В дар моим родителям!
Сейчас много говорят о свободе выбора, которая должна быть у каждого человека. А я все чаще думаю: умеем ли мы выбирать?
Четкий ответ предполагает взятие на себя определенной ответственности, а разве нужна ответственность людям, зомбированным рекламой, дешевыми сериалами, стремлением к так называемому "европейскому уровню жизни"?
Но честно-то: мы ведь уже привыкли, что за нас все кто-то решит. Нам скажут: "Вот, это - красиво, вкусно, высококачественно", и мы не только согласно киваем головами, но и выстраиваемся в очереди. Нам подскажут: "Удовлетворение человеческих потребностей естественно", и мы со спокойной совестью бросаемся в то, что во все века... Не будем договаривать очевидного.
- Пойдем купаться! Ну, пойдем...
- Ты меня оставишь, наконец, в покое?
Брат канючил уже в течение четверти часа. Я не раз говорила ему, что "может быть, попозже", но он не отставал. Не выдержала и прикрикнула на него. Он надулся и отошел.
Не то, чтобы я не хотела купаться, просто в такой жаре, как сейчас, впадаешь в апатию, хочется лежать и не двигаться.
Разомлев, я устроилась на веранде, там, где побольше тени. Здесь не чувствовались ни прохлада, которой тянуло с реки, как только солнце скрывали гигантские валуны серых облаков, ни обжигающий жар послеполуденного солнца. В тени дощатого домика и могучих тополей создался как бы собственный микроклимат; мне было ни жарко, ни холодно - скорее размеренно приятно и очень уютно. Не хотелось никаких резких ощущений: вода в реке показалась бы мне сейчас ледяной. А вот на расстоянии плеск волн действовал убаюкивающе...
Я не успела заснуть. В полудреме меня вдруг застигла мысль, что не так уж много у меня осталось времени до отъезда, чтобы тратить его так бездарно.
Наползла туча. То, что в глаза мне перестали бить солнечные блики, окончательно меня пробудило.
- Володя! Пошли купаться, - крикнула я, спрыгивая с веранды.
На суше и в воде - это два разных мира, и переход в последний из них в большинстве случаев вызывает у меня необычайный душевный подъем. Я и сейчас испытала его; прежде чем нырнуть, даже подумала, что на этот раз сделала правильный выбор, и как было бы здорово, если бы разница последствий - между правильным и неправильным - в жизни всегда была бы такой же, как и сейчас, почти одинаково приятной.
Еще я вспомнила когда-то где-то виденный рисунок и подумала, что каждая попытка избавиться от ответственности - ну вот хотя бы за то, что накричала сейчас на брата,- и связанных с этой ответственностью беспокойств приводит к появлению новой трещины на телах каменных Колонн- Гигантов, держащих Дом - цивилизацию. Здорово, конечно, что у нас есть технический прогресс, но, нанизав на него, как на пластиковый стержень, Дом - словно Башню III Интернационала, - мы как-то не задумались о том, что же может произойти, если стержень вдруг перестанет вращаться?
...Я давно мечтала отдохнуть на Волге. Лето преподнесло мне этот подарок.
После двух пропитанных южным солнцем и волжской водой недель, проведенных на островах, так не хотелось возвращаться в город! Но июль уже кончался, а на начало августа мне взяли билет домой.
Было светло и спокойно от восхитительной горечи расставания, которую невозможно забыть, но что-то внутри меня, казалось, маленькое и хрупкое, напоминало о своей опасности, словно говорило: "Зажми! Не дай развернуться!" В чувстве этом было что-то от купания в грозу: небо черное, с бликами цвета аметиста, рокочут молнии, и знаешь, вроде бы, что бояться надо, и не страшно, потому что здорово! Вода теплая, ливень хлещет по лицу; но вот заскакали по воде прозрачные горошинки града, и тогда уже бежишь прочь - скорее! - потому что маленькая, казавшаяся ручной, змейка внутри тебя обернулась гигантской коброй...
В S*** у меня были еще дела, уезжала я через неделю. Собирала вещи, к тому времени соскучилась уже сильно.
Когда я заметила, что происходит что-то не то? Должно быть, чувство это зрело постепенно. А когда я решила позвонить родителям, и вдруг услышала на междугородке тишину - вот тогда-то и навалилось... Сама не знала, чего я так испугалась, но, казалось, что должна обязательно дозвониться домой.
Еще до вечера отключили телефон. Потом воду.
Потом, разом, газ и электричество: приемник на кухне замолчал в ту же секунду, когда погасла горелка под чайником.
Мне почему-то казалось, что это не просто авария в одном городском районе, хотя мне говорили, что так бывает, что утром починят.
