Juxian Tang

juxiantang@hotmail.com

Избранные драбблы

Для toltley: Абель, Йон, скептицизм

- Я не буду мешать.

Конечно же, он будет. Он что, забыл, что он вампир, а здесь нет стены, которая бы отфильтровывала ультрафиолет? Это значит, что у нас не будет достаточной свободы передвижения, мы сможем путешествовать только ночью.

Йон яростно сверкает глазами, выставляет вперед подбородок. Это не производит на меня особого впечатления – мне не до идеалистических выходок мальчишки-романтика.

Но ведь он не отстанет, я это знаю. Он будет рисковать жизнью, прятаться в тени, получать ожоги – но будет тащиться за мной, как уже это делал. Странно, что я могу быть так уверен в этом – я всегда считал, что недостаточно хорошо понимаю людей. Ну, людей или вампиров, какая разница. Я не знаю *их*. Я мог притворяться, что мне комфортно с ними, и вести себя так, чтобы выглядеть безопасным для них, но я-то знаю... Себя не обманешь. Я чужой. Другой.

Впрочем, если Йон так уж хочет - пусть будет так. У меня нет времени с ним спорить, и я не хочу отвлекаться на сомнения по такому поводу. Мне нужны силы на нечто куда более важное.

Убить *его*. Каина. Любой ценой.

А может, Йон сам уйдет, когда поймет, что все совсем не так, как ему казалось.

Не знаю, что он там себе напридумывал, когда разыскивал меня. У него слегка ошарашенный вид. Конечно, он искал отца Найтроуда, недотепу и сладкоежку. Но сейчас я не могу заставить себя играть эту роль. Позднее, может быть, я снова стану тем, к кому он привык...

Хотя он должен бы помнить, что я могу быть и другим – как будто я не высасывал его кровь, когда он раненый лежал на земле. Впрочем, кажется, он был без сознания, он может и не знать. Ничего – придет время, и он увидит.

Ему уже и сейчас тяжело. И все-таки, когда я спрашиваю его, почему он не оставит меня в покое, он упрямо отвечает:

- Я не предаю друзей.

- А я твой друг?

В его глазах мелькает смятение; когда-то он уже принимал за друга того, для кого дружба вовсе не была так уж священна. Мгновение мне кажется, что он сейчас уступит и уйдет.

- Я считаю вас своим другом, отец Найтроуд.

А в гостинице он бросается к стеллажу с газетами – и после долго держит одну из них на коленях, не читая. Фотография... "Ее величество королева Англии приняла посла Империи графиню Киевскую..." Лицо Эстер на фото – нежное, как цветок, серьезное и печальное.

- Ты тоже мог бы быть там. Ты должен был быть там – тебя же послали к ней вместе с Астой. Почему же ты не с ней?

Он откладывает газету, и глаза его блестят, как будто в них слезы, которые никогда не прольются.

- Потому что она может без меня обойтись.

Похоже, он думает, что *я* - не могу. Я не успеваю этого сказать, да мне и не нужно – он все понимает без слов. Его лицо вспыхивает.

- Это не только ваше дело, отец Найтроуд. Они убили и моего друга.

Точнее, тот сам хорошенько постарался, чтобы навлечь на себя смерть.

- Я подвел его, - говорит Йон. – Не пришел на помощь, когда был ему нужен. Но я мог допустить это только один раз. Второй раз, - говорит он, глядя на меня, - я друга не потеряю.

* * *

Для Mor-Rigan: Исаак/Уильям, яой

Как ты мог пасть так низко! Это постыдно – то, что ты делаешь. В тайном романе всегда есть что-то, что вызывает брезгливость. Порочная страсть. Обман и измена. Секс, который граничит с безумием и от которого невозможно отказаться. Думал ли ты, Уильям Уолтер Вордсворт, что когда-нибудь с тобой может случиться такое?

На коленях, на полу лаборатории – твои пальцы нетерпеливо расстегивают его ширинку – а он не помогает, он только дает тебе возможность получить то, чего ты так хочешь. И твой рот жадно находит его член, и дрожь пробегает по твоему телу – от унижения... и от радости, потому что ты так долго ждал этого.

Ты никогда не скажешь ему "нет".

Ты слышишь легкий, удовлетворенный вздох, когда ты берешь в рот член Исаака. А твои руки обвиваются вокруг узких бедер, ладони чувствуют твердые мускулы ног – и ты впитываешь эти ощущения, этот запах и вкус. Никогда раньше ты не знал, что другой человек – мужчина – сможет так возбуждать тебя. Как твоя невеста, которую ты любишь и которую сейчас обманываешь, никогда не возбуждала.

