за банку тушенки… Длинные ногти — не украшение женской ручки — когти хищницы… Тупые резцы, не предназначенные для терзания сырого мяса… Клубок тел, сплетенные конечности… Я задумалась — и прогнала мимолетную мысль. Выживут сильнейшие, а я не могу быть сразу везде. Придет время и таежных поселков, и урбанизированных метрополий. Сейчас же я здесь — и мне не стоит отвлекаться.

…Мы остановились на площади, прямо напротив дома, где прошло мое детство. Подняв взгляд, я могла рассмотреть окна моей бывшей комнаты — там по-прежнему висели тонкие, полупрозрачные шторы в цветочках и лиственных завитках.

— Мора, — мое имя Алексей до сих пор выговаривал неуверенно, с потаенным смущением, хотя и произносил его уже раз двадцать, а то и больше, — так мне?..

— Да, иди, — я махнула рукой в сторону Церкви Благовещенья.

Мальчик бросился бегом к дверям храма, а Корзайл мягко взял меня под локоть. Всю дорогу от дома Кондрашевых он молчал и старался вести себя незаметно, но раздражение нарастало вокруг него аурой пламени.

— Госпожа, зачем тебе этот ребенок? Оставь его! Ты же знаешь, что его ведет не понимание и не преданность, а лишь…

— Похоть? Ты ревнуешь, Кор?

— К нему?.. — артистическое умение выверять модуляцию голоса не подвело Корзайла и сейчас: о, сколько слышалось в этом словосочетании презрения! — И разве я имею на это право?

Я высвободила локоть.

— Он полезен мне. Они все мне нужны, Кор. Ребенок или взрослый, мужчина или женщина — не важно.

— Да, я понимаю. Но разве сейчас, на данном этапе, не было бы логичнее отыскать союзников, чем доверяться первому встречному? Я знаю, что в Самаре был ковен. Возможно, кто-то из него выжил…

— Всему свое время.

Я ожидала, что Корзайл продолжит свои возражения, укрепит аргументацию, но он промолчал. Отступил на пару шагов за мою спину.

Через площадь к нам бежал Алеша.

— Мора, я все узнал! — запыхавшись, он остановился передо мной и замер в склоненной позе, упершись себе руками в колени, пытаясь отдышаться.

— Ну? — поторопила я.

— Батюшка Инокентий не появлялся в церкви со времени… ну, со времени этого… того, что случилось…

— Катаклизма, — подсказал за моей спиной Корзайл.

— Да!

— Батюшка Инокентий? А ты уверен…

— Да, Мора, я спросил. Сергей Александрович Сегунов, его так в миру звали, — запоздалое любопытство проснулось в юношеских глазах: — А он кто тебе?

— Брат, — коротко ответила я.

…Ну, что ж, Сережка ушел. Этого следовало ожидать — значит, недаром священник, значит, и в правду, религия была его призванием…

— Что теперь? — голос Корзайла осколками льда, хорошо, что меня они лишь морозят, а не ранят. Обиделся.

— В Собрание, — стряхнув задумчивость, ответила я. — Чего тянуть волынку?...

Ночь с 18 на 19 число после Катаклизма.

Спустя трое суток после прибытия в Самару, беззвездной ночью, наполненной дымом факелов и летней предгрозовой духотой, я стояла на сколоченной на скорую руку дощатой трибуне, установленной в центре площади, и призывала к вниманию шумную разношерстную толпу, запрудившую все видимое, на сколько охватывал взгляд, пространство, тем жестом, каким неоднократно мне случалось водворять молчание в Пандемониуме — правая рука с открытой ладонью, поднятая к плечу — древний символический жест, которому в каждой эпохе людской истории предавался различный смысл.

Слабое движение застывшего в сонной одури воздуха не могло остудить моего разгоряченного лица. Мне было трудно дышать в чаде факелов, окружавших помост. Наверное, я волновалась. Волновалась чисто по-человечески.

...Минуты каплями уходили в небытие прошедшего...

Паника, готовая прорваться всеобщем безумием, пахла прогорклым потом. Лишенные телевидения, радио, Internet’а, телефона и телеграфа, люди даже в кругу своих близких и знакомых чувствовали себя робинзонами, попавшими на необитаемый остров. Они не желали верить в глобальность катастрофы. Истово твердя, что вскоре прибудут императорские войска и наведут порядок, они игнорировали факт таинственного исчезновения многих своих сограждан, архитектурные гротески расчлененных зданий, изменения ландшафта и оплавленный асфальт тупика шоссейной дороги, но они не могли не замечать, как загнивает еда в неработающих холодильниках, и как по-августовски начинают желтеть на деревьях листья…

Люди, привыкшие к железной руке централизованной власти, не были готовы к демократическому вече, при помощи которого их предки решали насущные вопросы.