А утром уже не ходил транспорт. Не только троллейбусы и трамваи, но и автобусы. Стало совсем мало машин; говорили, что в городе нет бензина. По городу, правда, еще дня два гонялись легковушки, оборотистые ребята спешили на отсутствии транспорта сделать деньги, но вскоре бензин кончился и у них.
Встали предприятия.
Магазины не открывались ни до обеда, ни после.
Толпы людей на улицах. Удивление, раздражение, крупицы зарождающейся паники. Кто-то интересовался, "как такое могли допустить" и "о чем думают в Москве". Кто-то сказал: "Доигрались, вот он, Конец Света." Толпе не нравятся такие предположения.
...Я не хочу смотреть!
Жара. Пыль. Потные испарения. Орущие толпы на бензозаправках. Разбитые стекла витрин и взломанные двери магазинов. Солдаты. Воющие сирены. Слухи: вчера горела мэрия.
Деревья во дворе спилены, вечерами горят костры.
Автомобильные трассы пусты. Уже две недели, как не было ни одного поезда. В высоком режуще-голубом небе нет ни одного расплывающегося самолетного следа.
Очереди у колонок за питьевой водой. В квартире душно, потому что балкон, лоджия и все форточки закрыты. Съедены почти все запасы, холодильник пуст. А оборотистые ребята теперь на рынке, уже с автоматами наперевес, - и нет недовольных ценами. Наоборот кто-то радуется тому, что все так прекрасно устраивается, что все можно купить, неважно, какие цены, пойди и заработай, что погода отличная, урожай хороший, и помидоры уже вызрели, и зелень еще по-весеннему свежая, и, вообще, как было бы плохо, если бы все происходило зимой.
...Трупы. К этому все шло. Убивают днем, на улицах, ради пучка той же зелени. И не только свежей, но любой, лишь бы съедобной.
Я отворачиваюсь, я закрываю глаза, но в памяти-то все отпечатывается. Я приказываю, приказываю, приказываю себе: не видеть!..
Сначала было жутко. Потом - ничего. Только сильно болит голова, а перед глазами постоянно какой-то туман.
Мысли путаются. Мир заволакивает паутина дымки, но вот сквозь не начинает проступать какая-то другая - вязкая серая масса... Она окутывает меня... Утопаю в ней...
Темнота. Пустота.
...Люди. Много людей, наверное, несколько десятков; в основном - женщины, дети, но мужчин тоже немало.
Хочется плакать. Они, как тупая скотина, привыкли, что кто-то решит за них, возьмет их труд и ответственность на себя. И я тоже в этой толпе. Вокруг все говорят, о чем-то спорят. Я тоже говорю и спорю. Среди нас - человек, которого мы просим принять какое-то решение. Мы бы сами его приняли, просто делать этого не умеем...
А от меня-то чего они хотят? Неужели, вообразили?..
Но ведь я тоже не умею решать!
...Я держу в ладони несколько красных ягод. Безумно хочется есть, но не знаю, может быть, они ядовиты?
А люди стоят и чего-то ждут! А, понимаю!.. Господи! Но это же столько жизней...
Заставляю себя улыбнуться. Улыбнуться самой себе, которая тоже стоит в этой толпе и ждет.
- Ешьте, это вкусно.
И первой отправляю ягоды в рот.
Яркая вспышка видения.
...Тесная комнатка, четыре стены. Стол.
Стою у окна. Хмуро и скучно. Кажется, пришла весна.
Голос:
- Ну, так как? Вы подумали?
Меня вдруг скручивает острый страх. Я еще не знаю его природы, но, наверное, так же страшны раскаленные иглы, готовые разом вонзиться в каждый болевой нерв.
Да, я думала. Но не решила, если он это имеет в виду.
Когда я слушала его маниакальные излияния, то поняла, что прав он в одном: мир рухнул в хаос, и, чтобы поднять, возродить его, требуется государственность и сильная верховная власть. Почему-то вспомнилось, что и Джонатан Свифт считал идеальным государственным устройством Англию свободных йоменов.
Я отвернулась от окна.
- Проект возвращения к феодальному строю, представляется нам фантастичным, - продолжал он. - Лучшее, на что мы можем надеяться при максимуме затраченных усилий - это рабовладельчество. Мы не надеемся создать из людей, которые пришли с вами, этакий верный боевой отряд сеньора, поскольку они уже ощущают себя единым родом. Если не единой семьей. Вы - член этой семьи, в некоторых вопросах - даже ее признанный глава. Поэтому мы и говорим, что вы нам, к сожалению, нужны.
