Мужчина собственноручно отворил тяжелую створку окованной железом дубовой двери, и, спустившись с высокого крыльца, вышел на улицу. Улицу… или, точнее аллею, потому что особняк, в котором он проживал ныне вместе с вернейшими из своих слуг, находился в глубине городского парка. Когда здание было только построено, парк занимал не больше двух акров и ничем не угрожал близлежащим строениям. Однако за прошедшие с того времени три с четвертью века парк разросся до нынешних своих границ, и десятиэтажный особняк, более напоминавший нечто среднее между сторожевой башней и недостроенной крепостью, чем приличный городской дом, и выполненный в столь замысловатом фантастическом стиле, что ни один архитектор за века, прошедшие со времени его закладки, не осмелился повторить что-либо подобное, оказался окружен буйной и привольно растущей с попустительства городских властей вечнозеленой растительностью.
Нет, здесь были и лиственные деревья, но хвойные преобладали. Произошло это то ли из-за того, что хвойные деревья требовали меньше ухода со стороны садовников, то ли оттого, что зеленеющий вид парка позволял проводить здесь празднества для высокопоставленных гостей столицы и народные гуляния в любой сезон года.
Сперва, когда парк только-только еще начал разрастаться, особнячок собирались снести, но за него вступились некоторые члены тогдашнего городского совета, и башенка была признана уникальным архитектурным памятником конца IV Эпохи, а потому ее не тронули. Одно время власти намеривались разместить в особняке музей истории города, но дело так и не заладилось (в частности, потому что музею было бы в этих стенах тесновато, и большую часть выставочных коллекций пришлось бы хранить в запасниках). Время от времени в башенку вселялись различные мелкие бюрократические службы, но большую часть времени она стояла пустая, став привычным элементом городского парка, и, тем не менее, не утеряв своей загадочности. Потом однажды, лет эдак 18 – 20 назад особняк прикупил молодой богач, приехавший в Гондор откуда-то с юга, и горожане долго мучались вопросом, как ему удалось выторговать (а точнее, получить в бессрочную аренду) у городского совета исторический памятник.
…Поговаривали, что выстроил особняк еретик, чьи предки происходили с земель Мордора, и что ему удалось в точности – разве что в сильно уменьшенном варианте и без помощи магии, полагаясь только на мастерство каменщиков – воссоздать архитектурные решения Барад-Дура. Правда это или ложь, никто из гондорцев не знал в точности, только башенка эта, а в правду, больше походила на крепость, способную выдержать длительную осаду, чем на уютный дом человека, не знающего войн. А, плюс ко всему, было в этой башенке что-то такое… Величественное? Внушающее страх? А, может, благоговение?.. Словами было сложно передать ощущения, возникавшие у прохожего, впервые в жизни увидевшего этот особняк, но обыватели первые полвека после постройки старательно обходили башенку стороной; потом попривыкли, и даже научились воспринимать ее, как украшение пейзажа.
…А башенка, и в правду, была точной копией Барад-Дура, только знали об этом немногие. Мужчина, только что вышедший из дверей особняка, доподлинно знал десятерых, осведомленных в этом вопросе, и одним из этих десятерых был он сам…
Мужчина спустился с крыльца в четыре ступени матово-черного мрамора на посыпанную гравием дорожку и неспешным шагом рантье, которого не поджимает необходимость заботиться о хлебе насущном, направился к ближайшим воротам парка. Впрочем, впечатление человека, никогда не знавшего, что такое труд, мужчина производил лишь на первый взгляд. На второй же оказывалось, что хозяин особняка – личность не менее загадочная, чем сам дом, в котором он поселился вот уже два десятка лет как.
Мужчина был довольно высок, хотя и не казался жердяем, худ и мускулист – но ровно в меру, чтобы не казаться ни моделью, ни атлетом. Двигался он с грациозностью дикой кошки, стремительно и одновременно не рвано и резко, а будто текуче; кое-кто из городской стражи откомментировал такую повадку тренированными реакциями бойца, и предположил, что мужчина этот является профессиональным военным. Прямые черные волосы длиной до лопаток мужчина носил обычно завязанными в хвост. Никто и никогда не видел его в будничном деловом костюме, хотя одевался он скромно – даже, пожалуй, вызывающе скромно, если учесть слухи, которые уже не первый год ходили среди гондорцев о его миллионных доходах в золоте. Черная рубашка, обычно распахнутая у горла, черные джинсы, перехваченные кожаным ремнем, черная обувь и телефон у пояса – у него даже не было напоясного кейса, и сумки с собой он никогда не брал, так что было похоже, что носит он деньги просто в кармане.
Обывателям было известно, что лихие молодчики, которым вечно не хватает денег на выпивку и девочек, раза два подкарауливали мужчину в темных переулках, но вот что странно – рассказов о том, чем же завершились эти встречи, в городе не ходило вовсе. Не менее удивительным было и то, что после пары попыток покушения прекратились. А ведь насколько было известно городским сплетникам, миллионер не обращался ни к городским властям, ни в детективные агентства и не нанимал себе телохранителей. Так в чем же было дело? Обыватели недоумевали, хотя и погладывали порой с опаской на девятерых квартирантов особняка, приходившихся хозяину то ли племянниками, то ли какими-то иными дальними родственниками-приживалами. Эти девятеро, даже девица, не смотря на всю их внешнюю благопристойность, казались людьми опасными и несклонными считаться с законом. В целом, они вели себя обходительно, были вежливы и не проявляли открытой агрессии по пустякам, однако находиться от них меньше, чем в полумиле… быр! это напоминало заигрывание с коброй. Никому из горожан не было точно известно, чем занимается эта компания, но слухи ходили один другого мрачнее…
Мужчина вышел из парка через кованные железные ворота, но не направился к гаражу, как ожидали тайком наблюдавшие за ним из окон кумушки, а поймал такси, и машина, дождавшись, когда зажегся зеленый огонек светофора у поворота на главный проспект города, умчалась в направлении центра. Кумушки меж собой решили, что миллионер в кое-то веки направился по официальному делу, раз не выволок из гаража свой мотоцикл. Девятка его прихлебателей разъезжала на последних моделях автомобилей элитнейших марок – по своему вкусу, а сам миллионер предпочитал молодежный стиль человека, который то ли одержим верховой ездой, то ли может себе позволить не заботиться о своем имидже; — однако, даже он, видно, чувствовал себя так далеко не всегда. Кумушки похихикали, перемывая соседу косточки и обсуждая меж собой, куда же понесла парня нелегкая, если он взял сегодня такси…
- Останови здесь, - спокойный, холодный, чуточку отстраненный от бытийного хаоса голос человека, не привыкшего встречать неповиновение.
Водитель затормозил у бордюра напротив маленькой забегаловки на окраине Минас-Тирита. Вывеска бара была более чем красноречива, и шофер невольно удивился тому, какая блажь могла привлечь в подобное место такого человека, как его нынешний пассажир. Профессионально наметанным глазом водитель определил уровень доходов этого господина еще в тот момент, когда тот проголосовал у обочины. Невыразительная скромность одежды была только кажущейся, и, наверняка, за отворотом той же шелковой рубашки таился ярлычок с именем одного из виднейших модельеров страны. А если присмотреться еще внимательнее, можно было понять, что даже такого ярлычка там, вероятнее всего, нет, потому что рубашка эта – эксклюзив от первой вытачки до последнего шва.
Работа приучила оценивать состояние кошелька потенциального клиента с пары взглядов, а потому шофер не особо удивился, когда пассажир заставил его почти полдня катать себя по городу безо всякой цели и смысла, так и ни разу не взглянув на счетчик. С первого взгляда водителю стало ясно, что золотишко у этого парня не клюют ни куры, ни гуси… А вот под конец поездки парень его все-таки удивил: надо же, гей-клуб! Не похож… Нет, совсем не похож был пассажир на любителя мальчиков, и, тем паче, на дорогую шлюху. Со скуки что ли молодца на приключения потянуло?..
Пассажир вышел из машины и протянул шоферу через окно, над опущенным стеклом несколько банкнот… Вот те на! А на счетчик он, похоже, все-таки посмотрел, поскольку дал ровно втрое больше, чем нащелкало.
- Подожди меня, ладно? – черноволосый говорил буднично, словно бы даже в мыслях не держа, что ему могут отказать. – Если я часа… скажем, через два не выйду, спокойно езжай себе. А до тех пор ты можешь мне понадобиться.
Водитель только ошеломленно покивал, пересчитывая деньги. Компенсация за два часа простоя была не просто впечатляющей – она была непомерной.
Негромко скрипнула дверь, и бармен поднял взгляд от стойки, которую протирал. О, Моргот побери! Этот клиент был ему знаком, он показывался здесь иногда – не часто, но все же… И прибывал он сюда обычно в плохом настроении (если у него, вообще, когда-нибудь настроение бывало хорошим!) – только и жди неприятностей.
«Может, это только моему заведению так везет? – уныло подумал бармен. – Может, этот парень на самом деле тихий и добрый, белый и пушистый, и только у нас отрывается?..»
Может оно, конечно, было и так, однако покладистым этого своего клиента бармен еще никогда не видел. Этот черноволосый парень со слишком красивым, слишком утонченным и слишком правильным для мужчины-не-шлюхи лицом причинял клубу одни неприятности.
Во-первых, он становился совершенно невозможен, если кто-нибудь из посетителей слишком активно подъезжал к нему с намерениями (что при его внешности было нисколько не удивительно) — в этом случае дело непременно заканчивалось вызовом скорой помощи или, пару раз, стражи, а незадачливого поклонника, облизывавшегося на кажущуюся хрупкость черноволосого, увозили в больницу или в морг. Как черноволосому удавалось выкручиваться из-под обвинений в избиении и – дважды! – в убийстве, бармен не знал. Заявления о покушении на изнасилование, которое можно было бы вменить незадачливым поклонникам черноволосого, могли прокатить раз или два, но не могли же они прокатывать постоянно?..