На сегодняшнем собрании не было губернатора, выступавшего в окружении бюрократической свиты и домочадцев. Галуны конной полиции не мелькали над толпой, одним видом своим призывая к порядку. Предоставленные сами себе, лишенные привычного для них силового руководства, наконец-то, начавшие понимать, что бесполезно сидеть и ждать доброго дядю, который придет и спасет их всех, люди метались от истеричного страха к амбициозной агрессии. Быстрее элиты осознав, что классовое деление кануло в прошлое безвозвратно, голытьба требовала голоса наравне с дворянством, духовенством, купечеством и интеллигенцией.

То тут, то там вспыхивали драки, грозившие перерасти в общую свалку. Каждый рвался на трибуну, и ни один не желал слушать другого. Перед тем, как я вышла на помост, выступали четверо: судья, врач, епископ и полицмейстер. Шум нарастал постепенно: если первого, из взявших слово, толпа слушала под аккомпанемент перешептываний, а второго прерывала выкриками, то уже речь священника полностью потонула в гуле голосов, а полицмейстера вообще прогнали с трибуны под свист и улюлюканье.

Я проскользнула на помост, воспользовавшись заминкой секретаря исчезнувшего ныне губернатора, затеявшего (как он считал, по собственному почину), организовавшего и самолично проводившего сегодняшнее собрание горожан: мы стояли близко к помосту, и Корзайл расчистил мне дорогу сквозь толпу.

...Минуты густыми каплями пролетали сквозь сумрак настоящего, от каменного свода пещеры к неспешной подземной реке...

— Бесполезно ждать. Они не угомонятся, — склонившись к моему уху, сказал Корзайл, поднявшийся на трибуну вслед за мной и теперь стоявший в шаге позади меня.

Я кивнула, соглашаясь. Медленно опустила руку.

...Людей придется многому учить — точнее, напоминать им давно забытое старое...

Я протянула руку к ближайшему факелу и, забрав один из язычков пламени себе на ладонь, скатала из него огненный шарик.

— Птица или дракон? — спросила я через плечо.

— Что? — то ли Корзайл не понял вопроса, то ли не расслышал его.

— Просто ответь, птица или дракон? — повторила я, повысив голос, но не слишком сильно.

— Конечно, дракон. А к чему ты спраш...

Корзайл не договорил, потому что в этот момент я подбросила огненный шарик в воздух. Оранжевая звездочка вспыхнула над толпой и быстро начала увеличиваться в размерах. Гордо изогнулась змеиная шея, распахнулись огромные крылья, длинный хвост со свистом рассек воздух, и когтистые лапы взрыхлили полуночную духоту. Жарким маревом пахнуло на толпу, и люди прянули в стороны. Кого-то смяли, кто-то упал. Завизжали женщины. Заплакал ребенок (да кто же это додумался привести его в эту свалку?!). Мужской голос у трибуны крикнул: “Знамение!”, и толпа тут же подхватила вопль на разные голоса.

Я заставила огненный фантом подняться выше, воспарить над крышами домов и покружить над площадью, разбрасывая искры при каждом взмахе крыльев.

Мне было сложно одновременно управлять призраком, сотканным из материи самой непокорной из вселенских стихий, и говорить то, что сказать пришло самое время. У меня вспотели ладони и заледенели кончики пальцев, а все тело била мелкая дрожь. Смертная плоть ограничивала возможности моего бессмертного духа. Вместо того чтобы действовать напрямую, я была вынуждена чесать левой рукой правое ухо.

Дракон завис над толпой и оглядел притихших внизу людей пламенеющим взглядом, а затем повернул на восток, к реке — к Абаддону.

Корзайл все понял правильно, он отступил с помоста и смешался с толпой, но его сильный, глубокий и звонкий голос разнесся над площадью прежде, чем огненный дракон скрылся из глаз:

              — Когда согреет камень алтаря
              Лесной цветок взамен кровавой жертвы,
              Не станет ни изгоя, ни царя,
              Ни бездны меж свободой и бессмертьем,

              Когда с колен поднимутся жрецы,
              Без страха глаз богов коснувшись взглядом,
              Когда поить устанут мудрецы
              Сердца, умы и души лживым ядом,

              Скользнет в траву из ослабевших рук,
              Распавшись прахом, грозное оружье,
              Сокровищем бесценным будет друг,
              А золото — лишь тяжестью ненужной…

Смятенное молчание повисло над толпой. Лишь один человек не казался смущенным – мужчина, стоявший возле помоста, кажется, именно тот, кто крикнул: «Знамение!» Он и сейчас не промолчал. Уловив мгновение паузы между словами Корзайла, он выкрикнул:

— Чудесное видение указало нам путь! Надо идти на восток, вслед за ним!