Рука Исаака, тонкие сильные пальцы, вплетаются в твои короткие волосы, подтягивая ближе. И ты рад подчиняться, ты стараешься, давишься, но впускаешь его глубже. Потому что он так хочет. Ты цепляешься за ткань его брюк – с отчаянием утопающего. Или как будто этим ты пытаешься удержать его.

Что он делает с тобой... что ты сам сделал с собой, Уильям?

Ты сошел с ума – вот так все просто. Он свел тебя с ума. Будь ты умнее, ты бы заметил, как это происходило – и, глядишь, сумел бы остановиться. Но ты не заметил, ты дал болезни проникнуть в кровь, пронизать мускулы, кости и нервы. Его блестящий ум. Его знания. Его жгучая и холодная ирония. Его дерзкие гипотезы. Его жадность ко всему новому. Его стремление к риску. Тебе казалось, что у тебя никогда не было и не может быть лучшего партнера.

А еще... Его тонкая, гибкая фигура. Его быстрые пальцы, движущиеся с паучьей ловкостью. Его ослепительно белая кожа – и черный шелк волос, обрамляющих узкое лицо. Его яркие глаза и насмешливый рот – будто кинжальный порез.

Ты помнишь, как он стоит перед распахнутым окном, в дождь, и косые струи ударяют ему в лицо, в раскинутые руки, ткань тонкой рубашки намокает. И весь он – как застывший танец. Ты замираешь, глядя на него.

А потом Исаак оборачивается, усмехается – и ты понимаешь, что он знал, что ты смотришь на него, может быть, позировал специально для тебя. Но это уже не имеет никакого значения. Он подходит к тебе и целует тебя, и тебе кажется, что ты умрешь, если он это сделает. Или умрешь, если не сделает.

Если бы твоя невеста знала... Иногда тебе почти хочется, чтобы она узнала, несмотря на боль, которую это причинит ей, на твой позор, на скандал, который разразится. Но это все-таки положило бы конец... а сам ты не способен на это. Вы ведь даже не делаете из этого особого секрета, любой может войти в лабораторию: толкни дверь, и задвижка слетит... тогда тебе удастся прекратить все. Ты боишься этого и хочешь.

Но пока она ничего не знает. Никто не знает. Никто не заходит. И ты чувствуешь, как горячее солоноватое семя Исаака заполняет твой рот. Ты глотаешь его... и тебе это нравится.

И тебе нравится, когда он поднимает тебя с колен, почти небрежно его прохладная рука проскальзывает тебе в штаны; два-три движения – и все кончено. И он слизывает твое семя со своих тонких пальцев, и тебе кажется, что у тебя сейчас, сразу, опять встанет.

- Ты знаешь, какая идея мне пришла в голову? - говорит он и наклоняется к тебе так интимно, словно собирается сказать что-то непристойное. Но это так – его идея почти непристойна – рискованная, безумная, самоубийственная.

- Ты сошел с ума, Батлер, - говоришь ты. Исаак смеется.

- Правда, Вордсворт? Подумай еще раз.

Ты не хочешь думать – но ты знаешь, что есть очень мало вещей, в которых ты можешь отказать ему. Особенно в том, чего тебе самому хочется.

* * *

Для LGKit: Исаак/Дитрих

- Ты устал.

Он не оборачивается, склоненный профиль кажется выточенным из мрамора. Рука с сигаретой неподвижна, и лишь дымок, вьющийся в воздухе, кажется живым.

- Все читаешь и читаешь. – Еще одна попытка. Ты решаешь не обращать внимания на то, что он не отвечает. Подходишь к нему сзади. Он выглядит таким узким и тонким, что поток его черных волос кажется слишком тяжелым для него – но ты знаешь, что в чем-в чем, а в недостатке силы Исаака не заподозришь.

- Я могу помочь. – В наклоне его головы напряжение и усталость. Ты кладешь ему руки на плечи, впиваешься пальцами, быстро и уверенно, пока он не скинул твои руки. Спустя мгновение он уже этого не сделает – твои опытные пальцы слишком хорошо знают, что нужно, немедленно приносят облегчение.

Он не шевелится под твоими прикосновениями. Только голос.

- Я занят, Дитрих.

- Я знаю. Я не буду мешать.

Ты тоже застываешь, лишь твои пальцы действуют, разминая его плечи.

- Ну вот. До чего ты себя довел. Мускулы как каменные.