Бармен четко знал одно: этому клиенту нельзя ни в чем и никогда перечить – и нельзя вовсе не по причине каких-то там абстрактных далеких угроз, которыми любят бросаться другие богачи, захаживающие в клуб (например, угрозы прикрыть клуб пользуясь своими связями в политических кругах), а потому что оный конкретный клиент мог, похоже, просто-напросто пришибить бармена на месте, если бы его желание осталось невыполненным – во всяком случае, сам бармен подозревал, что «этот? этот может!». Вероятный приговор бармен читал в глазах мужчины – застывших, зеркально-черных, как пустоши неплодоносящего плато Горгорат. Отчего-то он знал, что закон, угроза ареста, суда, тюрьмы или казни значит для этого мужчины меньше, чем ничто. Нет, он не казался, да и не был, похоже, криминальным авторитетом, — скорее бизнесменом, если и ведущим противозаконные дела, то, вероятнее всего, связанные исключительно с избеганием уплаты налогов. Он, несомненно, принадлежал к денежной элите города. Возможно, за ним стояла и бОльшая сила, не только деньги, но и одних денег бармену было достаточно, чтобы вести себя с этим мужчиной крайне осторожно, стараясь ничем не вызвать его неудовольствие, а тем паче гнев. Бармен как-то раз навел справки о своем клиенте, и понял, что тот способен купить четверть, если не половину, всех гондорских земель, ни на шаг не приблизившись к банкротству.
Во-вторых… этот человек был садистом. Не тем садистом, который пойдет в соответствующий клуб и удовлетворится игрой с себе подобными, а настоящим садистом, чье желание причинять боль было связано не только с сексом. Однажды он вывихнул официанту запястье всего лишь за то, что тот поставил бокал с коктейлем не точно на то же самое место, на котором клиент привык его видеть. Он требовал себе мальчиков, не взирая на то, являлись ли они работниками клуба или такими же посетителями, как он сам. Впрочем, в последнем случае мужчина иногда сам снисходил до ухаживаний за объектом своего мимолетного интереса. Но только иногда – это зависело от его настроения. Бывали случаи, когда он просто заявлял бармену, что хочет «вон того», не секунды не сомневаясь в том, что его желание будет выполнено, и не заботясь тем, как бармену удастся этого добиться. И бармену удавалось – всегда: где уговорами, где денежными посулами, где угрозами – но все-таки чаще всего ему не требовалось для этого особых усилий, потому что черноволосый был не просто красив, а красив редкостно, небывало, да к тому же еще личность его была окружена ореолом загадочности – молоденькие мальчики велись на эту приманку с полувзгляда… себе на беду. Нет, зачастую ночи с черноволосым мужчиной обходились для них без эксцессов, но раза два-три в квартал в съемных комнатах, расположенных над баром и предназначенных для посетителей, которые хотят уединиться, начинало твориться ТАКОЕ, что бармен не мог подобрать слов. После каждой такой ночи по утру непременно приходилось вызывать «скорую». Что именно делает со своими любовниками черноволосый, было не совсем понятно: у них никогда не наблюдалось ни синяков, ни следов от хлыста, ни кровоточащих порезов, только множественные внутренние кровоизлияния. Если бы бармен был склонен верить в бабушкины сказки, он с уверенностью бы заявил, что черноволосый посетитель – маг, причем маг неуравновешенный и сильно болезный на голову, а потому он не чинит со своими случайными любовниками никакого рукоприкладства, а просто хочет причинить им боль, когда на него что-то темное-недоброе накатывает, и желание его незамедлительно осуществляется. Бармен перебрал в голове только что всплывшие мысли, и подумал: «А, может быть, это и не садизм… Может, я не прав. Может быть, он делает больно другим только потому, что у него самого на душе погано. Но легче нам от этого не становится…»
Одно время бармен недоумевал, почему власти никак не заинтересуются выходками черноволосого молодчика, и даже сам пару раз по тихой ходил жаловаться одному своему знакомому из городской стражи, а потом понял – бесполезно. Даже если бы черноволосый клиент был членом Городского Совета, его власть и сопутствующая ей безнаказанность не могли бы простираться шире…
…Итак, бармен вздрогнул, увидев на пороге заведения свой давешний кошмар.
- Рад видеть вас, господин Горт, - пробормотал он, пытаясь натянуть на лицо маску приветливости, и в очередной раз подумав о том, насколько же имя черноволосого соответствует тому впечатлению, которое он производит на окружающих.
Гость чуть скривил губы в ответ, показывая, что слышал приветствие, и направился к любимому своему столику возле окна. Стоял ранний вечер, и бар был полупуст.
Бармен прекрасно знал, что следует подавать новоприбывшему, и кликнул официанта.
Возле стойки сидел светловолосый молоденький мальчик, в последние пару недель ставший завсегдатаем бара. Сейчас он перегнулся вперед через стойку и шепотом спросил:
- Ровен, кто это?
- Лучше тебе не знать, - хмуро зыркнул глазами бармен, подумав о том, что мальчик слишком хорош собой, а потому ему надо убираться отсюда, пока черноволосый гость не положил на него глаз. – Держись от него подальше!
- Почему? – с искренним недоумением спросил мальчик, и в его взгляде, когда он посмотрел на черноволосого, было что-то такое… какое-то сложно определимое чувство, отследив которое бармен почувствовал себя неуютно, словно вуаеристски подглядывал в щелочку за чьим-то трахом.
…О, эти удивленные наивные прозрачно-серые глаза, напоминающие небо, затянутое первыми облаками, опасными близостью грозовых туч, и обнадеживающие разрывами в пелене, сквозь которые проглядывает солнце!..
- Я же сказал: тебе лучше не знать! – бармен даже чуть повысил голос, занервничав.
Мальчишка ему нравился. Впервые он появился здесь с полмесяца назад и с тех пор приходил каждый вечер. Его часто пытались снять, но он редко соглашался. Первые дни он часто поглядывал на дверь, и казалось, что он кого-то ждет. По неизвестной ассоциации бармену вспомнилось, что за эти полмесяца черноволосый клиент здесь не появлялся ни разу…
Одной из особенностей мальчика была его внешность – ну, чистый эльф, если вспомнить, как их описывают в учебниках! Конечно, каждый второй комплимент любовников, а то и случайных сексуальных партнеров грешит сравнением с Перворожденными, но Ровену впервые в своей жизни довелось встретить человека, применительно к которому этот комплимент не был преувеличением. Мальчик завораживал взгляд. Фигурка – словно фана Айнур на фресках храмов – ни одного изъяна! Лицо – хочется любоваться, не отводя взгляд. Вот только в глазах есть что-то не юношеское – не то что потасканное, а… старческое, что ли? Недетский опыт и одновременно то ли скука, то ли тоска, то ли опустошенность… То ли и то, и другое, и третье одновременно. Ровену никак не удавалось подобрать эквивалентные выражения, чтобы передать свои ощущения от этих глаз.
Мальчик - Ровен мимоходом подумал, что, на самом деле, никакой он вовсе не «мальчик», четверть века, как минимум, уже отпраздновал: просто сочетание изящества гармонично развитого тела с отсутствием признаков старения у него создавало иллюзию крайней юности - так вот, мальчик вызывал в нем смешанные чувства: с одной стороны бармен постоянно опасался, что блондинчик, того и гляди, чего-нибудь эдакое выкинет (не спроста же у него такие глазищи!), а с другой – в нем постоянно бытовало желание защищать, оберегать и лелеять это невозможное, восхитительное существо, словно пришедшее со страниц старой сказки.
Они как-то раз спали вместе. И Ровен до сих пор не мог понять, как он, весь вечер одержимый предвкушением того, как засадит этому мальчишке, оказался снизу. Более того: мальчик вел себя очень странно, все выглядело так, словно он оказывает Ровену небывалую честь, трахая его, и снисхождение, с которым он принимает ласки, надо ценить благодарно. Ровен бы посмеялся над заносчивостью мальчишки, если бы его поведение можно было назвать заносчивым. Казалось, что он просто не подозревает о том, что расклад в постели может быть иным, и Ровену почему-то не хотелось с ним спорить, хотя будь на месте белокурого кто-нибудь другой, бармен, всегда предпочитавший активную роль, постарался бы перехватить инициативу. Но трах с этим мальчиком… Ровен мог подобрать только одно слово – священнодействие. Подчиняться ему казалось естественным, а пойти против его воли было кощунством. Если бы Ровена кто-нибудь спросил «почему так?», бармен не смог бы дать ответа…
Сейчас Ровен сердито смотрел на белокурого юношу, но за суровостью его крылась искренняя тревога.
- Шел бы отсюда, золотко, - буркнул он, принявшись смешивать новый коктейль.
- Почему? – повторил мальчик.
«Ну, что за беда такая?! – подумал бармен. – Он же умненький, а сегодня отупел словно!..»
Тут вернулся официант, относивший напитки черноволосому, и, нервно кося глазом на опасного клиента, поведал, что тот хочет видеть хозяина у своего столика.
Ровен коротко взглянул на черноволосого посетителя, надеясь предугадать, чего следует ожидать от него сегодня. Тот не отрывал глаз от белокурого мальчика за стойкой.
У бармена упало сердце.
<Размышления Саурона о III Эпохе, о своем возвращении и Назгулах, его воспоминания о Мелькоре.>
Взгляд его бесцельно скользил по пустому пространству бара. Внезапно его внимание привлекла вспышка отраженного электрического света на чьих-то белокурых волосах.
Майя присмотрелся внимательнее… и, пораженный, застыл.
Первым, что зацепляло взгляд на юноше, сидевшим за стойкой бара, были действительно его волосы: настолько светлые, что их можно было назвать бесцветными, они имели необычный серебристо-лунный отлив, а не золотистый, какой чаще всего бывает и у натуральных блондинов, и у крашеных. Этот крашеным не был – новомодные косметические уловки были взгляду Майя явны.
<...>
Выполняя желание черноволосого клиента, Ровен с тяжелым сердцем проводил к его столику белокурого юношу, который согласился на это знакомство так охотно, словно и не слышал предупреждений со стороны бармена.
Когда бармен вернулся к стойке, черноволосый, жестом указал юноше место напротив себя, приглашая садиться. Тот благодарно кивнул и повиновался.
- Можешь называть меня Горт, - брюнет буквально пожирал глазами лицо блондина. – А как зовут тебя?
- Хэн, - юноша улыбнулся так, словно сказал шутку, причем шутку с двойным, а то и тройным - если не больше - дном.
Было понятно, что это не настоящее его имя. Впрочем, он даже, кажется, не пытался скрывать этого. Подобная смелость редко встречается среди мальчиков, привыкших зарабатывать своим телом. Нахальство - да, бывает, хотя не часто, а вот попытки поставить себя с клиентом на равных без открытой демонстрации бравады - редкость. Майя мысленно улыбнулся: недаром его тянуло сегодня в этот бар, как магнитом - белокурый мальчик обещал стать увлекательным новшеством в нынешней размеренной жизни Гортхаура. Удивительная же схожесть черт его лица с чертами Темного Валы пробуждала чувства, глубоко загнанные в самые потаенные уголки души, и заставляла желать... всего и сразу. Нет, лучше с этими мыслями повременить!