Облако чертыханья и божбы забурлило над площадью.

Однако Корзайл еще не закончил, и хотя некоторые из ближе стоящих людей удивленно оглядывались на него, он продолжил, и напевный речитатив его слов перекрыл гомон голосов:

             — Когда сумеют сердцем передать
              Все то, чего не высказать словами,
              Когда узнают, как это — понять,
              Что шепчет лес, о чем тоскует камень,

              Когда набат на лемех перельют,
              Когда считать разучатся потери,
              Когда любовь, доверье и уют
              Войдут в замков не знающие двери,

              Когда из прогоревшего угля
              Восстанет древо в огненных объятьях, —
              Тогда очнется мертвая земля,
              Стряхнув оковы древнего проклятья! *****

Множество глаз следило за полетом огненного дракона. Недоумение, потрясение, неверие, страх, восхищение отражалось в сотнях лиц, поднятых к небу.

— Это не Божье чудо, а дьявольское наваждение! — опомнившись, возопил епископ, но его протест потонул во вновь накатившей многоголосой волне.

...Подробные воспоминания о дальнейших событиях той ночи кажутся мне чрезмерной роскошью.

Собрание продолжалось до самого рассвета. После многих потуг и различных недоразумений были установлены регламент выступлений и их очередность. Панические монологи о том, “как же мы, несчастные, дальше жить-то будем”, чередовались с конструктивными предложениями о создании выборного комитета управления, расчистке участков леса под земледелие и переоборудованию городских жилищ под дедовский способ отапливания. Я больше не высовывалась вперед, однако, записалась в очередь желающих высказаться.

Поднявшись на трибуну во второй раз за ночь, я оказалась более успешна, чем в раз предыдущий: меня выслушали. Я рассказала о том, как мы с Корзайлом, “дикие” туристы, оказались застигнуты в лесу Катаклизмом, и как мы добирались до Самары. Я упомянула о встретившемся нам по пути огромном пустующем замке, стоящем на плодородной земле возле реки, в которой изобилует непуганная рыба. Особенно я упирала на то, что помещения замка снабжены печами и каминами, поскольку “собрание уже поднимало вопрос о сложности работ, которые потребуется провести, чтобы к зиме обеспечить все населенные городские дома средствами обогрева”.

Завершая свой рассказ, я поймала напряженный взгляд Акима Петровича Кондрашева среди моря незнакомых лиц. Поняв, что я смотрю на него, преподаватель истории быстро отвел глаза.

Неугомонный мужчина у помоста пожелал узнать, как далеко и в каком направлении находится замок. Отвечая, я рассмотрела поближе любопытного человека, чье поведение во время моего фокуса с огненным драконом никак нельзя было назвать ординарным. Среднего роста, худощавый, русоволосый, с ни чем не примечательной внешностью, мужчина был одет со строгой скупостью человека, привыкшего считать копейки.

…Я осталась довольна своей речью, заронившей в умы собравшихся на площади людей идею переселения.

Конечно, я не ожидала, что сотни людей по первому моему слову бросят насиженное место и побегут за десятки километров искать себе новый дом. Я не спешила, я готова была подождать. Пусть попытаются наладить свою жизнь здесь и испытают все трудности нецивилизованной жизни, лишенной электричества, газа, водопроводной воды и тех бытовых мелочей, которые человек XXI века от Рождества Христова привык мыслить неизменной частью своего существования. Пусть испытают на себе холода и голод. Пусть выкорчевывают лес с топором, а не с бензопилой, и засевают поля с мотыгой, а не на тракторе. Я подожду.

Я дождусь того момента, когда люди в полной мере оценят то, что потеряли, когда отчаяние от собственного бессилия и тоска по потерянным благам притупит в них недоверие, заглушит в них голос прагматизма и религиозный шепоток совести — и тогда я снова позову их за собой. И они пойдут. Пойдут, как миленькие. Настанет тот день, когда бесполезно будет жрецам Света напоминать своей пастве о давнем пророчестве. Их голос и сегодня уже плохо слышен...

Когда я, закончив свое выступление, спустилась с помоста, мужчина, назвавший дракона знамением, подошел ко мне.