Сигарета раздраженно падает в пепельницу – переполненную, он даже забывает избавляться от окурков. Исаак морщится – словно только сейчас ощутил весь уровень дискомфорта. Именно сейчас – когда ты работаешь над ним, изгоняя боль. Забавно; ты усмехаешься. Твой смешок вызывает у него легчайшее движение плечами – незаметное, только твои пальцы могут это уловить.

Теперь он скажет, что ты отвлекаешь его.

- Если тебе больше нечем заняться...

Какой он высокий и тонкий – словно рисунок пером на полях. Аромат сигарет пропитывает его волосы – как будто невидимая вуаль над их непроницаемой чернотой. Его склоненная шея словно надломленный стебель. И длинные тонкие руки, черная ткань униформы и белые перчатки... Ты не можешь устоять, твои пальцы покидают его плечи, путешествуют по его рукам, пробегают до самых кистей, словно привязывают нити.

Из него получилась бы дивная кукла.

- Оставь меня, Дитрих. – Конечно же, он заметил... ты был неосторожен, но оно того стоило. В его голосе едва ощутимая угроза – последнее предупреждение.

Разумеется. Ты не станешь с ним спорить. Ты убираешь руки, задержавшись еще лишь на миг.

- Что, я недостаточно хорош для тебя?

- Прекрати.

Да, ты чувствуешь это в его голосе – его брезгливость, когда ты вот так увлекаешься, не можешь справиться с собой. Он готов использовать тебя для работы, но для остального...

Ты. Недостаточно. Хорош. История твоей жизни. Если бы хоть для кого-то ты был достаточно хорош, хотя бы для своих родителей – может быть, все пошло бы по-другому.

Впрочем, ты же знаешь, что это не так. Ты был достаточно хорош для одной девушки; она считала тебя своим другом. Ты был дорог ей.

Но ты не жалеешь. Эстер не нужна тебе и никогда не была нужна.

Никто не нужен.

* * *

А это ни для кого, для меня самой: Сет, Сулейман, материнская любовь

Заговорщиков не оплакивают, милая Астарот. Если заговор оканчивается успехом, то его участники становятся победителями, триумфаторами, пока... освобожденные от тирании, они не начинают выкашивать свои собственные ряды. Сочувствие же участникам неудачного сговора опасно граничит с нелояльностью к власти.

Никто не будет проводить ночь, делясь воспоминаниями о нем. Родственники вполне удовлетворены, что я не упразднила титул герцога Тигрисского; и наследник уже имеется... как будто кто-то может заменить его. Ты молчишь, у тебя упрямый и мрачный вид – такой, словно ты скорее откусишь себе язык, чем произнесешь хоть слово в его память. Вот, что наделали его недобрые планы: предательство – это всегда слишком больно, слишком близко. И твой дядя, который играл с тобой, когда ты была ребенком и в которого ты была тайно влюблена – враг, чудовище, мертвец, жертва...

А для меня... "Какой ребенок не любит свою мать?" сказал он. Даже если мать – бессердечное, легкомысленное создание, более увлеченное намечающимся романом мальчишки-подданного и терранки, чем управлением государства... этого он не сказал. Власть не обязана угождать оппозиции – и бунтовщики сами навлекают на себя наказание своими действиями. Но что чувствовать матери, которая довела своих детей до бунта... и погубила их?

Вот только никто не спрашивал, хочу ли я, могу ли я принять на себя эту роль... хватает ли мне сил. Долгая жизнь и умение обращаться в машину для убийств не означают мудрости, особенно когда навсегда сохраняешь внешность полу-ребенка.

Впрочем, у меня есть и еще кое-что, что помогает мне справиться: избирательная память. Сейчас я помню все: его кольцо, направленное на меня – способ самоубийства, верный и снимающий вину с того, кто помог ему в этом. Ты даже ничего не поняла, моя Астарот – или не хочешь понимать... так легче. Но я понимаю и помню: обиду в его глазах, не ненависть, а обиду, словно я виновата перед ним, и он готов мне об этом напомнить, пусть даже своей смертью. Готов умереть... лишь бы сделать мне больно. Потому что только так доказывают свою ценность равнодушным матерям.

Пока я помню об этом, но я постараюсь забыть. Я хорошо умею забывать – оставлять за спиной то, чего не могут выдержать хрупкие плечи маленькой девочки. То, что может омрачить ее безмятежный взгляд. Я начну забывать сразу, как только эта ночь пройдет.

А сейчас я прощаюсь с моим мальчиком. Конечно, он никогда этого не узнает... но он все-таки сделал мне больно.



Сайт создан в системе uCoz