- Кто ты такой? Где работаешь?
Светловолосый хихикнул и прижал к губам сжатый кулак, словно желая заглушить вырвавшийся звук.
- Ты пригласил меня за свой столик, чтобы спросить об этом?.. Я не шлюха, если ты это хотел знать.
Черноволосый выдал в ответ нейтральную гримасу, то ли долженствующую изобразить, что он доволен ответом, то ли намекающую на то, что вопрос был вовсе не об этом.
- А кем работаешь ты? - услышал он встречный вопрос.
Вынул изо рта дымящуюся сигарету, фильтр которой пожевывал в задумчивости, и после некоторой заминки ответил:
- Я предприниматель. Торгую с Южными провинциями.
- Контрабанда? - понимающе кивнул Хэн.
Саурон фыркнул и, опустив лицо, уставился в зеркальную крышку столика. Мальчишка ему определенно нравился. И затеянная им пикировка была крайне занятной.
- Что-то вроде того!
Мальчишка сделал большие глаза.
- О, в таком случае, если бы я был проституткой, меня, я чувствую, ожидала бы достойная оплата.
-Ты хочешь... подарок? - улыбнулся Майя.
- Я даже еще не знаю, хочу ли я с тобой трахаться, - Хэн, словно зеркало, повторил его мимику.
- И что тебе нужно для того, чтобы принять решение?
Белокурый лукаво улыбнулся.
Гортхаур открыл дверь своим ключом. Он был уверен, что по крайней мере двое из Девяти дома, а потому, едва войдя, послал мысленный приказ: сидеть тихо и не высовываться, если он сам не позовет. Получил подтверждение; кроме Еретика и Лингула, дома оказался также Гуртанг.
Хэн между тем внимательно осматривал прихожую: мраморный пол, колонны, арочные своды потолка - все выдержано в черно-серой гамме.
- У тебя тут, как в средневековом замке, - сказал он странным тоном: не поймешь, восхищенно или осуждающе.
- Пойдем.
Гортхаур хотел было протянуть ему руку, но, передумав, повернулся спиной и зашагал к лестнице.
- А что, лифта нет? - довольно кисло осведомился белокурый юноша.
Майя отрицательно качнул головой.
Поднимались они быстро, словно ставя какой-то глупый рекорд на скорость, однако на верхней площадке башни, перед дверями в свои апартаменты, Майя одобрительно отметил, что Хэн совсем не запыхался и с легкостью до самого верха держался с ним наравне.
- Входи, - Саурон подтолкнул гостя к двери своей спальни. - Есть хочешь?
- Да не особенно...
Хэн столь же внимательно изучал спальню, как перед этим холл. <описание комнаты>
- Ну, тогда... - Майя стоял посреди комнаты, испытывая неловкость, изумлявшую его самого; ни один из его прежних случайных любовников не вызывал в нем столь яркой эмоции, - чего тянуть?
Ему хватило четырех шагов, чтобы преодолеть разделявшее его самого и светловолосого гостя расстояние, крепко взял юношу за плечи и, мимолетно удивившись тому, что Хэн оказался совсем чуть-чуть, но все же выше его ростом, коснулся его губ своими.
Белокурый целовался умело, но Майя чувствовал закованность и напряженность в его теле, отчего целование начинало казаться меХэническим процессом. "Все-таки шлюха!" - с сожалением отметил Саурон и отстранился. Разомкнул объятия, развернулся, отошел к окну, пытаясь скрыть рвавшееся наружу раздражение.
- Раздевайся, - бросил отрывисто.
Он стоял спиной и поэтому не видел, как отреагировал юноша. Минуты две царила тишина, в которой не было слышно даже шороха, только доносились далекие звуки улицы.
Потом вопрос, заданный с претензией на игривый тон:
- А ты не хочешь мне помочь?
Майя повернулся к говорившему лицом, присел на подоконник, перекрестив ноги.
- Я не люблю, когда мне лгут. Я не люблю неоправдавшихся ожиданий.
Что-то метнулось в глазах светловолосого юноши, и он опустил взгляд в пол.
- А в чем я тебе лгал?
Можно было припечатать отповедью в лицо, но Майя даже не пришло такое в голову: слишком сильна была привычка общаться мыслеобразами с теми, кто понимает тебя без слов. Даже фана Айнур не столь совершенны, чтобы язык их поспевал за мыслями...
- Ты не хочешь этого, - он утверждал.
Юноша сделал честные глаза, но его выдали чуть дрогнувшие губы.
- С чего ты взял? Хочу.
- Ты боишься.
- Нет! - на этот раз ответ был искренним и довольно сердитым.
- Тебя кто-то принуждает заниматься этим?
- Что за чушь!
Саурон предполагал, что мальчишка может все отрицать - он предполагал, что увидит гнев, а, может, и слезы. Гнев был, но это был не панический гнев невинного мальчика, оскорбленного в лучших чувствах, а скорее оскорбленный гнев лорда, которого замарали грязью абсурдных подозрений. Это озадачивало.
"Все-таки не шлюха?"
- Тогда в чем дело?
Гнев светловолосого потух, напряженные черты лица расслабились, и юноша поспешно спрятал взгляд.
- Ни в чем, - ответил он поспешно.
Гортхаур позволил себе потратить еще некоторое время на размышления. Итак, мальчик боится и не хочет, однако старательно отрицает это и даже пытается изображать из себя соблазнителя... Да какая к Валар разница шлюха ли он, впервые вышедшая на заработок или кто-то еще... например, сыночек из богатой семьи, решивший поразвлечься экзотическим способом! Кстати, последнее предположение не лишено оснований, уж слишком много у парнишки гонора!
- Ладно, - Майя принял решение и незамедлительно приступил к его осуществлению. - Раздеть я, действительно, могу тебя и сам, - одного движения руки и пары слов, произнесенных шепотом на предвечном языке Стихий, хватило для того, чтобы вся одежда белокурого рассыпалась серой пылью, с неспешным кружением осевшей у босых теперь ступней юноши. - К кровати. На колени.
Мальчишка сумрачно смотрел глаза в глаза и показался Гортхауру значительно старше, чем на первый взгляд. Удивительным было и то, что белокурого не смущала ни собственная нагота, ни демонстрация магической силы Майя.
- Я никогда не бываю снизу, - тихо, но отчетливо произнес Хэн.
Хотя и был удивлен этим заявлением, Майя почти рассмеялся - по крайней мере, усмешка тронула его губы.
- Я тоже. - "Это что, попытка поиграть в изнасилование?.. Тем лучше!" - Так что кому-то из нас придется уступить...
Когда Саурон сделал шаг к белокурому юноше, тот поспешно отступил назад.
- Я тебе кого-то напоминаю? - спросил он быстро. - Ты так на меня смотришь, словно... Мне показалось...
Черный Майя подошел к нему вплотную - теперь их разделяло расстояние длинной в ладонь. Хэн стоял, прижавшись спиной к двери, и Саурон ожидал увидеть в его глаз страх или хотя бы его имитацию. Страха не было. Скорее, пытливый интерес.
- Да, - ответил Майя. - Ты напоминаешь мне... одного давнего знакомого. Если бы не цвет волос, рост и твои манеры...
Гортхаур взял юношу за плечи и попытался направить его в нужном направлении - к кровати. Но не тут-то было! Мальчишка словно приклеился к двери.
"Так не бывает! Смертному неоткуда взять сил, чтобы так сопротивляться мне!.."
- Этот знакомый... он много для тебя значил?
Майя, уже подойдя вплотную, на этот раз отстранился сам. Эта нескончаемая игра в слова зашла слишком далеко.
- Кое-что. Это не имеет значения…
- А, может быть, имеет?
- Для кого?
- Для тебя, - и тише: - для меня.
Майя отступал от собеседника шаг за шагом, чувствуя себя так, словно его только что ударили обухом по голове.
«Нет, это невозможно! Это бред!! Он даже почти не похож…»
Светловолосый юноша смотрел на него из-под упавших на глаза прядей волос.
- А ты бы узнал его сейчас, если бы вы случайно встретились?..
<...>
<...>
Они лежали на смятой постели, посреди вороха раскиданных покрывал. Саурон рассеянно наматывал на палец белоснежную прядь волос Мелькора.
- Все хочу спросить, а отвлекаюсь на другое… Почему у тебя волосы такого цвета?
Майя помнил их темными – густыми, иссиня-черными, шелковистым плащом падавшими на спину, или чуть вьющимися, когда на душе у Валы бывало легко, — почти такими же, как у него самого.
Мелькор, кажется, смутился.
- Понимаешь, когда я создавал новое тело… я волновался, предвкушал… и очень спешил… сам не знаю зачем, ведь после стольких веков дни роли не играли… в общем, я просто забыл придать им цвет.
Улыбка Валы была незнакомой, какой-то неуверенной, немного детской.
<...>
<...>
- Стой, фаэрни, хватит! Я расскажу, раз уж тебе даже сейчас, после стольких веков, важно это знать… Да, было. Но не с Манвэ. С Манвэ – никогда. Это не более чем сплетня…
- Пущенная Светлыми? – скептически уточнил Майя.
Мелькор был на взводе. Глаза его опасно сузились, но, встретившись с прямым взглядом Саурона, Вала сдержал вспышку гнева, не желая нагнетать ссору, перевел дух и ответил относительно спокойным голосом:
- Не знаю кем. Но вряд ли нашими. Скорее всего, кем-то из Светлых.
- И с какой же целью? – Майя недоверчиво улыбался.
- Какой?.. Разное можно предположить. Идея, конечно, хитро вытраХэнная, но логичные выводы ты должен был сделать, таирни… Не сделал? Ну, подумай хорошенько! Первое: самая идея любви между мной и Сулимо предполагает отсутствие у меня обиды на него, или, по крайней мере, делает эту обиду маленькой и незначительной – детской: «Ах, папочка приласкал его, а не меня! Ну, я теперь им всем покажу!!» Светлые ведь именно так представляют себе мои отношения с Отцом и Братьями… Поэтому слух, декларирующий любовь между мной и Манвэ, косвенно снимает с него подозрения в узурпации власти и плетении интриг с целью занять мое место. Подумай, что на подтексте этой сплетни проводится мысль: если я так легко мог забыть о своей обиде, значит у этой обиды не было оснований, значит моя обида была надуманной. Понимаешь?