— Славься, Княгиня! — тихо сказал он, склонив голову в полупоклоне.

Я взяла незнакомца под руку, отвела из центра толкучки на боковую улицу, где почти не было народа, и только тогда спросила:

— Сколько из ваших выжили?

— Все двенадцать, госпожа.

Корзайл, откуда-то неслышно появившийся возле нас, нашел мой взгляд. Мы одновременно улыбнулись друг другу.

Месяцы 2 – 6 от Катаклизма.

<Пребывание в Самаре. Описание Самарского ковена. Постепенные изменения в настроении горожан. Раскол. Исход части горожан в Абаддон. Конфликты в пути. Корзайл получает меч от Тейтроса.>

11 число 7 месяца от Катаклизма.

Мои покои располагались на четвертом этаже в восточном крыле замка — всего комнат, а лучше сказать залов, было ровным счетом девять: спальня, кабинет, малая гостинная или будуар - если говорить на французский манер — для личного пользования и приватных встреч, столовая, ванная, гардеробная, а также парадная столовая, большая гостинная и тронный зал. Все эти апартаменты с момента возникновения Абаддона существовали в законченном виде вместе с отделкой стен, витражными окнами, мебелью, коврами и дубовым паркетом. В большой гостинной, предназначенной для многолюдных приемов, например, была реконструирована обстановка одного из залов дворца в Фонтенбло времен Луи XIV, а спальня была оформлена с суровой сдержанностью и одновременной почти варварской аляповатостью раннего средневековья. Формируя интерьер тех девяти залов, что должны были стать моим личным уголком Вселенной на будущие века, я не придумала ничего нового: я извлекала из памяти некогда запечатленные там картины прошлого и давала им новую жизнь. Все девять помещений получились не похожими одно на другое, но еще более существенно они отличались от общего запустения, царившего в большинстве помещений замка. Пустые темные залы с незастекленными окнами и гулкие коридоры навевали тоску и казались постороннему взгляду древними и неухоженными руинами, которые были давным-давно покинуты своими прежними обитателями…

Люди, впервые поднявшиеся по широким лестницами моей твердыни, с опаской поглядывали на длинные тени, полнившие собой изломы потаенных углов, и ежились от промозглого ветра, продувавшего анфилады галерей и залов так, что некуда было от него спрятаться. На лицах тех, кому предстояло стать первыми подданными моей Империи, я читала безмолвных протест: «И ради этого мы притащились в такую даль?!» Я хотела бы успокоить и утешить их, пошедших за мной, не смотря на трудности долгого пути, пустые желудки и первые осенние заморозки, но не смела делать этого, понимая: все знаки препинания в наших отношениях должны быть расставлены сразу и окончательно, чтобы для разума людей не осталось лазейки, которую они потом бы могли назвать недопониманием. Не прежние речи мои, не предводительство мое на пути до острова, не те крохи авторитета, которых я сумела добиться от последовавших за мной людей, определяли то, как сложатся наши отношения в дальнейшем, а лишь этот миг и первая ночь, которую предстояло им провести в Абаддоне. Мой статус должен быть непререкаем: я хозяйка замка, и все, вступившие под его крышу, должны помнить об этом.

Медленным взглядом я обвела бледные осунувшиеся лица толпившихся вкруг меня людей, с которых не сходило выражение разочарования и тревоги, бессильного гнева или покорности судьбе.

Аким Петрович Кондрашев чуть помялся, а потом шагнул из толпы навстречу мне.

— Морена, где то, что вы обещали нам? — заговорил он с мягким, деликатным упреком. — Может быть, когда-то это место и было пригодно для жизни, но только не сейчас, и…

— У вас есть выбор? — прервала я его, не дослушав.

Мужчина дернулся так, словно его ударили, и по щекам его разлилась краска. Его глаза укоризненно смотрели на меня сквозь стекла очков.

Одна из женщин в задних рядах запричитала что-то неразборчиво, а у другой на руках заплакал ребенок. Что за беда: детки вечно начинают рыдать, чувствуя смятение своих матерей!..

Я улыбнулась чуть кривовато, не до конца уверенная в правильности собственного решения, хоть сомневаться постфактум было глупо, и повысила голос, обращаясь сразу ко всем:

— Эти стены и крыша защитят вас от снега, дождя и ветра. Если же вам кажется, что здесь холодновато, соберите хворост и растопите камины, сделайте деревянные ставни на окнах и постели из ельника. Охота и рыбалка прокормят вас и ваших детей, в реке же пресной воды вдоволь… Разве я обещала вам большее, когда звала вас сюда? Чтобы жить в раю, вам придется построить его своими руками…

Из-за спин других мужчин вперед шагнул Семен Мойцев. Я настороженно проследила за его порывом, ожидая беды: его горящие глаза и чуть разомкнутые губы, приоткрывавшие свирепый оскал, говорили, лучше всяких слов, что мужик снова на взводе.