Сейчас я острее, чем когда-либо, почувствовала раздвоение моего сознания. Как мало общего имела я, дрожавшая сейчас в толпе, в покорном бездействии ожидавшая решения своей участи, со мной, способной решать эту участь хладнокровно, не показывая своего волнения, когда...
Страх не давал мне дышать. Этот унизительный страх был страхом боли: им было нужно мое согласие, и они будут добиваться его любым способом.
У меня был выбор: согласиться или же четко сказать "нет". Мне представлялись последствия и того, и другого.
Если я скажу "нет", они будут искать средства заставить меня переменить мнение. И можно было предположить, какие именно средства они найдут. Против боли мое "нет" может оказаться безгласным.
Если я соглашусь... На первый взгляд, собственно, ничто и не мешало мне согласиться.
Но представим себе, что план, этот авантюрный план, реализуется. Мои люди сыграют свою роль и станут им более не нужными. Я сама сделаюсь для них серьезной помехой.
Нужна какая-то защита.
Собравшаяся здесь шайка ненормальных определенно страдает манией величия. Ну, положим, устранив все препятствия, они дорвутся до власти. И что же? Умея только разрушать, они не придумают ничего нового. Попытаются снова запустить Стержень-крепящий-Дом, а тот после двух, в лучшем случае, трех, оборотов окончательно остановится, отняв у Земли последние силы. А дальше?
Нужно отыскать другой путь. Но, попробуй-ка найди его - этот истинный Путь, пусть трудный, извилистый, порой кажущийся непроходимым, заваленный каменными глыбами и буреломом, но все же единственно выводящий из того загона смертников, куда привела нас привычка бездумно шагать заплеванной, грязной - но вот ведь удобство! - заасфальтированной линейкой городского тротуара.
А если найдется человек, который почувствует, что Путь где-то рядом, - не то, что увидит поворот и тропинку, а просто ощутит намек, что тут она, тут, и если этот человек заставит повернуть туда ослепшую от собственного разочарования в жизни толпу, будет ли это злом?
Я тут же одернула себя. Ведь это будет не просто понукание заупрямившегося слепца, и даже не тычок в сердцах ему под ребро, что мы уже истолковываем как насилие над личностью, - это будут реки крови.
Сначала придется уничтожить сопротивление, потом - устранить конкурентов, задавить сомневающихся, и дальше...
Разрушая, нельзя создать ничего нового и прекрасного.
Но с другой стороны, если один человек возьмет на свою совесть всю кровь, все ужасы и убийства, создаст единое сильное государство, вернет людям хотя бы национальное самосознание, может быть, поколение, два, три спустя появятся люди, которые смогут увидеть, как идти по Пути, смогут сориентировать человечество и поведут его.
Людей, умеющих созидать, всегда было немного; общество обывателей их травило, но, кажется, только они способны найти новый Путь. Откуда им взяться в поколении, умеющем только разрушать и продолжающем это делать, когда на планете уже воцарился хаос? У этих людей должна быть опора, точка отсчета, стартовая площадка. Ее нужно построить, и цена тут, наверное, не важна.
Но нам внушали другое...
Я не видела выхода. Проблема была слишком сложна - не только для меня, для всего человечества. И выбирать меня не учили. Да и знаний мне не хватает.
Смешивалась эгоистическая выгода и высокие принципы жертвенности ради ближних. Я чувствовала себя как в клетке, ни одно решение не сулило будущего спокойствия. Да я и не хотела его, пусть это будет как... купание в грозу, но только не так страшно!
Меня колотила дрожь. Я видела, что губы человека, разговаривающего со мной, шевелятся, но слов не слышала. Было трудно дышать, голова кружилась, я почти физически ощущала боль, которая придет, если я скажу "нет".
Но я готова была сказать "нет", только теперь в глубине моего сознания звучал голосок, обвинявший в том, что выбрала я более простой, более легкий выход.
И снова начиналось это мученье!
- Вы не слушаете меня, - он подошел ко мне. - Полагаю, уговоры бесполезны. Хочу услышать от вас четкий ответ: да или нет?
Да или нет?
О Господи, я не знаю! Что я могу сказать?!
...Кто-то взял меня за плечо, я дернулась.
- Проснись, проснись, ты кричала.
Бабушка разбудила меня.
- Что-то плохое приснилось?
- Да нет... ничего.
Я лежала в темноте.
- Бабушка... я позвоню.
- Что? Кому?
- Домой.
- Среди ночи?..
Мирный гудок после "восьмерки". Слышать его было для меня блаженством.
Это был только сон. Но мир не стал иным, и может прийти день, когда кому-то придется-таки сделать выбор.
осень 1994 г.