- В этом есть соль, - задумчиво признал Гортхаур.
Мелькор кивнул.
- Я рад, что ты понял. Это было первое. Второй подводный камень этой сплетни – подозрение, которое вольно или невольно, рано или поздно должно возникнуть у каждого – предположение, что раз уж я помирился с Манвэ (а, тем более, если не просто помирился!), то, возможно, мое возвращение в лоно семьи, - Черный Вала усмехнулся, - не так уж и невозможно… и не так уж и далеко. Ведь даже у тебя, фаэрни, - в голосе Мелькора появился мягкий, но уверенный нажим, - возникало такое подозрение, не так ли?
Майя потупился.
- Да, - ответил он негромко. – Я боялся, что ты не вернешься после окончания Века Оков, что останешься в Валиноре… А позднее я боялся, что если ты действительно настолько привязан к нашему врагу, как говорят слухи, то ты так или иначе вернешься к нему, и тебя не остановят ни те ценности, которым ты учил меня, ни жизни людей, для которых ты стал богом… Я боялся, что все, что я делаю – бесплодно. Я постоянно ждал от тебя шага, который разрушил бы все… Все, чем я жил, ради чего существовал – все, что я строил.
Мелькор потянулся к своему Майя и ласково провел кончиками пальцев по его щеке.
- Но ведь я не сделал этого, верно?.. Горт, неужели тебе ни разу не закралось в голову подозрение, что все эти сплетни обо мне и Манвэ – ложь?.. – ответа не было. – Почему ты не пришел ко мне и не спросил прямо?
Гортхаур вскинул голову.
- А ты бы ответил?
Секундное колебание, затем:
- …да. Я же готов тебе все рассказать сейчас, чтобы эти надуманные бредни, успевшие покрыться плесенью, больше не стояли между нами!
Черноволосый Майя отвел взгляд и, глядя куда-то в пространство, медленно покачал головой.
- Нет, Тано. Сейчас – это сейчас. А тогда… или ты хочешь забыть, какие у нас с тобой были взаимоотношения большую часть Первой Эпохи?.. Максимум, что бы ты сделал тогда – это устроил бы мне трепку за то, что я посмел предположить подобное. Ты не стал бы мне ничего объяснять, просто наказал бы за то, что я смею сомневаться в тебе… Не так ли?
Теперь уже Вала отвел взгляд. Надолго установилось молчание.
- Возможно, - наконец, нехотя признал Мелькор.
Саурон грустно улыбнулся, удивленный и обрадованный этим полупризнанием.
- Вот видишь. А твой гнев, Тано, не смог бы меня переубедить… Скорее наоборот.
- Отлично! – интонации голоса Черного Валы накались, а сам он снова повернулся к Майя. – В таком случае, я докажу тебе сейчас лживость этих сплетен!
Гортхаур чуть приподнял брови.
- Может, не надо, Тано?
- Надо! – отрезал Мелькор. – Прекрати корчить рожицы, Ученик, все это не настолько весело, как тебе, видимо, представляется! Ты готов меня слушать?
Слегка пристыженный, Майя кивнул.
- Если ты хочешь…
- Хочу. Итак, для начала запомни, Горт, ни ёбли, ни, тем более, любви у меня никогда с Сулимо не было! И быть не могло! Но то, что ёбли вообще ни с кем во время Века Оков не было, я не говорю… Был он – с другими братцами.
- С кем?
- Тебе всю последовательность? – смешок, немного нервный. – Тулкас, Оромэ, Намо.
<...>
- …«Не понимаю, почему я должен уходить, - прищурился Оромэ. – С каких пор Мелькор стал твоей личной игрушкой, Мандос? Мне так кажется, что он – общий!» Намо хмуро глянул исподлобья: «Общие – суки в твоей стае, а брат, - я вздрогнул непроизвольно, удивившись тому, как он назвал меня, - оставлен Советом на попечение мне.» Но Оромэ не собирался уступать так просто, это даже позабавило бы меня, если бы все мои мысли не были заняты ощущением острого неудобства от того, что Намо, прекратив двигаться, так и не вышел из меня. Позднее, размышляя над этим эпизодом, я спросил себя: «А чего это Охотник с таким усердием бьется головой в закрытую дверь? Намо в своем праве, и это понятно было бы даже орчонку. Ради чего Оромэ затягивает бессмысленный спор – не ради же моих прекрасных глаз… хм, точнее задницы, с которой он уже успел познакомиться?..» Но об этом я думал позднее, а в тот момент мне хотелось одного – чтобы они поскорее закончили разговор и пришли хоть к какому-нибудь решению! По-моему, я тогда был согласен даже, чтобы они договорились между собой и отъебали меня оба – последовательно или одновременно – все, что угодно, только не это затянувшееся бездействие!.. Ноги затекли, руки подрагивали от напряжения, и мне уже с трудом удавалось удерживать тело на весу, а упасть ничком, хотя мне этого и очень хотелось, я позволить себе не мог – я уже говорил тебе, что гордость была последним, что поддерживало меня после пленения… Оромэ уперся рогом: «Вижу я твое попечительство, Судия! Ты еще скажи, что в целях перевоспитания поставил его раком!» В ответ на издевку Намо приподнял одну бровь – я бросил в тот момент на него взгляд через плечо, и было странно увидеть на лице этой сушеной воблы живое выражение. «Мои методы тебя не касаются, Таурон! Я же не учу тебя натаскивать щенят для травли, вот и ты не учи меня, как наказывать виновного!..» Право же, вспоминая этот диалог, мне хочется смеяться до слез, хотя в тот конкретный момент я не смог оценить прелесть этой пикировки… Они пререкались еще около часа, спор увлек обоих - он, кажется, им даже обоим нравился; а у меня уже подгибались руки, ныла шея, кровь прилила к голове и стучала в висках, и хотелось выть от тупой тягучей боли внутри: Намо пару разу двинулся, напоминая о своем присутствии, хотя мне этого напоминания и не требовалось – к тому же, по-моему, он пытался этой демонстрацией еще больше раззадорить Охотника…
Черный Вала замолчал. С отсутствующим выражением на лице он смотрел в потолок, по которому плясали тени от факелов на стенах.
Майя придвинулся ближе, коснулся пальцами гладкой бледной кожи предплечья руки своего Валы, неуверенно погладил.
Губы Мелькора дрогнули, напряженные черты лица чуть расслабились.
- Не волнуйся, фаэрни, все было не так уж страшно… Просто я не умею прощать. Даже себя, - он некоторое время еще помолчал, глядя в сумрак сводов над собой, а потом, сделав над собой усилие, продолжил: - Я не выдержал, таирни. Мысли, чувства – все перемешалось, и я, плохо понимая, что делаю, озвучил вслух те слова, что уже в течение некоторого время твердил про себя, как молитву неизвестно кому – не Отцу уж во всяком случае! – Вала горько усмехнулся. – Точнее, часть этих слов – худшую часть. Мысли мои звучали примерно так: «Я выдержу. Я справлюсь. Я сумею. Я выдержу, я выдержу, я выдержу!..» и невольный срыв: «Я не могу, я больше не выдержу! Пожалуйста…» - я плохо понимал и не знаю до сих пор, к кому была обращена эта мысленная просьба… Может быть, к Намо, но сознательно я никогда не произнес бы ее в слух, напротив, ловя в мыслях своих такую слабину, я еще старательнее принимался убеждать себя, что справлюсь…
Вала снова замолчал, но Саурону не требовалось дополнительных объяснений: ситуация была и так понятна донельзя.
- Ты произнес вслух ту самую фразу, Тано, да?
- Да, - Мелькор с силой закусил нижнюю губу, и черты лица его исказились, словно он испытывал ноющую глубинную боль. - «Я больше не могу, я не выдержу! Пожалуйста…» Это был шепот, почти не различимый, но расслышали его оба… То, что слышал Намо, это было еще полбеды, потому что…
Вала замолчал и перевел взгляд на своего Майя. Тот отметил, что к Мелькору вернулось спокойствие – хотя бы внешнее, однако не поверил в него, придавая бОльшее значение этой новой сбивке в повествовании и этому взгляду, чем холодной маске не знающего, что такое чувства, божества. Саурон уже давно научился сам носить подобную маску, и хорошо знал ей цену.
- Ты не хочешь вспоминать, Тано, - мягко произнес он. – И не надо. Я ведь не настаивал…
- Я никогда и не забывал, таирни, - Мелькор поспешно отвел взгляд, - я просто не хотел рассказывать тебе… Никому, и особенно тебе. А сейчас хочу, - он немного помолчал, а потом вернулся к прерванному рассказу: - То, что Намо услышал мои слова, было не так уж и страшно, потому что ему еще до этого случая дважды удавалось сломать меня. В эльфийских байках есть доля правды, Горт, я действительно умолял и валялся в ногах… только не у всего Совета, а у Намо. Это произошло еще до Суда, и, кажется, именно ради него и было затеяно… Во всяком случае, труполюбец наш оставил меня в покое только, когда я поклялся, что во время Суда признаю себя виновным, отрекусь от всего, что делал, и буду просить о прощении!.. – левая рука Валы резко сжалась в кулак, комкая захваченную пальцами простыню, а скулы на лице обозначились так резко, что оставалось только удивляться отсутствию зубовного скрежета. – Пришлось разыгрывать то представление с раскаяньем в Круге – у меня не было выбора! Хотя, кое в чем мне все-таки удалось испортить им развлечение: на коленях я ползать не стал, как братишками задумывалось!.. – злая улыбка исказила не только губы, но и все лицо Черного Валы, разъяренно сверкнули глаза; впрочем, страшная улыбка эта длилась только миг, а затем исчезла, когда Мелькор был вынужден признать: - Майяр пригнули…
Гортхаур сосредоточенно думал, покусывая нижнюю губу.
- Тано, прости, - обратился он в наступившей тишине, - но я не могу до конца понять, зачем им нужно было заставлять тебя каяться?
- Ах, это!.. – Мелькор тяжело вздохнул и перекатился на бок, повернувшись спиной к Майя. – Есть по меньшей мере две причины, Ученик. Первая – они действительно хотели не мытьем, так катаньем заставить меня вернуться к ним… Также как я все эти века надеялся, что кто-нибудь из них придет ко мне…
- И при чем тут необходимость каяться?