— Наши дети, значит, будут мерзнуть на голом полу, а ты будешь нежиться в теплой кроватке, так, бесовка?!

Я постаралась сохранить спокойствие и не вспылить в ответ на провокацию, хотя по рядам собравшихся уже побежал возмущенный шепоток.

— Я отдаю в ваше владение весь замок, но эти девять комнат мои, и никто из вас не войдет в них без моего приглашения.

Семен шумно выдохнул, лицо его побагровело.

— Так пригласи нас! За чем дело стало?

— Пока еще никто из вас ничем не заслужил моего поощрения, — холодно ответила я.

…Право же, не объяснять же мне было этому дикому мужику, как падка человеческая натура на дормовщинку, и как сложно будет заставить заниматься насущными проблемами и тяжелым физическим трудом людей, уверовавших, что все блага жизни они смогут получить без особых усилий лишь за красивые глаза? Не объяснять же ему, право, что, стоит мне проявить мягкость в сегодняшнем вопросе, и завтра гости сядут мне на шею всей оравой: зачем охотиться, если Морена может превратить камень в хлеб, зачем добывать огонь при помощи трута и кремня, если Морена может зажечь его одним словом, зачем обустраивать пустые, похожие на пещеры, залы, если в комнатах Морены так тепло и уютно, зачем учиться и работать, если все пригодное для жизни может тебе дать кто-то другой?.. Может быть, я излишне плохо думаю о людях, но, на мой взгляд, лучше ждать худшего, а потом радоваться, что все сложилось иначе, чем надеяться на лучшее, и испытывать разочарования в дальнейшем…

— Ах ты, жидовка! — возопил не на шутку разгневанный Семен и угрожающе надвинулся на меня.

Его ярость показалась бы мне забавной, если бы не была вопиюще реальна. Мойцев был на голову выше меня, широк в плечах и мощен, как Илья Муромец с известной картины. Почти рефлекторно мои пальцы сложили сутру смерти, а рука начала движение к груди мужчины раньше, чем я приняла решение защититься.

Корзайл, до этого момента безмолвно стоявший за моей спиной, оказался быстрее. Он шагнул вперед, прикрывая меня собой и одновременно отодвигая в сторону. Я не видела его лица, но знала, что выражение его не изменилось ни на ёту с начала разговора, а в глазах стыла недвижная сумеречность.

Корзайл не потрудился достать оружие: ни пистолет с полупустой обоймой, ни новехонький меч, висевший в ножнах у бедра, но Семен, в слепом гневе рвавшийся вперед, вдруг застыл, словно натолкнувшись на прозрачную стену.

Без церемоний протолкавшись через толпу и практически отшвырнув попавшегося на пути Акима Петровича Кондрашева, Антарес и Джанго подскочили к огромному мужику, заломили ему руки за спину и пригнули на колени. От неожиданности он даже не сопротивлялся. В напряженной тишине, неожиданно спустившейся на тронный зал, было слышно его сбивчивое, прерывистое дыхание.

— Ты не успел, — негромко произнес Корзайл, но слова его мгновенно подхватило жадное эхо, — только это тебя и оправдывает. Прецедент, случившийся только что, был первым, и только поэтому ты будешь жить, — Корзайл поднял взгляд от склоненного мужчины и обвел им толпу, а я восхитилась своим соратником, видя какой почти суеверный ужас вызывает в людях мертвенная недвижимость его черт. — Тот, кто посмеет сказать дурное слово о госпоже Морене или, уж тем более, поднять на нее руку, умрет. Я убью его сам.

Непонимание и протест отразились в десятках лиц. Никто не усомнился в том, что Корзайл готов свое обещание выполнить.

Губы Кондрашева дрожали, но он нашел в себе силы ответить Корзайлу:

— Это беззаконие и тиранство! Кто дал вам право так вести себя и угрожать нам?!

Черты лица Корзайла расслабились, и он чуть заметно улыбнулся.

— Мое право — это право сильного, остальное же сейчас вас не должно касаться. Что же до законов, то пришла вам пора запомнить, что на этой земле отныне существует один закон — слово нашей госпожи, — и он слегка поклонился в мою сторону.

Люди стояли, тесно сбившись в кучу, выражение недоумения не сходило с их лиц. Сумрачность моего тронного зала давила на собравшихся, подпитывая в их душах иррациональный страх.

Аким Петрович нахмурился и перевел взгляд на меня:

— Что все это значит, госпожа Морена? Почему мы должны считать для себя ваше слово высшим законом? Вам не кажется подобное требование излишне… самоуверенным?

Корзайл молчал и отступил на шаг в сторону, давая мне выйти вперед. Я бросила на него быстрый взгляд и коротко вздохнула.

— Да, вы правы, — взглянула я прямо в глаза бывшему преподавателю истории, — похоже, что время объясниться настало. Но не сегодня и не сейчас. Мы все устали с дороги. Обустраивайтесь, ужинайте, отдыхайте. Все разговоры мы отложим на завтра.

Закончив говорить, я одним взглядом охватила толпу, давая понять, что подвела итог данному эпизоду и теперь им можно расходиться по своим делам.

Закряхтел, вскарабкиваясь с коленей, Семен Мойцев. Выражение детской обиды на его лице маскировало притушенный гнев. Антарес и Джанго молча стояли рядом, готовые отреагировать на любой его агрессивный жест.

Кондрашев хотел сказать еще что-то, но взглянул на Корзайла и промолчал. Он повернулся ко мне спиной, люди расступились перед ним, и учитель истории быстрыми шагами пошел к выходу из зала. Несколько мгновений спустя перешептывающаяся и переглядывающаяся толпа потянулась за ним следом.

— Мойра, Тибальд, Аеску!.. — резко прозвучавший среди шороха шагов голос Корзайла, поименно называвшего двенадцать членов самарского ковена, заставил вздрогнуть и обернуться тех, кто еще не успел добраться до двери.

Вызванные этим окриком люди уже спешили к нам, стоявшим под крыльями Трона Дракона.

— Вы, избранные, отныне личная гвардия нашей госпожи, — Корзайл говорил сухо и нарочито громко. — Охрана у ее дверей должна стоять круглосуточно!

Люди, чьи имена Корзайлом не были названы, отступали к дверям, то и дело оглядываясь через плечо, кто пугливо, а кто и с откровенной злобой или презрением. Когда последний из посторонних покинул тронный зал, Корзайл обернулся ко мне, и циничная искра его прищура вызвала смятение даже у меня, хотя мне-то следовало быть ко всему готовой. Я на мгновение представила, какое действие должен был оказывать подобный взгляд на тех, кто плохо знал Корзайла, и рассмеялась. Приподнявшись на цыпочки, я обняла его за плечи и шепнула ему на ухо: «Ты был великолепен!», потом ласково куснула мочку его уха и, развернувшись вокруг своей оси с танцевальной легкостью, направилась к боковому, замаскированному выходу из тронного зала: он должен был привести меня в мой будуар.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать, сколь завистливыми взглядами одаривает сейчас Корзайла мужская часть самарского ковена. Что ж! Их зависть он переживет, а мое благоволение к нему должно удержать чрезмерно ретивых от интриганства против него и прибавить ему авторитета в глазах тех, кто разумен и верен.

…Пожалуй, я излишне поспешила, оценивая полезность Корзайла. Даже без магического дара он — лучшее, что есть у меня на нынешней момент. Теперь это несомненно!..

12 число 7 месяца от Катаклизма.

<Объяснение с горожанами. Морена объявляет себя Княгиней Ночи, Глашатаем Люцифера и правительницей Земли.>



КРАТКО:******

13 число — <Кондрашев пытается увести с собой часть переселенцев обратно в Самару. Корзайл подавляет восстание и убивает Кондрашева.>

Зима 1 года от К. — <Этюд о жизни в замке. Постоянные разведывательные экспедиции Корзайла и его общение с Тейтросом. Морена начинает реанимировать по мере необходимости знания и умения прошедшей эпохи, доставая информацию из памяти людей. Под конец зимы сканирование памяти решено ввести, как всеобщее правило.>

Март 2 года от К. — <Корзайл находит полуразрушенную военную базу. Корзайл и Морена посещают базу. Общение с выжившими военными. Подготовка и переоборудование самолетов для исследований местности. Морену учат делать бензин.>

Весна 2 года от К. — <Военные с базы перебираются в Абаддон. Начинаются исследования местности. Корзайл пропадает неделями. Морена обучает магии детей столицы. Нападение Семена Мойцева на Морену, попытка изнасилования (а оно надо???.. попса!..), его смерть и выяснение способностей нынешнего тела Морены — выкачивание жизненной силы.>