- Ну, как при чем? Плененный враг все равно остается врагом, и очень мало шансов сделать из него друга, тогда как преступник, особенно раскаявшийся, в перспективе, после того, как понесет наказание, может быть прият той средой, которая его осудила… Пойми, таирни, они хотели всего и сразу: чтобы было можно отыграться на мне вволю за все свои неудачи и поражения, а потом забыть об этом и жить дальше так, как будто никогда между нами даже мелкой ссоры не было… Пойми, Горт, это для Элдар я – Враг, для Валар же – просто хулиган, неразумный бузотер, нашкодивший братишка! Во всяком случае, в тот период они относились ко мне именно так… Плюс к тому, брат-то я для них все-таки старший, так что, как бы они сами этого не отрицали, была в их чувствах ко мне и доля той зависти, которая всегда возникает у младших детей по отношению к старшим. Что бы старший не делал, как бы не поступал, как бы не относился к нему родитель, зависть всегда присутствует… Зависть: «И почему это первый он, а не я?»
- Хорошо, Тано, я понял. Ну, а вторая причина?
- Они не могли толком договориться между собой, что же именно со мной делать. Предложения выдвигались разные, в зависимости от того, насколько сильную каждый из них чувствовал на меня обиду, но все они сходились на том, что я – их проблема, и папочка Эру не похвалит их за попытку вернуть меня в родительские объятья!.. – глухой смешок. – Предложения развоплотить меня, изгнать за Грань конфликтовали с надеждами, что перевоспитать меня все-таки возможно, и когда-нибудь все мы заживем мирно и дружно!.. – двойной смешок. – В общем, фаэрни, они хотели оставить меня при себе, и заточение в Мандосе казалось большинству самой приемлемой формой наказания для меня, но они опасались, что папа Эру сочтет такой приговор необоснованно мягким и раздаст им всем на орехи!.. – теперь уже смешок был не злым, а скорее грустным. – Понимаешь теперь, что им нужен был повод, чтобы смягчить приговор и отправить меня в Мандос? А какой повод может быть лучше раскаянья?..
Черноволосый Майя хмурился.
- Не знаю, Тано, но что-то здесь не так… Ведь и они сами, и Единый видели, что твое раскаянье неискренно, так? Так кого же они хотели этой показухой обмануть?
Мелькор лег на живот и устроил подбородок на сцепленных перед собой ладонях.
- Ах, вот ты о чем, Горт! Я думаю, что никого из моих родственничков, начиная с Отца, ни в малейшей степени не волновала искренность моего признания вины. Им было достаточно самого факта, что оно было. Они ведь всерьез собирались перевоспитывать меня и не обольщались, что удастся изменить меня одними разговорами. Они с самого начала собирались применить силу, а я… я недооценил их. Я и не подозревал, что им может прийти такое в голову, - Вала прикрыл глаза и уткнулся лицом в сложенные перед собой на подушке ладони. – Тогда, перед Судом, Намо требовалось, прежде всего, заставить меня потерять контроль над своей метафизикой…
Майя судорожно сглотнул, вспомнив, как подобное произошло с ним самим в первый раз. Он дотянулся и положил ладонь на спину Валы.
- Тано, может быть, не надо рассказывать об этом?
Мелькор чуть шевельнулся, сбрасывая руку.
- Надо, Горт. Лежи спокойно.
Гортхаур чуть нервно облизал губы и настоял:
- Но я не хочу слушать об этом, Тано…
Мелькор резко повернул голову и глянул искоса, глаза его недобро полыхнули.
- Ты выслушаешь! – с нажимом отозвался он, мгновенно став похожим на себя прежнего. – Или ты думаешь, что говорить об этом нравится мне?! Если я в силах это рассказывать, то ты вполне в силах слушать!
Майя стушевался, пряча тоскливый взгляд.
Несколько минут двое молчали. Слышно было только потрескивание дров в камине. Потом Мелькор продолжил:
- Итак, Намо нужно было заставить меня потерять контроль над своей метафизикой… Увы, это оказалось для него не так уж и сложно, я почти сорвался еще с Тулкасом, когда испугался, что не смогу остановить кровь… Намо пришел ко мне за сутки до Суда в сопровождении двух своих Майяр. Мне он не сказал ни слова, приказал одному из Майяр пересадить меня за стол от окна, где я находился, привязать мою правую руку к спинке стула, а левую положить на стол и зафиксировано держать ее за кончики пальцев и за запястье пониже наручника кандалов. Потом он придвинул к столу еще один стул, сел на него и, мельком кивнув второму Майя, уставился на меня. Второй Майя подтащил к столу корзину, доверху наполненную железным храмом: обломками мечей, зазубренными кинжалами и прочим мусором, и, схватив первый подвернувшийся ему под руку кусок металла, вонзил его в мою прижатую к столу руку, пригвоздив ладонь к столешнице… После всех этих приготовлений я ожидал чего-то подобного, хотя пока еще не понимал, с чего это вдруг Намо Мандос решил на досуге заняться пытками. Впрочем, назвать пыткой втыкание всяких железок мне в ладонь мог бы разве что новорожденный эльфенок: боли я, конечно, не чувствовал, так как сразу заблокировал передачу информации с нервных окончаний левой ладони к мозгу. Первую железку я выдернул Призывом Металла и, метнув в противоположную стену, залечил руку, но почти тут же ладонь мне пронзила вторая железка. Ее я расплавил, и последовала третья. Сначала я развлекался, изыскивая различные способы избавления от очередной железки. Потом мне стало не до этого, и я стал использовать простейший способ, все равно зачастую не успевая залечить рану на ладони до того, как в нее вонзалась следующая железяка… Действие продолжалось уже около четырех часов, корзина не единожды была опустошена и наполнена снова разбросанными по комнате осколками железа, уже больше дюжины раз я не смог закрыться от боли… Поняв, что проигрываю в скорости, пытаясь после каждого ранения залечить руку, я перестал это делать, и сосредоточился только на вытаскивании железок и защите от боли. Конечно, это было ошибкой. Где-то через полчаса я обратил внимание на то, в каком состоянии находится моя рука – на ней не было живого места… Освободившись от очередной железки, я попытался залечить руку, и тут Намо, до сих пор сидевший рядом со снулым видом, решил поучаствовать в развлечении – он попытался отсечь меня от энергии. Я справился с этим, но теперь Намо стал мешать мне во всем – не давал избавляться от воткнутого в руку металла, отвлекал внимание, не позволяя удерживать защиту от боли, и конечно, мешал лечиться. Какое-то время мне удавалось выдерживать это противостояние – часов шесть, я не думаю, что больше… Первой рухнула болевая защита. Излечение давалось мне все с большим и большим трудом, и, наконец, контроль был полностью потерян, когда, расплавив очередной кусок металла (я стал их расплавлять, а не отшвыривать, в надежде, что так они когда-нибудь кончатся, и у меня будет передышка хотя бы на то время, пока Майяр Намо потащатся за новыми), я обжегся. Намо остановил Майя, собиравшегося воткнуть мне в руку новую железку, и приказал ему и другому отойти. От боли и усталости я плохо соображал, поэтому в первую секунду обрадовался, что это издевательство прекратилось. Намо сам вылечил мою руку, изложив попутно, чего же он хочет от меня… Я уже достаточно пришел в себя, чтобы суметь посмеяться над абсурдностью предположения, что я буду каяться – тем более, перед ними! Труполюб только головой на это покачал и принялся разговаривать со мной, как с неразумным ребенком: «Не хорохорься, Мелькор, лучше подумай. Твое фана разбалансировано, ты беззащитен сейчас, как Сотворенные. Лучше согласись сейчас и не заставляй меня уподобляться тебе и причинять страдания тому, кто не может сопротивляться…» У меня не было сил возражать, спорить, только мелькнуло в голове что-то вроде: «Лучше боль, чем унижение.» Намо услышал эту мысль, в тот момент я даже не был способен защитить свой разум, и отозвался: «Честно говоря, у тебя, Мелькор, нет выбора между болью и унижением. Вопрос так не стоит. Ты в любом случае получишь и то, и другое. Добровольное раскаянье даст тебе только возможность ослабить первую этап.» Сказать, что я был в шоке, значит не сказать ничего… Я ожидал от них, чего угодно, Горт, но только не того, что они будут обходиться со мной так, как я поступал только с Сотворенными!..
После этого заявления Мелькор замолчал надолго. Небо за аркой окна окрашивалось в пурпурные оттенки заката. В конце концов, Майя первым не выдержал затянувшегося молчания и сказал:
- Ты не хочешь рассказывать дальше, - это было утверждение, а не вопрос.
Еще после пары минут тишины, в течение которых Саурон терпеливо ждал ответа, Черный Вала признал:
- Да, не хочу. Не могу слов подобрать, точнее даже, мочи нет подбирать их, - он внезапно поменял позу и лег лицом к своему Майя. – Но ты должен знать! Я так решил… Иди ближе, я открою тебе мою память.
Использовать слово «удивлен» по отношению к тому смятению, что испытал Гортхаур – значит умалить истину. Глаза Майя широко распахнулись. «Откроет память?.. Он?! Тано, ты изменился куда больше, чем я думал!» Он потянулся к Мелькору и душой, и телом, неразрывно связанными у Айнур, и уже в следующую минуту его разум захлестнули образы чужой памяти.