2-8 год от К. — <Присоединение новых общин. Абаддон разростается. Обнаружено становище драконов. Разговор Лилит с Групповым Духом драконов.>

9-13 годы от К. — <Взрослеет новое поколение. Присоединение окрестных поселений, как путем договоров, так и путем запугивания. Встает вопрос о необходимости формирования институтов власти. Встреча с Вассой.>

14-51 годы от К. — <Дальнейшее расширение границ Новой Империи. Обнаружение вотчины Ракшаса. Ракшас рассказывает о своих исследованиях и предположениях и на их основе делает предложение Морене, она его принимает. Как следствие: образование Конклава Магов на Зеленом Острове.>

52-60 годы от К. — <Написаны законы Новой Империи. Разговор Корзайла и Морены о необходимости наличия идеологического врага. Разговоры о необходимости введения нового летоисчисления. Столкновение с общиной отца Иннокентия. Морена узнает Сергея и делает ему предложение. Под давлением он соглашается.>

61-89 годы от К. — <Формируется Арийское государство. Империя растет. Дополняется законодательство. Формируются суверенные государства под протекторатом Империи. Павшие ходят среди людей. Ценз совершеннолетия снижен до 13 лет. Корзайл смертельно ранен, в нем открываются новые возможности.>

90-100 годы от К. — <Окончательное формирование института власти. Морена просит Корзайла помочь Вассе родить еще одно дитя. Формирование регулярной армии с кодексом чести Черных Гвардейцев. Первая война.>

1 июня 1 года от основания Темной Империи — <Официально введено новое летоисчисление. Императрица принимает присягу своих подданных.>

2 июня 1 года – 18 ноября 42 года от осн. Т. И. — <Рождение Акулины (дочь Вассы и Корзайла – не забыть: на Вассе апробировали ту сыворотку, иначе не понятно как она так долго живет, и главное – до сих пор способна к деторождению!). Войны за объединение континентальных государств. Рост боевого духа. С Павшими общаются практически все на территории Империи. Развитие культуры и науки. Ценз совершеннолетия снижен до 10 лет. Введение уголовного и военного кодексов и практики казни тьял’вайр. Корзайл назначен Мастером Меча и Маршалом Империи. Морена делает своей любовницей дочь Корзайла и Вассы. Васса кончает жизнь самоубийством. Разговор с Вассой (ее привел Тейтрос). Повзрослевшая Акулина основывает Орден Светозарного — он же, Легион Разведки.>

Последующие рваные даты — <Описание войн, ключевых событий, издание поправок к законам (может быть, с набросками-иллюстрациями эмоций в кавычках, курсивом…). Морена чувствует приближение нового Армагеддона и начинает нервничать. Корзайл напоминает ей, что еще не меньше 100 лет впереди. На стол Морены попадает портрет Хлода Корнелия Роксандера. Беседа Корзайла и Морены.>

НУ... СОВСЕМ ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ:

- Психотрансляция – это аналог телевидения, не так ли?

- Да, но мы должны избежать идеологических огрехов, которые допускали СМИ на всех Витках Светлой Дуги.

* * *

<Разговор о том, что насилие, хлещущее с экранов телевизоров, трансформирует человеческую психику. Дети взрослеют с ощущением того, что жизнь бесцельна. И Корзайл, и Морена сходятся на том, что насилие в психотрансляции должно быть, НО: как исторический экскурс, как фантастика либо как какое-то художественное повествование о событиях в среде арийцев. То есть насилие в «кино» надо оставить, но показывать его, как следствие неправильного государственного устройства и жизненных норм людей прошлого и тех, кто не живет под Черным Троном. И здесь не важно, с какого возраста ребенок начинает наблюдать насилие – важно, что бы он понимал, что то насилие, которое на «экране», и тот мир, в котором он живет – это разные вещи. Окружающий ребенка мир (Темная Империя) должен быть представлен ТОЛЬКО с позиций комфорта, защищенности и уюта. То есть: надо показать негатив и позитив, чтобы человек с детства знал, с чем он должен бороться. По ходу можно внушать объяснение этого различия: почему у нас этого нет, а у них есть?.. Да потому, что арийцы находятся в плену собственных моральных догм, и, пытаясь следовать им, корежат собственное человеческое естество, пробуждая в себе животное. Гражданин Темной Империи так не поступает, потому что регламентированное насилие – это норма его жизни. С восьми лет (?), за два года до совершеннолетия, человек вправе узнать о том насилии, которое существует в рамках Империи (скорее всего, он знает уже это от родителей, но он в праве получить пояснения и инструкции о казни тьял’вайр и правилах поединков с наглядной демонстрацией по психотрансоляции). Каждый должен знать, что он вправе совершать насилие, но должен он быть и в курсе того, к каким последствиям его поступки могут привести.>

* * *

Дуэль: вызванный на поединок выбирает форму боя – «оружие». Физическое противостояние возможно, но не приветствуется.

* * *

Казнь тьял’вайр за (???):
- дважды пойман на ограблении (следствие - лечение), и третий раз - вообще (если до этого был не пойман) или после лечения;
- шесть трупов не на поединках (изначально два, потом ценз падает в связи с перенаселением и необходимостью отсеивать слабых (не уверена в возможности перенаселения - ???);
- оскорбление словом или действием с последующим отказом от поединка,
- причинение вреда физического и, возможно, психического, несовершеннолетнему;
- оскорбление величия;
- доказанное (в смысле, подтвержденное реальными воспоминаниями объекта насилия о его мыслях и желаниях на момент совершения действия) сексуальное насилие.
- etc ???

* * *

Предположительные наказания:
1) Те, кто пытаются открыто бунтовать против идеологии и строя - высылка в Визлеукос.
2) Проявления светлого фанатизма, связанные с насилием – дело Легиона Разведки, открытые разбирательства не предполагаются. (Предположительно эти люди просто исчезают: с них питается Морена (с них, но не только, так как есть практика ритуального приношения – и польза, и приговор.)
3) Наличие поединков между несовершеннолетними по взрослым правилам. Следствие: такая практика воспитывает ответственность, готовит ко взрослой жизни + к тому же – духовно слабые не выживают. (Поединки, по большей части – не физические!)

Вывод всей программы: ребенка надо научить тому, что силу применять можно и нужно, но только тогда, когда нужно, и там, где нужно. Человек должен уметь применять силу, но не должен быть зависим от собственной кровожадности. Или садистских наклонностей.>

<Первоначально Корзайл настаивает на том, что откровенного насилия, жестокости и натурализма в психотрансляции быть не должно. Морена возражает: «А как мы иначе вырастим воинов? Как мы иначе сможет убедить людей, что плотская жизнь, за которую они цепляются – дерьмо?..» Они приходят к компромиссу, упомянутому выше.>

<Большую часть этой (и другой, более подробной) информации Хлод Корнелий Роксандер получает из общения с 11 (12?) летней столичной жительницей, с которой познакомился случайно (возможно, он был свидетелем того, как внушительных размеров мужик оскорбил ее, а она в ответ вызвала его на поединок). Она воспринимает его, как забавного варвара. Он ужасается тому, что она с легкостью рассказывает в светской беседе. Итог его изысканий в культуре Темных – желание почитать древние тексты…>

Диалог:

- А почему на поле поединков так пусто?

- О! Говорят, что когда-то, лет тысяч так 40-50 назад******* поглазеть на поединки собирались толпы народа, словно на гладиаторов в римском Колизее! Но постепенно это прошло…

- Что, нет даже секундаттов?

- А ты, я смотрю, начитанный!.. Нет. Этих – нет. А зачем? Психокодирующие импульсаторы (???) установлены по всему периметру поля. Все просматривается и записывается. Правил поединка не так уж много, но если одно из них будет нарушено – без разбирательств - казнь тьял’вайр от Черных Гвардейцев.

- Почему от них?

- Да потому что не найти будет иных свидетелей преступлению – это раз. А во вторых – таков закон: нарушившему запрет не светит достойная смерть от рук своих недругов, только – от рук государственных палачей. А в-третьих, потому что из тех, кого казнила Черная Гвардия, еще не один не умер… Хотя, вероятно, предпочли бы умереть. Тут дело хотя бы в количестве…

- …А кто такие гладиаторы?



* Продолжение, вероятно, последует... И сейчас уже есть кое-что сверх того, что выложено здесь, но оно не приведено в порядок.
** «Мэ’Нго», автор — Мартиэль.
*** Дурацкая фраза, с которой я никак ничего не могу подалать! :(( А надо бы…
**** Первоначально здесь была фраза: "Андуин какой-то!", но, сама признаю, что в данном контексте она совершенно не уместна.
***** “Пророчество”, автор — Мартиэль.
****** Разбивка эпизодов может быть изменена, если они в ходе написания покажутся мне слишком тяжеловестными. Впрочем, и содержание их может измениться – кто меня знает…
******* Повторяю: летоисчисление у меня неустаканено, так что - извиняюсь: длительность и даты даны почти наобум.





Сайт создан в системе uCoz