…Узкие запястья в широких наручниках кандалов, бледная кожа и неровный шрам в центре внешней стороны ладони с тонкими длинными пальцами – эту рану, наверное, теперь уже не залечить окончательно никогда… Мелькор смотрел на свои руки, на деревянную столешницу, в пол – только не на собеседника. «Выбирай,» - настаивал голос, который был Гортхауру знаком. Черный Вала молчал – он всегда предпочитал затягивать паузу, если опасался, что слова или голос могут выдать эмоции, которых он не хочет показывать. «Как хочешь,» - пожав плечами, но все-таки с некоторым сожалением в голосе констатировал Намо. То, что началось дальше, стало для Гортхаура настоящей пыткой – он никогда прежде, даже в худшие моменты своей жизни, не подозревал, что может испытывать ревность и ярость подобной силы. Если бы сейчас рядом оказался кто-нибудь из Светлых Валар, Майя, наверное, бросился бы на него, не раздумывая о последствиях, как зверь, защищающий свое логово… Плеть, и багровые рубцы, набухающие кровью – Намо не придумывал ни каких изысков: когда на спине, ягодицах и бедрах пленника не оставалось уже живого места, а порог боли его понижался настолько, что боль становилась почти привычной, Владыка Судеб залечивал раны, давал пленнику с дюжину минут отдыха и начинал экзекуцию сначала. Майяр Мандоса никуда не ушли, они были здесь, хотя и было не понятно, оказывают ли они своему Вале какую-либо реальную помощь, или присутствуют просто как зрители, чтобы сделать осознание Мелькором униженности своего положения еще острее… Ночь прошла, занялся рассвет. До начала Совета Валар в Круге Судеб оставалось не так уж много времени, и Намо решил переменить тактику. Обнаженное тело, кровоточащие раны которого на этот раз Намо и не подумал залечивать, было пригнуто на колени. «Оромэ рассказал мне об одном из новых искажений, которые ты внес в Арду. Тебе оно, кажется, нравится более многих иных?» Нет, Намо Мандос не тронул Мелькора сам и не стал приказывать своим Майяр сделать это, он использовал рукоятку плети. Гортхаур, наблюдавший за происходящим глазами Мелькора, чувствовавший его чувствами и знавший каждую его тогдашнюю мысль, понял, что боль, которую испытал Черный Вала в тот момент, когда окованная железом рукоятка хлыста начала рвать его внутренности, была менее страшна для него, чем тотальное ощущение унижения – он был морально раздавлен, втоптан в грязь – на глазах у Младших Айнур с ним обращались так, словно он был всего лишь Сотворенным, а не первым из Валар, и не было никакой возможности скрыть от чужих глаз собственную боль, и не было никакой надежды самообмануться, поверив, как это происходило в ситуациях с Тулкасом и Оромэ, что даже такой эпизод – это маленькая победа, потому что и Светлые Валар не устояли перед соблазном нового искажения!.. Мелькор предпочел бы, чтобы Намо взял его сам – все было лучше, чем эта пытка, терзавшую душу сильнее, чем тело. Впрочем, и телу Черного Валы приходилось не сладко: бедра уже были перемазаны в крови, губы - прокушены несколько раз в тщетных попытках сдержать крик, а пылающая боль внутри все не прекращалась. Время близилось к полудню, когда Мелькор не выдержал – к этому времени ему уже казалось, будто он весь состоит из оголенных нервов, а внутренности его превратились в расплавленный металл, и никогда он уже не сможет ощущать ничего, кроме боли. Сил на разговор вслух не было, к тому же, плохо помня свои действия в последние несколько часов, Черный Вала подозревал, что сорвал голос. Он обратился мысленно: «Хватит… Пожалуйста, хватит! Я сделаю все, что ты хочешь…» Сзади послышался нескрываемый вздох облегчения, и Намо сразу же оставил пленника. «Тебе давно следовало сдаться, Мелькор, и не упрямиться,» - ответил он мысленно же, а потом вслух приказал своим Майяр умыть пленника и одеть его в чистые одежды. Мелькор надеялся, что Намо теперь залечит все его раны: и борозды от кнута на спине, и все те травмы внутренних органов, от которых нижняя часть его тела горела огнем, но Владыка Судеб просто развернулся и направился к выходу из залы. Это был… ужас. В одно мгновение перед Черным Валой промелькнули картины: вот он стоит в Круге Судеб, и хорошо, если стоит – если удерживает равновесие, если способен сделать хоть пару шагов, а что, если придется сесть?!.. и ведь даже если стоит, то кровь-то все равно продолжает течь, и скоро на зеленой траве и искристом песке, пропитав одежду, появятся ее капли… а сорванный голос – как он будет таким говорить?!.. и слабость его увидят все двенадцать его врагов, и десятки их слуг и сотни Сотворенных?.. Мало ему, как будто, того, что было, того, что будет, и пресловутой необходимости каяться – за что еще и это?! Это было даже не решение, скорее – животный рефлекс. Откуда-то вдруг взялись силы, которых хватило на один стремительный рывок, и Мелькор оказался рядом с Намо, рухнул у его ног и обхватил его за колени, только звякнула о каменные плиты пола цепь. «Ты ведь не оставишь меня так, брат мой?..» - он умолял…
Саурон лежал с закрытыми глазами. Ему не хотелось поднимать веки и встречаться взглядом с Мелькором. От только что увиденного все чувства Майя перемешались между собой, и трудно было отделить одно от другого: тут была боль сопричастия, нежность любовника пополам с ревностью собственника, чью вещь кто-то без разрешения посмел облапать, тут был чистый гнев Первого Ученика и верного слуги, был ужас перед насилием, которое казалось кощунством, тут было чувство вины и осознание своей ошибки: «Я думал, он ослабел после Века Оков, но это было не так! Он всего лишь узнал, что тоже может оказаться слабым, и стал иначе воспринимать само понятие силы…», здесь было яростное стремление отомстить во что бы то ни стало и благодарность за то, что Вала доверил ему свою сокровенную боль, здесь было много чего еще намешано…
Майя все еще лежал с закрытыми глазами, когда холодные пальцы скользнули по его скуле, очертили линию подбородка.
- Ну, и чего ты зажался? – ласково спросил бархатный голос, а щеки коснулось теплое дыХэние. – Было так противно?
- Нет, что ты! – тут же вскинулся Майя и распахнул глаза.
Губы склонившегося над ним Черного Валы улыбались, однако в глазах была настороженность. И тогда Гортхаур распахнул навстречу Мелькору свои чувства, показывая, что тревожило его, пока он молчал и лежал, не открывая глаз. В ответ на это зрачки Мелькора чуть расширились, в выражении его лица появилось что-то кошачье - сладострастно-хищное, и он притянул к себе Майя поближе, отыскивая его губы своими.
- Я боялся, что ты так никогда меня и не поймешь! – даже голос его звучал хрипловато.
Майя подумал, что ничего более похожего на признание в любви он никогда от Черного Валы не слышал.
…Когда двое смогли, наконец, оторваться друг от друга, небо за проемом окна было затянуто темным бархатом, и ночная тишь опустилась на дворовые службы замка.
- Ты хочешь слушать дальше?
- А ты хочешь дальше рассказывать?
- Нет. Но должен.
- Кому? Я не считаю себя в праве настаивать на этом…
- Пламя Удуна, надо же! Вот это скромность, фаэрни!
- Ты смеешься надо мной?.. Тано!
- Вовсе нет! Я благодарен тебе за чуткость… Но я хочу досказать сейчас, чтобы никогда больше не возвращаться к этой теме.
- Если так, я, конечно, слушаю…
- Итак, мы отвлеклись от основного повествования, когда я сказал, что до этого инцидента в присутствии Оромэ, Намо уже удавалось сломать меня… Дважды.
- Тано, а какой второй раз?
- Уже в Мандосе, после Суда. Никакой конкретной цели у Намо, по-моему, не было, если не считать целью его убежденность в том, что своими методами он меня перевоспитывает!.. Я характера чаще всего старался не показывать, понял уже, что с Намо это может обернуться для меня только новыми неприятностями, а потому раз труполюбцу хотелось видеть меня пай-мальчиком, я старался им выглядеть…
Голос сбился.
- Я все понимаю, Тано. Не мучай себя, это было самосохранение…
На мгновение нервно закушены губы, усилие над собой – и лицо расслабляется.
- Да… Да! Я покорялся, потому что уже понимал, что церемониться со мной не будут… Но в тот раз я сорвался. Из-за Оромэ. Собственно, этот второй раз случился незадолго до того столкновения Намо с Собачником, с которого я начал рассказ… Дело в том, что… таирни, если ты к кому-то из тех времен и вправе ревновать меня, то это Оромэ. Во-первых, он всегда мне нравился, и я до сих пор плохо понимаю, почему еще в самом начале противостояния он не взял мою сторону, ведь его всегда тянуло ко мне, и мы с ним понимали друг друга значительно лучше, чем удавалось каждому из нас понять кого-либо из остальных наших братьев и сестер… Во-вторых, он только по началу был груб и доставал меня своими язвительными шуточками, позднее – мы просто трахались и почти не разговаривали. Раза после третьего ему захотелось, чтобы и мне было приятно…
- Ему это удалось? – Гортхаур сам удивился тому, насколько сухо прозвучал его голос.
- Да. То есть, почти… Иногда удавалось. Он ведь очень старался, и даже согласился учиться, передав инициативу в мои руки…
- И,.. – казалось, что стало трудно дышать, - ты был с ним хотя бы раз сверху?
- Да. Несколько раз. Он сам захотел…
- И ты согласился?!
- А почему, собственно говоря, я должен был отказываться? – серые глаза Мелькора сверкнули. – И не смей смотреть на меня так, фаэрни! Ты все прекрасно понимаешь! Он равный мне, он красив, и он хотел меня – разве этого не достаточно?.. Или ты считаешь, что мне была приятна роль подстилки?!
Голос, звучавший мгновения назад высоко и чисто, сейчас опустился до низкого рыка. Но Майя не собирался сдавать позиции: столько веков он выдерживал на себе необоснованный чаще всего гнев Черного Валы, имевшего привычку ревновать его к каждому двуногому существу без разбора пола и расы, и вот теперь впервые возникла реальная возможность предъявить счет.
- У пленника не спрашивают мнения, его просто берут! Пленнику не пытаются доставить удовольствие, и уж ни в коем случае ему не позволяют оказываться сверху! Это позволяют только любовнику!
Саурон теперь тоже кричал. И Майя, и Вала больше не лежали рядом, почти обнявшись, а сидели в постели, на скомканных простынях, и норовили испепелить друг друга взглядами.
Как не странно, но Мелькор первым опустил глаза.
- Ну вот, и суток не прошло, а уже начинаются наши старые ссоры, таирни… Неужели время ничему нас с тобой не научило?.. Если ты хочешь, я извинюсь.
«Извинится? Он?» Это было немыслимо! Гортхаур когда-то многое бы дал за то, чтобы увидеть Черного Валу извиняющимся, сознательно и добровольно признающим свою ошибку, но сейчас он не воспользовался шансом. Едва Мелькор отвел взгляд и заговорил тихим голосом, гнев Майя пошел на убыль. Он вспомнил сначала темницы Нуменора, Ар-Фаразона и себя самого в ситуации, схожей с той, о которой рассказывал Черный Вала, потом он вспомнил свои более ранние душевные метания и сомнения, которые впервые настигли его в тот момент, когда он услышал от пленного Авари слух, называвший Мятежного Валу любовником Короля Мира. «Я столько веков жил, считая эту блажную выдумку правдой! И я сумел, если не простить эту измену, то, по крайней мере, свыкнуться с ней и понять, что Тано сам по себе дороже для меня, чем близость с ним, чем его привязанность и доверие, чем его верность… И что же, теперь, когда он вернулся ко мне, я затаю обиду на давнюю интрижку, которая не имеет сейчас ровным счетом никакого значения?..»
Майя упал вперед, опрокидывая Мелькора обратно на ложе, обнимая, утыкаясь носом ему в ключицу.
- Это я должен извиняться, не ты!.. В Мандосе ведь было очень скучно, да, Тано?
Он ощутил теплую ладонь у себя на затылке: Вала мягко гладил его по голове, перебирая растрепавшиеся длинные волосы.
- Не только скучно. Тоскливо, фаэрни. Ведь у меня не было абсолютно никаких поводов для радости… И занятий никаких не было. А Оромэ – он скрашивал скуку, и даже тоска на время отступала. Намо тоже не давал мне долго скучать, - горькая усмешка, которой Саурон не увидел, но знал, что она появилась на лице Валы, - однако после его визитов тоска заедала сильнее прежнего…
Гортхаур устроил голову на груди Мелькора и умиротворенно выписывал кончиками пальцев круги по его бледной коже, казавшейся в полумраке слабо светящейся.
- Так что же все-таки тогда случилось? – подтолкнул он разговор к старой теме.
Мелькор продолжил:
- Намо не дурак, он, конечно же, понял, зачем собачник ко мне так часто таскается… Тем более, что Оромэ сам рассказал ему о новом искажении, хм! Не знаю точно, сколько прошло времени, но думаю, что не меньше полугода, и однажды труполюбу это надоело. Подозреваю, что он долго не мог решить опасно или нет это новое искажение для Валар, но увидев, как Оромэ зачастил в Мандос, и что он совсем уж без меня обходиться не хочет, заволновался всерьез. Заявился ко мне в неурочное время и потребовал, чтобы я велел Охотнику больше ко мне не приходить. Я ответил в том духе, что я, вроде бы как, здесь заключенный и вряд ли могу что-либо запретить кому-либо из тех, кто гуляет на свободе, а если тупоеду… тьфу! Труполюбу очень приспичило, то он может поговорить с Собачником сам…
Гортхаур захихикал, устраиваясь на груди Валы поудобнее.
- Ты чего ерзаешь? – поинтересовался тот.
- Тано, у тебя о-о-очень странное представление о том, как должны вести себя пай-мальчики!
В темных глазах Саурона искрился смех.
- А-а-а, - Мелькор в ответ улыбнулся, - возможно… Ну, надо же мне было как-то развлекаться, тем более что большинство моих выходок труполюбец все равно игнорировал. У него все делалось по графику, и его воспитательные меры в отношении меня не становились жестче и не происходили чаще в зависимости оттого, что я выкину… ну, как правило, это было так.
- Ясно, - Гортхаур еще продолжал хихикать. – И все-таки, я бы сказал, что ты нарывался… А, ладно! И что дальше? Он сам поговорил с Оромэ?
- Да. Тот его, конечно, слушать не стал, немедленно прибежал ко мне и уходить не желал больше суток. Ему-то, конечно, ничего: пришел-ушел, но Намо уже дошел до ручки, и отыгрался на мне. Потребовал, чтобы я сказал Собачнику, что я больше не хочу его видеть. Думаю, Намо и сам понимал, что это не поможет, и Оромэ не станет меня слушать также, как не стал слушать его самого… А во мне еще на беду что-то вдруг взыграло, и я отказался говорить с Оромэ. Вот тут-то и началось! Нет, он не разорялся на крики, просто будничным тоном сообщил мне, что если так – ладно, но поскольку вопрос о душевном состоянии Оромэ должен быть все-таки решен, а мое перевоспитание, похоже, продвигается плохо, то придется принимать меры. И начал раздеваться… Я думаю, таирни, что этого любителя мертвяков давно мучило любопытство, хотелось узнать побольше об этом моем новом искажении, которое Тулкас распробовал, от которого Оромэ с катушек слетел, и потому он без малейших сомнений воспользовался поводом… Ну, что тебе еще тут сказать? Он очень вдумчиво все делает, Труполюб наш любознательный, и ёбля не исключение!.. Так было с самого первого раза и до конца. Не знаю, возможно, он считал трах еще одним способом перевоспитания, но он брал меня всегда всухую и намеренно старался сделать больно, что было не так уж сложно, учитывая тот факт, что контроль над своей метафизикой мне так до конца Века Оков и не удалось восстановить… Иногда почти удавалось, но – нет! Он тут же замечал изменения и ломал заново… Да… А еще позы он любил менять и всегда придумывал для меня что-нибудь погаже, поунизительнее. Вот ты, фаэрни, ведь ты же раньше часто думал, что я намеренно унижаю тебя, доказываю свое превосходство… Ну, чего молчишь? Так это?
Майя тяжело вздохнул. Ему очень хотелось спрятать глаза от ищущего взгляда Валы.
- Я глупый был…
- Да нет, все не так просто. Иногда я действительно унижал тебя намеренно… Прости меня за это, если сможешь, или просто давай попробуем оба об это забыть и избегать подобных ошибок в будущем, хорошо?.. Только вот, к чему я сейчас об этом вспомнил… Горт, я…
Майя перебил:
- Ты хочешь сказать, что не сделал со мной и половины того, что делал с тобой Мандос?
- И четверти не сделал, таирни.
Майя окончательно смешался, словно утерев вдруг разом все прошлое Гортхаура Жестокого и Саурона Темного, Властелина Колец и Владыки Мордора, и заново ощутив себя юным Артано.
- Я… Я не… Когда-то давно ты сказал, что мне самому нравится, когда ты унижаешь меня и причиняешь мне боль. Я не поверил тебе, не понял этих слов, только взбесился на них, но ты был прав, Тано. Хотя и я был прав… Мне нравилось и не нравилось то, что ты делал со мной, одновременно. И мне хотелось ласки, а ее от тебя на протяжении Первой Эпохи я почти не видел…
Мелькор странно смотрел на Майя – чуть прищурив глаза, и в глубине его зрачков тлела непонятная эмоция. О чем он думал?..
- А теперь ты выбрал?
Гортхаур почувствовал себя неуютно под взглядом Валы и передернул плечами.
- Да. То есть… не совсем. Не совсем выбрал, скорее – разграничил.
- Один любовник для ласки, другой – для унижений и боли, так? – насмешливо уточнил Мелькор.
«Конечно, он знает, - мысленно кивнул себе Майя. – И про Моргула, и про Лингула… Да и про всех прочих, пожалуй… Я так плохо защищаю свою память, и он читает ее? Или ему каким-то образом удавалось подглядывать за мной даже оттуда?..»
- У нас с тобой так никогда не получится, фаэрни, - голос Мелькора был очень нежным, очень ласковым, но тревожным, - я ведь не могу разрезать себя надвое…
- И не надо! – этот неожиданный итог выразился в пылком – даже, пожалуй, чересчур пылком – объятии даже для такого темпераментного и непрестанно пылающего в каждый конкретный миг своей жизни хотя бы одной из великого множества вечных страстей Майя, каким был Гортхаур.
Мелькор издал какой-то полузадушенный звук.
- Слезь с меня, бестолочь!
После непродолжительной возни Майя откатился в сторону, громко хохоча, поскольку был безжалостно защекотан. Немного отдышавшись и успокоившись, он поспешил спросить:
- Ну, так и чем все-таки та история с Оромэ кончилась?
- Ну, подумай сам, чем она могла кончиться?.. Пришлось мне сдаться и сказать Оромэ, что я не хочу его больше видеть. Конечно, он не принял моих слов всерьез, хотя взъярился дико, и это было не слишком-то приятно после всего, что вытворял со мной Намо… Ходить Собачник ко мне не перестал, только ведь теперь меня и Труполюбец редко когда оставлял в покое, так что их столкновение стало неизбежным…
- И, когда оно случилось, когда ты, не сдержавшись, запросил пощады вслух, Оромэ это тоже услышал?
- Да, - черты лица Мелькора вмиг напряженно заострились. – Оромэ не понял, что происходит. Во-первых, он не поверил в эту мольбу и решил, что это какая-то часть игры. Во-вторых, он считал, что когда меня трахают, у меня может быть только два состояния: полная индифферентность ко всему – значит, мне не нравится, или наличие хоть какой-то реакции – значит, нравится… Предвечная Тьма, он меня ревновал! Видимо, до этого он считал, что Намо просто пользуется привилегиями тюремщика, а здесь вдруг решил, что я Намо сам не отваживаю…
- И? – огромные темные глаза Майя расширились от любопытства.
- Он просто и без разговоров, только с каким-то невнятным ревом ринулся на Труполюба, - Черный Вала негромко рассмеялся. – Вот уж никогда не думал, что желание единолично владеть моей задницей доведет двух Светлых Валар до поединка! И тем не менее… Ох, что там творилось – любо-дорого было смотреть! В конце концов, разнимать дерущихся притащился Манвэ с женушкой… После этого Оромэ запретили появляться в Мандосе… ну, по крайней мере, до тех пор, пока там нахожусь я… А Намо, хоть и не оставил меня в покое, стал приходить пореже: наверное, боялся, что косо смотреть на него станут, если он слишком уж к моему новому искажению пристрастится. Хотя последние года два перед тем, как меня должны были выпустить, он опять стал приходить почти ежедневно. Можно, конечно, считать, что он усердно меня перевоспитывал, спеша наверстать упущенное и доделать недоделанное, - кривая ухмылка, - но мне почему-то кажется, что он переживал по поводу того, что у него скоро отнимут игрушку!.. Вот, собственно говоря, и вся история.
- А потом,.. - Майя запнулся, - когда тебя выпустили?
- Что?
- Что было потом?
- Да ничего толком. Оромэ немного поприставал, но ничего у него не вышло: и я не хотел, и надзор за ним самим был ого-го какой! Говорю же, что не хотелось Светлым повторения инцидента в Мандосе…
- Значит, с Манвэ?..
Мелькор нахмурился и тяжело взглянул на Саурона.
- Я же, по-моему, с этого начал? Ни-че-го не было.
- Значит, все это были только слухи?
Лицо Валы мрачнело все больше.
- Ты мне не веришь?
Майя смутился.
- Верю… Наверное, верю. Просто… я так привык жить с сознанием того факта, что я всегда и везде второй… даже на твоем ложе…
Мелькор коротко врезал кулаком по подушке, и на щеках его заиграли желваки.
- Ты – первый, Горт! Для меня ты всегда и везде первый! Сколько можно повторять?! Чем, как, почему я должен тебе это доказывать?!..
Гортхаур долго, пристально и пытливо всматривался в глаза своего Валы, потом окаменевшие после вспышки гнева черты его лица расслабились.
- Докажи.
Мелькор глянул удивленно, затем во взгляде его оформилось понимание. Он прикрыл глаза, и несколько минут лежал неподвижно. Лицо его было спокойно, и никакой внутренней борьбы не отражалось на нем, но Саурон знал, что эта борьба идет.
- Ты всегда хотел именно этого, да, Артано? – голос Валы звучал глухо и даже несколько враждебно. – Отыграться? Самоутвердиться? Доказать свое превосходство или, по меньшей мере, встать наравне? Заставить меня почувствовать то, что чувствовал сам?
Гортхаур хотел возразить, что им двигало лишь желание близости, и страсть к обладанию была продиктована ему чувством, не имеющим к мести никакого отношения, но внезапный бесконтрольный гнев, поднявшийся из потайных подземелий его души, заставил ответить другое:
- Да! Ты находишь это странным?!
Мелькор не отозвался. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, и кусал губы. После долгих мгновений тишины, нарушаемых лишь неровным дыханием обоих, Черный Вала перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку, отчего его ответ прозвучал приглушенно и неразборчиво.
- Делай, что хочешь…
Не веря собственному счастью, Саурон несколько раз недоуменно моргнул. Когда же до него начало доходить, что ЭТО свершилось – разрешение, НАКОНЕЦ-ТО, получено, Майя понял и еще кое-что: Мелькор боится – и, похоже, он боится предстоящего так, как никогда не приходилось пугаться близости с мужчиной самому Майя, который всегда, даже в самые тяжелые моменты связи с Мелькором знал, что ему ничего не грозит, что Вала не хочет сознательно причинять ему вреда, что он остановится, памятуя о первом разе, сам, прежде чем зайдет слишком далеко, а боль… ее можно было и потерпеть… тем более, что от боли этой наслаждение порой становилось только острее; что же касается остальных мужчин, с которыми приходилось бывать Гортхауру, то их он никогда не боялся – у него даже мысли не возникало, что кого-то еще можно испугаться после Мелькора. У Черного Валы нет и не может быть подобных защит от страха – внезапно Майя отчетливо понял это, - ведь насколько бы легко и непринужденно не рассказывал Мелькор о том, что происходило с ним во время Века Оков, факт оставался фактом: в течение трех столетий его брали насильно раз за разом, и у него не было возможности не только сопротивляться, но и сохранить в этой постыдной ситуации хоть каплю уважения к себе.
Майя потянулся и мягко скользнул подушечками пальцев по гладкой прохладной коже напряженной спины. Ему очень захотелось сказать что-нибудь ласковое, убедить своего Валу, что он будет предельно осторожен и сделает все возможное, чтобы боли было как можно меньше, однако Гортхаур подозревал, что не только, а, вероятно даже, вовсе не физическая боль пугает Мелькора. В конце концов, сейчас Черный Вала отлично контролировал свою метафизику.
- Если ты собираешься делать это, то делай быстро! – Мелькор, вздрогнув от прикосновения, повернул голову, и во взгляде, которым он обжег своего Майя, полыхало бешенство пополам с придушенным, затаенным страхом. – Или ты думаешь…
- Тано, - с упреком остановил его Гортхаур, - я хочу, чтобы тебе было хорошо…
- Мне не будет хорошо! – рыком отозвался Мелькор. – А будешь тянуть, я передумаю!
Угроза ли, или этот тон – что-то одно из этого или то и другое вместе, но слова Валы вывели из себя Гортхаура. Ах, он не хочет, чтобы о нем позаботились? Считает себя выше подготовительных ласк?.. Хорошо: не хочет – не надо! Никто его чувствами больше заниматься не будет!
Просунув руку под живот Валы, Майя рывком заставил его приподняться на колени, мимоходом снова удивившись тому, насколько все-таки было схоже их с Мелькором телосложение. И как он раньше мог этого не замечать?.. Должно быть, размеры сбивали с толку.
Майя знал, что теперь, когда они были одного роста, и проблемы разницы размеров не существовало, Мелькору придется испытать по полной программе весь комплекс ощущений партнера, находящегося снизу, что, конечно же, напомнит ему Мандос, и чего не случилось бы прежде, когда фана Старшего и Младшего Айнур так разнились между собою. «И это справедливо,» - решил Саурон, который сам себе казался смешным, когда представлял себя верхом на Мелькоре конца Первой Эпохи – да заметил ли бы Вала, вообще, тогда, что его трахают, а?..
Благом было одно: Мелькор прекрасно знал, что от него требуется, а потому постарался максимально расслабиться – по крайней мере, там, где нужно, хотя внутренности его, казалось, были скручены жгутом, а руки и плечи были так напряжены, что мышцы проступили под кожей, как переплетенные канаты.
<...>
- Эээй! Так не честно! Ты не кончил!
- Кончил, почему не кончил? Кончил в тебя.
- Во мне, а не подо мной! Вот именно!
- Что «именно»? – Черный Вала постарался сделать невинные глаза. – Чего тебе не хватает, таирни?
- Чтобы ты кончил оттого, что я тебя трахаю, - твердо отчеканил Гортхаур, не собиравшийся позволить себя запутать.
- А ты всегда кончаешь, когда я тебя трахаю? – ехидно поинтересовался Мелькор.
Майя гордо задрал нос.
- Естественно!
- Врешь!
- Не вру, - и тут же спохватившись: - То есть, кроме первого раза, конечно…
- Ага! А также кроме сорок восьмого, сто двадцать шестого, двести восемьдесят первого, триста…
Саурон уже не мог удерживать на лице серьезную мину и тихонечко фыркал, с трудом задавливая в себе смех.
- Да нет же, Тано, я, в правду, всегда!..
Вкрадчиво:
- Даже, когда я наказывал тебя за сына Финарфина?
Смеяться сразу расхотелось.
- Это нечестный прием, - буркнул Майя.
- Ну и что? – парировал Вала. – Ты же врешь!
- Не вру!.. Даже тогда.
Мелькор был поражен.
- Быть такого не может! Я же следил…
- Не уследил.
- Не докажешь!
- Мне память открыть?
Кивок, и на пару минут воцаряется тишина.
- Да-а-а, - протянул Черный Вала потрясенно. – У меня нет слов, фаэрни!
Саурон усмехнулся.
- Тогда просто признай, Тано, что ты должен мне этот оргазм… По крайней мере, один.
- Я не говорил, что позволю тебе быть сверху больше одного сугубо исключительного раза!
- Этот раз не считается, потому что ты не кончил…
- Я кончил!
- Да, уже сам будучи сверху… Это обман!
- Ничего не знаю, Горт! Один раз прошел, а больше одного раза я тебе не обещал…
По интонации голоса Майя нельзя понять в шутку он говорит или всерьез:
- Тано, ты сейчас ложишься обратно и даешь мне вторую попытку, или я…
- Или что? – насмешливо вскидывает брови Черный Вала. – Ты мне угрожаешь, таирни?
- Я тебя шантажирую, Тано, - усмехается в ответ Гортхаур. – Ты мне даешь, или я сейчас же ухожу к Назгулам, им всегда и в любой позе нравится!
- Выдрессировал! - хмыкает Мелькор, а затем отзывается, напустив на себя безразличие: - Ну и уходи, раз хочется.
- Ну и уйду!
- Ну и уходи!
- Ну и ухожу, - и Саурон действительно соскакивает с постели и начинает подбирать свою разбросанную одежду, потом останавливается, поворачивается в сторону Мелькора и печально вопрошает: - Не дашь?
Черный Вала со скучающим видом рассматривает потолок.
- Четыре к одному, - заявляет он почему-то. – И только на сегодня.
Лицо Майя мгновенно светлеет, и, отшвырнув одежду, он прыгает обратно в кровать.
- Согласен! Но я – первый!
- А потом тебе будет восемь раз к ряду…
- Тоже мне, Тано, чем ты решил меня удивить? Назови мне прецедент, когда случалось меньше пяти!
- Сегодня.
- Это потому что мы слишком много словами разговаривали…
На этом затянувшаяся пикировка прекратилась, и возобновилась возня.
…Когда оба завершили осуществление запланированной программы и удовлетворенные откинулись на подушки, Саурон позволил своим мыслям потечь по тому руслу, которое они давненько уже желали пробить в стройной упорядоченности его самосознания.
Гортхаур мысленно удивлялся, как он сам – Майя, а тем более как Тано – Вала, как могли они быть настолько обыденными, настолько человечными? Эта пустая болтовня, которой они развлекались не первый час к ряду и глупые шуточки – в них не было смысла; пожалуй, даже само наличие их было пошлой приземленностью – и, тем не менее, они доставляли радость обоим. Словно позабыв самих себя, отринув величие Стихий, присущее им от сотворения, они сроднились со смертными, окружавшими их ныне, и научились подобно им ценить мгновения просто за то, что они есть. Просто жить – просто существовать и радоваться каждой минуте бытия, не ровняясь ежесекундно на призрачную цель, долги и обязанности, бремя власти. Они – Стихии Арды – казалось, были сейчас уже не самими собой – они были подобны неразумным человеческим детенышам, не задумывающимся о завтрашнем дне и упивающимся краткосрочным своим счастьем. Ощущения эти были сладкими и пугающими одновременно, но даже смутная тревога о будущем не могла для Темного Майя заглушить упоительную сладость этих минут…
Тихие, умиротворенные и довольные Темные Айнур лежали рядом, думая каждый о своем – а, может быть, об одном и том же? Внезапно Темный Майя приподнялся на локте и отыскал глазами в полумраке взгляд Черного Валы.
- Тано?
- Что?
Майя лукаво улыбался.
- А когда теперь ты разрешишь мне это повторить?
- Повторить?! – в глазах Мелькора было возмущения настолько чересчур, что принять эту демонстрацию за чистую монету было никак нельзя. – Ну, ты и нахал!
- И все-таки?
- Лет через пятьсот – не раньше!
Гортхаур решил в заявление это не верить и только тихо рассмеялся.
<...>